Вечером Бен-Гурион записал в дневнике: «День Эцеля. То, что должно было случиться, случилось, в конце концов».

Коллективная интуиция, заканчивает рассказ о том дне Ури Мильштейн, определяет трагедию «Альталены» как кардинальную точку истории страны. Обе стороны вели борьбу за голоса, за политическое влияние, реализуемое на первых и во многом определяющих выборах. Разница была в методах борьбы. Эцель хотел поднять свой авторитет, привезя оружие для Цахаля. Бен-Гурион охранял свой авторитет, уничтожая оружие, привезенное Эцелем. «Левые» обвиняют «правых» в попытке мятежа. «Правые» обвиняют «левых» в готовности поставить партийные интересы выше интересов государства, даже если речь идет о войне… Бен-Гурион добился своего, но цена победы была ужасна. Речь идет даже не об упущенных победах и территориях, которые можно было бы присоединить (хотя это имеет первостепенное значение). Диктатура Бен-Гуриона привела к возникновению в стране атмосферы интеллектуального застоя и устойчивой мифологии, при которой свободная мысль подвергалась гонениям. Таков был неизбежный политический результат «Альталены».

В кругах кабалистов Иерусалима говорят, что дух одного из убитых «Альталены» вернулся в этот мир, чтобы отомстить Рабину. Есть легенда, что пуля, которой был убит Рабин, отлита из снаряда, подорвавшего «Альталену»…

Но вернемся к 1948 году.

Срок перемирия с арабами истекал.

«С 15 мая 1948 г. арабская печать трубила о победах арабов в Эрец-Исраэль, – пишет взыскательный историк Владимир Фромер, которому я передаю слово. – В Совете Безопасности ООН лишь жалостливые американцы требовали немедленного принятия резолюции о прекращении огня, чтобы спасти евреев. Но представитель Великобритании сэр Александр Каддоган был против. Арабы побеждали. Евреи получали по заслугам. К чему же торопиться? Рафинированный английский джентльмен лишь морщился, когда ему говорили об этих “несчастных евреях”: сами, мол, виноваты».

Отвлекусь, хочу рассказать об одном случае. Корреспондент телеканала из Газы «Аль-Акса ТВ» взял интервью у арабской старухи, принявшей участие в марше у израильско-иорданской границы 13 мая 2011 г., в день так называемой «накбы»:

– Кто вы? – Я из Аль-Халиля (Хеврона). Из семьи Джабер.

– Сколько вам лет?

– Девяносто два.

– И вы помните день пятнадцатого мая сорок восьмого года, день «накбы»?

– Как же не помнить? Аллах захочет, и мы похороним Израиль и перебьем всех евреев своими руками, как перебили их когда-то в Аль-Халиле! Я жила при британцах, и я помню, как убивали евреев в Аль-Халиле. Мы тогда их истребили. Мой отец их лично убивал и принес домой кое-какие вещички…

Комментарии излишни…

Но постепенно сквозь дымовую завесу арабской пропаганды стали проступать контуры подлинного положения вещей. Тут уж Каддоган заторопился. Надо было бросить арабам спасательный круг. По предложению английского представителя Совет Безопасности призвал 29 мая воюющие стороны заключить перемирие сроком на месяц. Арабы дали свое согласие лишь 13 дней спустя, когда их армии оказались на грани полного истощения.

Согласие о прекращении огня вступило в силу 11 июня. Совет Безопасности решил также направить в зону конфликта графа Фольке Бернадота в качестве посредника.

Посредника, отмечает Фромер, с весьма ограниченными полномочиями. Бернадот – член шведского королевского дома – спас в конце Второй мировой войны около десяти тысяч евреев от уготованной им нацистами участи. Он был человеком серьезным, обстоятельным, но не обладавшим ни широтой кругозора, ни твердостью характера.

Прекращение военных действий позволило обеим сторонам перевести дыхание и заново осмыслить сложившуюся ситуацию. И в еврейских, и в арабских штабах шла напряженная работа. Подводились предварительные итоги, обсуждались перспективы на будущее. Арабское командование понимало, что гордиться ему особенно нечем. План захвата Тель-Авива, Хайфы и разгрома евреев за две недели провалился.

