— Ну-ну, насмешливо хмыкнул Жеремиас.

— Вы обокрали моего отца и уничтожили нашу семью.

— Старая песня, — досадливо отмахнулся он.

— Для вас старая песня, а для меня сегодняшняя реальность, — не без горечи сказала Луана.

— Так где же я его обокрал?

— В Паране, а еще точнее, в Мариальве, где у вас была общая плантация, и вы заставили его продать вам его долю за двадцать тысяч реалов, а самому с семьей приказали убираться. Вы тогда крупно поссорились и уже больше не виделись ни разу в жизни.

— Да, так оно и было, это правда, — признал Жеремиас.

— Правда и то, что вы подделали подпись тети Джованны и продали плантацию деда, а потом обманули бабушку, сбежав с ее деньгами.

— Ну, это мы проделали вместе с твоим отцом Джакомо. И как же мы с ним сбежали?

— На грузовике, который купили против воли дедушки Джузеппе.

Жеремиас вынужден был признать, что, скорее всего эта девушка действительно его племянница или была близко знакома с семьей его братца. Но наследство он не собирался ей оставлять. Он злился и на эту девицу, и на Рафаэлу. Ну что бы ей подождать и не вылезать со своими дурацкими признаниями! Глядишь бы, все и обошлось! Так нет, вылезла! Никогда не знаешь, что ждать от этих девчонок! Ненадежный народ!

Из-за своей привязанности к Мариете-Рафаэле он и не хотел признавать другую наследницу. А то, что он чувствовал эту привязанность, самого его страшно злило.

— Ну, дядюшка как был вором, так им и останется, — заявил он Луане, — он не оставит тебе не гроша! И им тоже, — кивнул он в сторону Маркуса.

— А нам и не нужны ваши деньги! — возмущенно крикнул Маркус.

— Да неужели? — издевательски спросил Жеремиас. — А зачем же вы тогда приехали? Да будь я нищим с деревянной плошкой, не было бы у меня столько родни!

Возмущенная молодежь торопливо села в машину и уехала. Грубиян дядюшка никому не понравился. Все возмущались и ругали его.

— Я вернусь обратно в лагерь, — сказала Луана. — Я же говорила, что не нужно было мне ехать. Но я хотя бы сказала ему то, что хотела.

— И правильно сделала, — поддержала ее Лия. — Но ты никуда не поедешь, ты же наша родственница. Будешь дожидаться с нами отца, а там будет видно.

Когда они приехали домой, прислуга сообщила, что несколько раз Маркусу звонила Лилиана.

— Это еще зачем? — возмутился он.

Лия тут же вспомнила то, что забыла передать брату, и, отозвав его в сторону, сообщила новость, которой было уже три месяца.

Маркус вздохнул и почесал в затылке.

— Да-а, видно, придется с ней поговорить, — грустно сказал он.

Вечером Рафаэла осторожно спросила его о Лилиане. Она хотела знать, что у него с этой девушкой.

— Да ничего, кроме ребенка, — рассеяно ответил Маркус и больше не захотел ничего говорить, давая тем самым понять, что и говорить-то не о чем.

Но Рафаэлу его слова повергли в смятение: что он хотел сказать? Как она должна была понимать его слова?

Лилиана появилась в гостиной Медзенга на следующий день. И Рафаэла не могла отказать себе в удовольствии посмотреть на нее. Когда Рафаэла вошла, Маркус представил ее:

— Познакомься, моя невеста!

Для Лилианы этого было достаточно.

— Ну и оставайся со своей невестой, Маркус Медзенга, а я останусь со своим ребенком! — выкрикнула она и хлопнула дверью.

— А почему ты представил меня как свою невесту? — тут же спросила Рафаэла.

— Потому что хотел, чтобы Лилиана от меня отвязалась, — откровенно сказал Маркус, нанеся рану в самое сердце той, которую искренне любил.

Но Маркусу сейчас было не до выяснения отношений. Он думал только об отце.

Совсем недавно позвонили из имения Арагвайя и сообщили, что управляющий Зе напал кажется, на его след.

— Немедленно еду туда! — решил Маркус. — Я должен быть с теми, кто ищет отца. Не могу больше оставаться в стороне!

И Маркус уехал, оставив два раненых женских сердца.

Зе вернулся лишь для того, чтобы обновить припасы. Он не слишком обрадовался появлению Маркуса, но сын есть сын и с этим приходилось считаться.

— Надень сапоги отца и возьми его рюкзак, вот увидишь, наши поиски не останутся бесплодными.

Зе собирался плыть на этот раз на двух лодках по реке.

— Если он выйдет к реке, река его не подведет. Смотри всюду, где будем идти, зарубки. Ищи букву «М», Медзенга, так всегда дают о себе знать в сельве…

И Маркусу, именно Маркусу и выпало счастье найти это вожделенное, это долгожданное «М», когда они вместе с Зе ду Арагвайей шли по нехоженой сельве.

Потрясенный, взволнованный он стоял он перед зарубкой, и такой же взволнованный Зе стоял рядом с ним.

Лия сообщила Лейе, а Лейя Ралфу о том, что надежда отыскать Бруну еще не потеряна.

— Неужели ты разговариваешь со своими детьми, которые посмели так обойтись с тобой? — возмущено спросил Ралф.

— Но это же мои дети, — с искренней кротостью ответила Лейя. — И если уж на то пошло, я хочу знать, что ты решил с Сузаной.

— Все решил, — нехотя отозвался Ралф.

Все последнее время у него с Сузаной были натянутые отношения. Дело было в том, что у Сузаны возникли неприятности с мужем, который, похоже, стал о чем-то догадываться. Ралф такого терпеть не мог и, когда начинались какие-то дрязги, старался избавиться от клиентки.

— Смотри, — погрозила ему пальцем Лейя, — иначе у нас с тобой ничего не получится!

— У нас с тобой и так не очень-то получается, — откровенно заявил Ралф.

— А почему же ты все-таки со мной? — негодующе спросила Лейя.

— Наверное, потому, что по-настоящему люблю тебя, — ответил Ралф, и после его довольно циничной откровенности это признание прозвучало так убедительно, что Лейя в очередной раз растаяла.

Отавинью стал с тревогой замечать, что старый Жеремиас что ни вечер сидит за бутылкой, что с каждым стаканом становится все мрачнее, а стаканам и счет готов потерять…

Своей тревогой он поделился с Жудити, и та подтвердила:

— Да, такое за хозяином водится. Раскаяние его мучает. Вот только когда у нас поселилась проклятая девка, без которой он теперь места себе не находит, он от своей привычки отказался. А теперь тоскует, что тут скажешь…

Так оно и было, старый Жеремиас тосковал: проклятая девчонка в самые печенки ему влезла — быстрая, ловкая, с характером, а как макароны стряпала! Пальчики оближешь! Чем дальше была от него Мариета-Рафаэла, тем больше достоинств он в ней открывал, хотя и сказал как-то Жудити:

— После моей смерти пусть тут Луана всем заправляет.

Но сказал это так, мимоходом, сам он этого не хотел и перед сном каждый вечер просил:

— Бруну! Подай мне знак! Ну хоть какой-нибудь знак, Бруну, чтобы я знал, что девчонка сказала правду!

Но знака он так и не получил и продолжал тосковать и маяться. Теперь даже на Отавинью он поглядывал с раздражением, думая про себя: «Мужик называется! Да когда этот проклятый Медзенга втюрился, он во все дыры лез. Вот уж воистину, гнал его в дверь, а он лез в окно! И звонил каждую секунду, и приезжал, и плевать ему было, что я об этом подумаю! Пер себе на рожон и получил, чего хотел. Какая девка против такой страсти устоит? Все они такие ненормальные, эти Медзенга! А этот рохля какой-то! «Я, кажется, влюбился в вашу племянницу», передразнил он. — Кажется ему, видите ли! Тьфу!»

И однажды старик не выдержал и высказал Отавинью все, что было у него на душе:

— Пока ты тут прохлаждался да разговоры разговаривал, проклятый Медзенга лазил к ней в окно! Сукин сын! Весь в деда, этого чертова Энрико Медзенгу. Тот сестру у меня украл прямо из дома и встречался с ней на плантации у нас под носом!

— Но я не Медзенга, — с некоторым высокомерием ответил Отавинью.

— Не-ет, ты не Медзенга! Будь ты Медзенга, ты бы уже был в Рибейран-Прету и зубами бы вырвал и притащил сюда. А я бы с ней в Италию съездил да и выяснил на месте, как обстоят дела с ее родством. То-то и беда, что ты не Медзенга!