За чаем Данька вдруг с детской непосредственностью поинтересовался:

— Тетя Люба, а вы были замужем?

Матвей кашлянул, с укоризной посмотрев на сына. Любка рассмеялась.

— Нет, Данька, не была, — ответила она.

— А почему? — не отставал тот.

— По кочану, — ответил Матвей вместо Любки.

— А почему «по кочану»? — не унимался Данька. Казалось, что для него это вопрос первостепенной важности.

— Хочешь конфетку? — предприняла Любка отвлекающий маневр.

— Хочу, спасибо, — согласился Данька, и в качестве отступного взял предложенную конфету в золотистой обертке.

Чтобы избежать дальнейших расспросов, Любка решила взять инициативу на себя.

— Матвей, а ваши с Натальей Сергеевной родители живы?

— Живы-здоровы…

— А где они?

— В Новокузнецке. У них там большая квартира, отец вышел на пенсию. Он раньше работал главным инженером завода. Мама домашним хозяйством занята… Так, живут помаленьку. Мы с Натальей навещаем их два раза в год. Даньку с собой берем.

— Берут, — подтвердил Данька.

— Иногда и Федора с Анюткой берем. Иногда они сами к нам приезжают. Вот как-то так…

— Так вы сами, значит, из Новокузнецка?

— Ну да.

На этом темы для поддержания светской беседы окончательно иссякли.

Избавить обоих от возникшей неловкости могло только одно.

— Матвей, давайте я покажу вам свои картины. Вы просили, помните?

— Да, да… Помню…

Конечно, он уже забыл об этих чертовых картинах. Но делать нечего, Матвей покорно поднялся из-за стола, и, поблагодарив Любку за чай, отправился вместе с ней в гостиную. Там, за элегантной ширмой, стоял ее мольберт и хранились работы. Данька сначала смотрел вместе с отцом, а потом вновь затеял игру со Степанидой.

— Люба, я, честно сказать, не такой уж ценитель живописи, — сознался Матвей, смущенно кашлянув в кулак. (Да кто бы сомневался!). — Но мне ваши картины почему-то нравятся.

Такая похвала, наверное, дорогого стоит.

— Ай, папа, Степанида меня укусила! — радостно сообщил Данька, возясь на ковре с Любкиной питомицей.

— Как я ее понимаю, — закатив глаза, устало вздохнул Матвей. — Я бы на ее месте тоже тебя укусил. Оставь зверя в покое… Люба, а вот особенно мне нравится картина со старинным фрегатом, мне кажется, ее можно было бы повесить в комнате у Даньки. Он это любит. Его любимый фильм «Пираты Карибского моря»…

— Ага! Я прямо тащуся от него!

— Не тащуся, а тащусь, — менторским тоном поправил Даньку Матвей и вдруг сам стушевался, осознав, что сморозил что-то не то, и тихо чертыхнулся.

Но Любка только снисходительно улыбнулась. Данька вскочил с ковра и тоже уставился на картину, привалившись к Любкиному бедру. Она по-матерински положила руку ему на голову.

— Я дарю вам эту картину, Матвей.

— Да что вы, Люба, бросьте! — перепугался Матвей. — Я у вас ее куплю. Это же такой труд!

Любка усмехнулась. Ну конечно, он ведь думает, что перед ним бедная, убогонькая художница, «к которой в магазине никто не подойдет…».

— Нет, уж. Позвольте мне решать, за что брать деньги, а за что — нет.

— Берите, вам говорят, — настаивал Матвей, но Люба едва не рассердилась. Для нее это было все равно, как если бы он предложил ей деньги за секс. — Люба, но как же… я не могу так…

— Ну если вы уж такой щепетильный, можете считать, что эту картину я подарила Даньке. Это подарок, понимаете?

— Это мне?! Тетя Любочка, ты такая добрая! — растроганно воскликнул Данька и тут же в порыве чувств повис у нее на шее.

— Спасибо скажи… — тихо подсказал Матвей сыну.

— Спасибо!

В машине, когда они с сыном ехали домой, Матвей все думал о Любке, и об этом дне, проведенном вместе с ней. Так неудобно получилось с этой картиной. Девчонка, можно сказать, последнее оторвала от сердца. Она ведь этим зарабатывает, а тут, в порыве благородства, подарила ему свою работу. Ужасно неудобно и стыдно. Наталья говорила, что Люба живет в невыносимых условиях, в бедности, питается через раз. Хотя выглядит бедная художница сейчас гораздо лучше, чем три месяца назад, когда он впервые увидел ее в своем доме на дне рождения. Тогда она была похожа на испуганного зайца.

В ней появилась уверенность. Уверенность женщины, которая знает, что она хорошо выглядит и вообще — неотразима. Матвей ничего не понимал в женской одежде и модных фишках, но тем не менее заметил, что сотовый телефон у нее — не из дешевых. Наверное, дела-таки пошли в гору.

Вдруг ему стало понятно, отчего Люба так смущается рядом с ним. Просто он ей не нравится. Она художница — вся в искусстве, мысли о высоком, а тут он — со своими глупостями. И она не может прямо ему об этом сказать, потому что хорошо воспитана.

Матвей знал, что он не очень интересный кавалер, а для молодой талантливой и образованной женщины — и подавно. Порой он даже сам себе напоминал героев Шварценеггера или Лундгрена: масса хорошо натренированных мышц, ноль интеллекта, а в глазах — грозное предупреждение для непонятливых: «Не влезай — убьет!» — как на опорах высоковольтной линии. Последний герой боевика. Терминатор возвращается. Универсальный солдат «форево». Рокки-Сталлоне в этот смысловой ряд, по мнению Матвея, уже не вписывался, ибо в его грустных италийских глазах есть хоть какой-то намек на человечность.

Да, Матвей когда-то был убийцей. Не киношным, а настоящим. Как и многие другие — те, что сражались бок о бок вместе с ним на долгой и несправедливой войне. Слава Богу, все это позади. Жаль только, что многие так и не дождались окончания этого ужаса и то, что кто-то не дождался живыми своих сыновей, мужей, отцов и братьев. Но Матвей вернулся. И научился жить с этим опытом, и даже ориентироваться в мирной жизни, устроенной совсем по другим законам.

Если бы не эта беда с Юлькой… Матвей был убежден, что в ее проблемах виноват именно он. Ей было невыносимо скучно с ним, и она сорвалась. Рядом с таким нудным типом у любой женщины рано или поздно начнется психоз, или нервный срыв, или загулы с любовником… А Юлька выбрала наркотики — как бегство от повседневной серости.

Вот появилась Люба. Когда она сегодня положила руку на Данькину голову и стала его гладить, у Матвея так больно екнуло в груди! Сто лет уже ничто его так сильно не впечатляло, но до того все это мило и трогательно выглядело. Он даже представил себе картину: они с Любой сидят, обнявшись, на диване в гостиной, в камине потрескивает огонь, а на ковре у их ног безмерно счастливый Данька играет с полосатой кошкой. Дурдом! Как ему такое только в голову пришло? Ему что, Юльки мало?.. Тупой солдафон, дегенерат проклятый!

Матвей уже подъезжал к дому, угрюмо размышляя о своей судьбе, как вдруг Данька, сидевший сзади, спросил невинным тоном:

— Па-ап, а ты женишься на тете Любе?

Его будто ударило током. Он так разозлился… Нет, даже не разозлился, а рассвирепел, как раненый зверь, и, едва сдерживаясь, чтобы не разораться на собственного ребенка, только сухо процедил:

— Даниил, не вмешивайся в дела взрослых. Без сопливых разберемся.

Данька хлюпнул носом и замолчал. Когда они пришли домой, мальчишка был тише воды, ниже травы — рано и быстро лег спать. А Матвей долго сидел на кухне, курил, в одиночестве пил водку, а затем, опьянев, уснул в гостиной.

В мае Л юбка переехала в свой загородный коттедж. В городе делать было нечего. