И тут все почувствовали себя солдатами, этакими вояками, прошедшими огни и воды. Колонна выровнялась, вошла в Ташкент. Всё тот же неистовый голос скомандовал:

— Пе-э-эсню!

«Ну, уж! — подумал капитан. — Чего захотел. И того довольно, что идти стали по-человечески». Подумал и… изумился. Родилась песня. Робкий тенорок затянул:

Провожаемые восторженными, жалостливыми, затуманенными слезами надежды взглядами прохожих, новобранцы шагали лихо, с присвистом. «Ай да сержант! — удовлетворённо подумал начальник команды. — Вовремя уловил ситуацию. Психолог».

А «психолог» — белобрысый парень с малиновым» треугольничками в петлицах, в франтоватой гимнастёрке (едва ли на ладонь длиннее пояса!) — самозабвенно печатал шаг впереди колонны. Раньше он шёл замыкающим, внимательно следя за тем, чтоб не отстал никто. В сущности он был таким же «желторотым», как и новобранцы. Пороху не нюхал. Но это — прирождённый воин. Ничто не смущало его. Даже вчерашнее вечернее сообщение Совинформбюро об оставлении нашими войсками Севастополя. Всем видом своим сержант выражал готовность действовать: колоть штыком, крутить прикладом, копать окопы, пилить дрова, драить сапоги…

Капитан сошёл на тротуар, как бы показывая этим, что целиком и полностью доверяет команду новобранцев сержанту. Колонна прошагала мимо текстильного комбината, свернула на длинную извилистую улицу и с грозной песней «Вставай, страна огромная!» появилась, наконец, на привокзальной площади. Тут её встретил небритый майор. Встретил как родную — засуетился, замахал руками, захлёбываясь, сказал что-то капитану, тот — сержанту. Белобрысый возопил:

— Ро-о-ё-ота!.. Правое плечо вперёд, шагом… аршшш! — и повёл её на воинскую платформу.

Неподалёку от водокачки бравый сержант скомандовал: «Стой! Ать-два. Напра-а-во!» — кинулся к капитану. Тот махнул рукой: мол, командуй без меня, а отправился оформлять документы. Сержант напыжился, побагровел, словно его схватили за горло.

— Смиррр-па-а-а! — гаркнул сержант и вздрогнул, будто испугался собственного голоса. Вздрогнули и новобранцы, подтянулись, задерживая в груди дыхание, — белобрысый их прямо-таки загипнотизировал. — Вольно! — скомандовал вдруг сержант воркующим, сытым голоском.

«Ну и глотка, — с удивлением подумал парень в полосатых брюках. — Труба, а не глотка. Настоящий карнай!»

Сержант вдруг заговорил человеческим голосом:

— Товарищи мобилизованные! Воинский эшелон пока не подан. Так что время у вас есть. Можете па прощанье потолковать кому с кем надо. Если у кого жёны-невесты… — сержант почему-то застеснялся, покраснел и мгновенно, потеряв воинский лоск, превратился в обыкновенного мальчишку. — Короче говоря… Далеко не расходиться, — он снова напыжился, набряк и, логике вопреки, но согласно Строевому уставу, скомандовал:

— Ррразайди-ись!

На воинской платформе стоял неумолчный гомон. Мобилизованные — безусые юнцы и солидные отцы семейств, — сбившись в группки, обнимали родных и товарищей, украдкой пили «Московскую», пели неестественно громкими голосами, плясали. Провожавшие их женщины деревянно улыбались и лили тихие слёзы.

Парень в кителе, выйдя из строя, не знал, куда податься. Его близкие остались в кишлаке, ташкентские приятели не знают о том, что он здесь. Парень подошёл к сержанту. Просто так, посмотреть. Сержант глянул на него светлыми задиристыми глазами. Вне службы он, видать, был золотой человек.

— Ты чего это так вырядился?

— А? — не понял парень.

— А!.. Ворона-кума. Говорю, вырядился зачем так? Сверху китель-сталинка, а внизу — буржуйские штаны в полосочку.

Грянул оглушительный хохот. Новобранцы рады посмеяться, а тут такой замечательный повод. Сержант, однако, сообразил: хоть и здорово он поддел «интеллигента», а всё же не совсем. Сочетание больно сомнительное. Слов сочетание. Как бы от начальства не нагорело. Он вновь обрёл важный, недоступный вид.

