Тряпицынская история наделала шума уже не только в губернии. В Петербурге власти заинтересовались «разбойником» после письма Тряпицына своему тестю, директору одного из департаментов. Тряпицын не пожалел красок и в заключение жаловался на бездействие губернатора и других губернских властей, благодаря каковому Твердовский с каждым днем расширял район своих действий и совершал один за другим безумно смелые набеги.

Из министерства внутренних дел полетела грозная телеграмма губернатору кончить похождения Твердовского. Губернатор, под которым уже зашаталось губернаторское кресло, в свою очередь, обрушился на полицеймейстера:

— Даю вам две недели срока, если не сможете ликвидировать этого нахального бандита — подавайте в отставку! Мне не нужны нерешительные и медлящие чиновники.

Полицеймейстер ушел, повесив голову, а на следующий день к губернатору явился пристав второго участка, по происхождению чеченец, Хаджи-Ага, и попросил его превосходительство выслушать его в течение пяти минут. То, о чем они говорили, осталось секретом, и только губернаторский лакей слыхал, как, провожая пристава из кабинета, губернатор сказал:

— Скажите полицеймейстеру, что по моему приказанию вам должны отпускаться и вооруженные люди и средства, сколько будет нужно. А я поговорю с начальником жандармского управления.

Хаджи-Ага поклонился и ушел.

Прошло несколько дней. Твердовский отдыхал с дружинниками в лесу после очередного налета на имение немца-колониста Гарвардта. Иванишин отправился в город в обычную разведку, разнюхать, чем пахнет. В тихий морозный вечер он вернулся и вошел в хибарку атамана с озабоченным лицом. Твердовский радостно встретил своего помощника:

— Что так долго? Я уж боялся, не сцапали ли тебя.

Иванишин покачал головой, раскутывая башлык.

— Ни, Иване. Меня не сцапали, а вот на тебя гроза собирается не пустая.

Твердовский презрительно улыбнулся. Антонина вколола иголку в рубашку Твердовского, которая лежала у нее на коленях, и с беспокойством взглянула на Иванишина.

— На цей раз гарно задумали, июды! Щастье, що я дознався, а то б було плохо…

— А что же такое?

— Бачь, що за тебе узявся сам пристав Хаджи-Ага. Заклятый чечен, та не во гнев буди сказано, и храбрый и с башкою. Вин и надумав. Зараз они распустють молву, що на той недили повезуть казначейские деньги в уездный банк. Сто тысяч. И без охраны. Тильки кассир, стражник та кучер. А на самом деле, бачь, воны чуть что не полк по всей дороге рассажают. Ну и как только мы налетим, так тут сразу со всех краев солдаты и поминай як звалы. От черты их матери! Як бы не стражник Федор выболтав, то мабуть влиплы бы мы.

Твердовский задумался.

— Да, ничего себе затеяно, — сказал он, нахмурив брови, — конечно, я не дал бы им эти сто тысяч провезти спокойно. Может быть, и не поймались бы мы, а людей потеряли бы. Так говоришь, Хаджи-Ага на меня пошел? Хорошо! Люблю храбрых врагов. Ну, поглядим, господин пристав, чья возьмет.

Он задумался. Иванишин и Антонина с тревогой смотрели на него. Наконец он встал и ударил кулаком о стол.

— Вот что, Тоня, собирайся! Завтра поедешь с Иванишиным в город и проживешь там некоторое время.

Антонина вспыхнула.

— Ты думаешь, я могу тебя покинуть в такую минуту? За кого ты меня принимаешь?

— Не глупи, женка, — сказал Твердовский, нежно гладя ее по плечу, — ты вовсе не покинешь меня, а, наоборот, сослужишь мне большую службу. Ты будешь удочкой, на которую мы поймаем храброго чечена. Он хвастает, что привезет меня к губернатору, а я думаю, что скорей он будет гостить у меня в лесу. Ты поедешь с Иванишиным и снимешь квартиру в городе, а под рукой мы пустим слухи, что это моя конспиративная квартира в городе, и даже назначим день, когда я приеду. Тут мы и поговорим с Хаджи-Агой.

— Не нужно, Ваня, — вскрикнула Антонина, прижимаясь к нему, — зачем ты сам идешь на опасность?

— Чепуха, — ответил Твердовский, — опасность везде. А так, я думаю, меня надолго оставят в покое. У меня есть маленький план, только пока это секрет. Словом, собирайся и завтра выедешь.

Утром Иванишин с Антониной выехали на маленькой таратаечке в город. Они благополучно добрались до него и после недолгих поисков сняли маленький домик в три комнаты на окраине. Оставив Антонину в новом помещении, Иванишин уехал в ту же ночь обратно.

В тот же вечер в городе в кабинете жандармского полковника долго за полночь горел огонь, и за столом, покуривая и попивая кофе с ликером, совещались жандарм и Хаджи-Ага.

— Должен заметить, что это вы придумали превосходно, уважаемый, — сказал жандарм, пуская ароматный дымок сигары, — я рад встретить такого дельного и храброго сотрудника. Если это удастся, я буду ходатайствовать о переводе вас в корпус жандармов. У нас вы можете сделать карьеру, а в полиции так и засохнете.

— Буду чрезвычайно благодарен вам, господин полковник, — ответил польщенный Хаджи-Ага, уже представляя себе, как сидит на нем голубой мундир со сверкающими белизной аксельбантами.

— Не благодарите. Нам нужны доблестные слуги престола и отечества, — важно сказал полковник и добавил: — Нужно сейчас же отдать распоряжение, чтобы там все приготовили.

Он встал и позвонил. На пороге вырос усатый вахмистр.

— Возьми пакет, — сказал ему полковник, — и отдай тотчас отвезти с ординарцем в тюрьму!

— Приказано тотчас же отправить пакет с ординарцем, — отчеканил вахмистр, принимая пакет, и, щелкнув с грохотом шпорами, вышел.

— Ну, а теперь по случаю удачного начала, — сказал полковник, — не отправиться ли нам в Шато-де-Флер? Говорят, новые певички есть. Как вы насчет этого?

— С удовольствием, — ответил пристав, польщенный фамильярностью полковника.

Они вышли на крыльцо. Над городом стояла звездная февральская ночь, светлая и тихая. Лошади полковника, застоявшиеся в ожидании у крыльца, нетерпеливо били ногами, и срезы саней скрипели в снегу.

— Какая тихая ночь! — произнес жандарм, усаживаясь в сани и запахивая полость.

Но этой ночи не суждено было остаться тихой.

Около трех часов наружный часовой у стены централа заметил, как на верхушке ее появилась человеческая тень. Часовой остановился и окликнул. Вместо ответа тень спрыгнула со стены в двух шагах от часового, свалилась в снег, затем вскочила на ноги и побежала. Уже когда она заворачивала за угол улицы, часовой открыл стрельбу. Но тень беспрепятственно исчезла за углом, где ей встретился запоздалый извозчик. Тень вскочила в пролетку, и извозчик помчался.

В тюрьме всполошились, началась срочная проверка арестантов, которая и выяснила, что, подпилив решетку камеры, бежал, в четвертый уже раз, содержавшийся до отправки на Сахалин беглый каторжник Шмач.

Бежавший Шмач проскакал на извозчике через весь город до другой окраины. У моста через реку он слез с пролетки и, закутавшись прочнее в свой арестантский халат, пустился через реку пешеходом, держа направление по вешкам, обозначавшим тропу. Перейдя на другой берег, он очутился в пригородной слободке, пользовавшейся славой воровского притона и приюта всякого подозрительного элемента. Пройдя узким кривым переулочком, он подошел к кособокой хате и осторожно постучал несколько раз в заклеенное стекло окна. Наконец, за стеклом вспыхнула спичка, и грубый, хриплый голос спросил:

— Кого черт принес?

— Это я, Сонька, Шмач, — ответил бежавший.

В хате раздался изумленный вскрик, дверь открылась, и в прихожей показалась со свечой в руке встрепанная толстая женщина с одутловатым лицом.

— Лукьян? Як це так? Звидкиля ты? Чи то сон?

— Как видишь — не сон. Протри лупала, — ответил Шмач, входя в хату, — водка есть? Наливай стакан, согреться нужно. Замерз, как сука.

Женщина ввела его в горницу. Он поставил табуретку к кривому столу и уселся на нее, растирая окоченевшие руки.