Легион Глабба завяз в Иерусалиме, понеся невосполнимые потери. Продвижение египетских войск было остановлено у Ашдода. Иракцы, поначалу добившиеся успеха в Дженине, потеряли в последующих боях столько бойцов, что боялись сдвинуться с места.

Ливанцы вообще ничего не добились.

Лишь сирийцам удалось захватить небольшой плацдарм на израильской территории.

Но и у еврейского руководства не было оснований для радости. Правда, вражеские армии были остановлены. Но египтяне контролировали большую часть Негева. Иракские войска – хоть и сильно потрепанные – находились всего в шестнадцати километрах от средиземноморского побережья. Угроза еврейскому Иерусалиму не миновала. Сирийцы, окопавшиеся на западном берегу Иордана, угрожали всей Восточной Галилее.

Еврейские потери были тяжелыми. За месяц боев погибли 1176 человек, из них 876 бойцов первой линии. Измученные израильтяне остро нуждались в оружии и пополнении.

В соответствии с условиями перемирия ни одна из сторон не имела права использовать передышку для наращивания военной мощи. Но израильское руководство делало то, что было нужно для спасения государства. Все остальное просто не имело значения. Семь судов с грузом оружия и боеприпасов уже достигли берегов Израиля. Полным ходом шла реорганизация армии. Обучались новобранцы. Формировались новые полки.

Страна была поделена на три фронта. Фактическим верховным главнокомандующим был Давид Бен-Гурион. Его санкция требовалась для выполнения любых оперативных шагов. Даже переброску роты солдат с одного участка на другой нельзя было провести без его разрешения. Подобная практика сковывала инициативу командиров. К тому же ребром встал вопрос о назначении командующих фронтами. Бен-Гурион, изначально не выносивший в Хагане и Пальмахе «партизанщины» с ее вольным духом и отсутствием дисциплины, хотел назначить командующими бывших офицеров британской армии Мордехая Маклефа и Шломо Шамира. Они, мол, учились военному искусству. Старик (так называли Бен-Гуриона уже тогда, хотя он был еще отнюдь не стар; вспомним, так же называли Ленина в кругу старых большевиков) считал, что всему можно научиться: писать стихи, сочинять музыку, рисовать картины и, разумеется, командовать войсками.

Начальник оперативного отдела генштаба Игаэль Ядин полагал, однако, что военный талант и интуиция даются от Бога. Если их нет, то никакая учеба не поможет. По его мнению, Игаль Алон, Ицхак Садэ, Моше Кармель и Шимон Авидан, не служившие в британской армии, гораздо больше подходили для роли командующих фронтами, чем Маклеф и Шамир. Но Бен-Гурион стоял на своем. Ядин в качестве крайнего аргумента подал в отставку. Началось нечто вроде первого правительственного кризиса. Была даже создана правительственная комиссия для внутреннего разбирательства. Лишь с большим трудом согласился Бен-Гурион назначить командующим Игаля Алона. Ни разу ему не пришлось пожалеть об этом.

А тут еще произошел эпизод с «Альталеной». После приказа Бен-Гуриона открыть по судну огонь погибли 15 человек. Бегин впал в ярость. Но, пишет Фромер, у этого человека была великая душа, и он не отдал приказ, который мог развязать в стране гражданскую войну…

Арабы попали в ловушку собственной пропаганды. Слишком уж громко возвещали они о своих мнимых победах и не могли теперь идти на попятную. В Египте, в Сирии, в Трансиордании – вообще всюду арабскому населению внушалось, что Совет Безопасности спас евреев, навязав арабам перемирие. Но война, мол, еще не закончена, и следующий ее этап приведет арабов к окончательной победе.

Все это вполне в духе арабской риторики, описанной египетским социологом Халимом Баракатом:

«Арабское общество склонно к велеречивости и патетике, ибо арабы не из тех людей, которые говорят, только когда это служит их целям и планам. Араб выражает свои взгляды и чувства, не задумываясь, пойдет это ему на пользу или во вред. На Западе же люди высказываются, только когда им это выгодно. Такая свободная непосредственность самовыражения в арабском обществе способствует, в частности, разрядке напряженности, являясь как бы катарсисом, очищающим дух. Она дает арабу ощущение, что он преодолел свое бессилие».