— Ладно. Посмеялись и довольно. Занимайтесь своими делами.

Парень в «сталинке» побрёл прочь, уши его пылал». Опершись о фонарный столб, он глядел на площадь. Она плавала в розоватом тумане. Но вот туман стал рассеиваться, и парень окаменел: со скрежетом подлетел грузовой «газик», из его запылённой кабины выпрыгнула девушка в зелёном платье, остановилась в растерянности, не зная, куда идти…

Он отвалился от фонарного столба, протянул руки вперёд, беззвучно зашевелил губами, на негнущихся ногах побежал. Она увидела, охнула и тоже побежала. И вдруг они остановились, не зная, что сказать друг другу. Девушка, плача и смеясь, произнесла:

— Вот и я, Рустамджан.

— Мухаббат… Мухаббат! Как же это, откуда?

— Села на попутную машину и…

— Мухаббат! — всё повторял и повторял Рустам. Он как-то совсем отчётливо сознавал, что, произнося имя девушки, говорит и о своей любви. Мухаббат — это любовь.

Он смотрел и не мог наглядеться. Глаза — чёрные миндалины, мягкие черты лица, тронутого солнцем; брови вразлёт, густые ресницы поседели от дорожной пыли.

— Как же так? Мы попрощались…

Парень заметил, что Мухаббат в туфлях на высоких каблуках. Ой-бо! Да ведь она не случайно здесь. Эти туфли, должно быть, специально взяла на полевой стан и с хлопкового ноля — прямиком сюда. Хотела сделать сюрприз. О Мухаббат!

Тут только он обнаружил, что в руках девушки — букет полевых цветов. Родная!

— Рустам-ака, не сердитесь на меня.

— Сердитесь! Да я готов на руках тебя носить, Мухаббат. Вслух же ом сказал, теребя в руках невесть откуда взявшийся носовой платок:

— Сердиться? Вы… — Рустам побледнел от переполнявших его чувств и тихо добавил: — Соловейчик мой прилетел.

Она расцвела в улыбке, потупилась.

И лишь сейчас они приблизились друг к другу, взялись за руки. Букет полевых цветов разделял их. От него исходил щемящий запах простора, приволья.

Новобранцы, провожающие поглядывали на эту пару с нежностью и сочувствием. Даже бравый сержант, которого не очень-то смутило падение Севастополя, совсем гражданским жестом сдвинул на глаза пилотку и вздохнул

— Соловейчик, — тихо повторил Рустам.

Сержант удивился. С ним на курсах младшего командирского состава учился один шустрый малый по фамилии Соловейчик. Тоже мне, выдумал нежное имечко для любимой! Они, правда, влюблённые — народ чумовой. Ещё и не такое придумают, рыбками-птичками величают друг дружку.

Не знал сержант, что Соловейчиком ласково называют Мухаббат в колхозе и стар и млад. За звонкий её голос, за ласковый характер. Именно — Соловейчиком. Не соловушкой. не соловьём, а Соловейчиком. Причём по-русски. Так уж прижилось. Не совсем грамотно, может быть, с точки зрения знатоков русского языка, зато от души.

И ещё подивился сержант тому, что парень с девушкой говорят друг другу «вы». Это удивляло и самих влюблённых, особенно — Мухаббат. То, что она говорит ему «вы», — понятно. С древнейших времён повелось, чтобы узбекская женщина говорила мужчине «вы» — знакомому ли, постороннему, брату, мужу — всё едино. Но почему Рустамджан обращается к ней на «вы»? Два года встречаются! Весь колхоз с нетерпением ожидал, — когда же, наконец, свадьба. Один лишь старый Максум — дядя Мухаббат — не сочувствовал этой чудесной паре. Даже препятствовал; в прошлом году умудрился расстроить свадьбу: мол, ещё молода Мухаббат.

Отчего же они до сих пор на «вы» — от избытка нежности, что ли?

Рустам перехватил поудобней букет.

— Спасибо, Соловейчик. Только не надо плакать, — он взял Мухаббат осторожно за локоть и отвёл к скамейке. — Ну, ну же… улыбнитесь. Я хочу запомнить вас весёлой, улыбающейся.

Мухаббат вымучила улыбку и смахнула с лица слезинки.

— Вот так, умница. Хорошо.