Постепенно, по всей видимости, менялись представления римской общественности об образцовом поведении женщины и ее роли в семье и обществе. В публицистике и римской историографии распространилось мнение, что женщина должна быть не только хозяйкой дома и добродетельной матерью, но и верной спутницей мужчины. Эти представления оформились на основе новых реалий повседневной семейной жизни. С III в. распространенной стала практика совместного участия супругов в домашних трапезах и совместное посещение гостей^{229}. Для женщин-аристократок стало престижным получить хорошее «высшее» образование. Так, например, мать народных трибунов Гракхов, а также дочь консула Лелия учились у известных греческих риторов; Корнелия, жена Гнея Помпея, разбиралась в музыке и геометрии, имела возможность на равных общаться с философами (Plut. Pomp., 55); а Сем-прония, мать Децима Брута, знала греческую и латинскую литературу (Sail. Cat., 25, 2).

О пожизненном пребывании женщины под властью отца, опекуна, мужа до некоторой степени забывается. Замужняя женщина в частной жизни стала пользоваться фактически такой же свободой, как и ее муж. Она могла развестись, когда захочет. Она самостоятельно распоряжалась своим имуществом. В источниках неоднократно упоминаются законы о налогообложении богатых женщин (Арр. В. С, IV, 32; Val. Max. IX, 3, 3). Римские женщины не прямо, но косвенно оказываются втянутыми в общественные дела. Так, в деле раскрытия вакханалий консулу помогла его теща, обходительная и тактичная Сульпиция (Liv., XXXIX, 11—14). Буса, «славная родом и богатством» гражданка Канузия (город в Апулии), организовала помощь воинам, спасшимся после Канн (Liv., XXII, 52, 7). Ее вмешательство определяло исход политической борьбы. Гай Гракх не преследовал Марка Октавия по просьбе своей матери Корнелии (Plut. G. Gr., 4). Семпрония, отравившая, по слухам, своего мужа Сципиона Эмилиана, пыталась таким образом поддержать радикальную реформаторскую деятельность своего брата Гая Гракха (Liv. Per., 59). Метелла, жена Суллы, просила у него разрешения вернуть в Рим изгнанных сторонников Мария (Plut. Sulla, 6). Фульвия, знатная римлянка, раскрыла Цицерону планы заговорщиков катилинариев (Plut. Cic, 16). На совещании, которое устроили Брут и Кассий, где решалась судьба государства, присутствовали мать и жена Брута и жена Кассия (Cic. Ad Att., XV, 11). Примеры можно было бы умножить. Но жизнь, вероятно, была еще богаче и многограннее, чем это представлено в античной традиции.

Авторитет римских матрон в семейной жизни, участие их в общественном культе, вмешательство (правда, на частном, семейно-бытовом уровне) в политическую жизнь Рима — все это позволяет признать наличие у них закрепленного гражданского статуса и одновременно выявляет такую особенность римской familia (и civitas в целом), как ее постепенно усиливавшаяся открытость, которая, с одной стороны, помогала Риму преодолевать основные социальные противоречия, с другой — порождала новые проблемы в римской семье, обществе, государстве.

Судить о том, насколько характерным для широких слоев римского общества стало отступление от исходных полисных морально-этических начал, позволяет римская литературная традиция. Нам представляется вовсе не случайным тот факт, что во II в. популярным в Риме стал жанр сатиры. Одним из первых римских сатириков был Энний (239—169 гг.). Его сатиры не были ни злыми, ни колкими. Они носили скорее моралистический характер. В сохранившихся фрагментах не заметно следов полемического тона, но есть стремление наставлять и поучать, исправлять общественные пороки. В сатирах Луцилия (180—102 гг.) на первый план выступило критическое отношение к современности. Он критиковал любовь к деньгам и роскоши, скупость и мотовство, сословную спесь и чванство, сластолюбие и хвастовство. При этом его критика была персонально направлена. Луцилий называл тех, в ком видел воплощение того или иного порока. Меркой для его суждений служил идеализированный образ древних; стимулом — забота о благе римского государства, а положительным идеалом — традиционная римская добродетель. Младшим современником Луцилия был Варрон (116—27 гг.). Само название его сатир «Менипповы сатиры», по имени греческого философа-киника Мениппа, жившего в III в., указывает на цель автора — осмеять все и вся и прежде всего общепринятые нормы морали и аристократическую систему ценностей. Нормой поведения Варрон считал жизнь предков, идеалом — простую и скромную жизнь прадедов и отцов. Варрон писал: «У дедов и прадедов хоть слова и дышали чесноком и луком, но высок у них был дух!» (Varr. Sat. Men., 63—64); «в Риме жили они (предки) бережливо, честно и чисто, в этом — отечество их. Мы же — в сплошной суете» (Varr. Sat. Men., 488—489). С опубликования сатир начал свой поэтический путь Гораций (65—8 гг.). В них он воспевал отца как моральный образец, высмеивал пороки. Своим насмешкам Гораций придавал общезначимый характер. В литературе существует целый спектр мнений о характере и задачах творчества Горация. Мы не имеем в виду анализ этих аспектов его творчества, хотим обратить внимание лишь на степень его рефлексии по поводу действительности, отразившейся в сатирах и отчасти в лирике. Гораций рассматривал человеческие слабости как нечто неизбежное и пытался указать путь к праведной жизни. Так, в XVI эподе он призывал покинуть Рим, раздираемый гражданскими распрями и бежать на «острова блаженных» (Horat. Ер., XVI, 17—66).

Потрясающая картина разложения римских нравов и традиции была нарисована историками и публицистами. С резкой критикой действительности выступал Саллюстий. Он писал, что если предки обладали нравственными качествами, возвеличивавшими их (трудолюбие, справедливость, беспристрастность и пр.), то его современники были рабами наслаждений в частной жизни, денег и влияния — в общественной деятельности. Для них, по мнению античного историка, были характерны развращенность, алчность, праздность, честолюбие (Sail. Cat., 12; 13, 2—5; 52,19—23). В переписке с друзьями и близкими Цицерон представлял римскую историю середины I в. как сплошную цепь преступлений против государства и обычаев предков. В народном собрании постоянно звучали скандальные разоблачения подкупа судей, взяточничества управляющих провинциями, недееспособности сената и пр.

На глубину процесса нравственного разложения и морального падения указывает тот факт, что римские сатирики и критики осуждали и обличали «порчу нравов», но при этом искали покровительства и дружбы влиятельных нобилей, прославляли их как героев и царей. Энний пользовался покровительством Сципиона Африканского Старшего, Луцилий — Сципиона Эмилиана, Саллюстий имел поддержку в лице Цезаря, Цицерон искал опору в Помпее. Это позволяет поставить под сомнение их принципиальность и последовательность в вопросах отношения к нравам предков и социальной этике. В целом в римской литературе, историографии, публицистике II—I вв. получили развитие социально-психологический негативизм, скептицизм и критицизм, которые отражали и способствовали дальнейшему развитию индивидуализма и социально-негативного поведения.

Соединение в римском общественном сознании и межличностных отношениях устойчивой приверженности традиции и заветам предков с гедонистическим, а порой аморальным безразличием к ним, с определенной открытостью внешнему влиянию можно во многом объяснить субъективными факторами — личными вкусами, обстоятельствами биографий тех персонажей, о которых нам сообщают античные авторы. Но за этим стояли и глубокие объективные причины. Носителями новых морально-этических ценностей в период поздней Римской республики выступали представители тех сословных групп, которые по тем или иным причинам были слабо интегрированы в римское общество, а потому свободные от римских полисных традиций и норм: аристократическая молодежь, младшая сенаторская аристократия, homines novi, римский плебс, люмпен-пролетариат, жители италийских общин, провинциалы. Их интересы, стиль жизни и мотивы поведения невозможно объяснить лишь индивидуальными наклонностями вне общей тенденции морального перерождения общества.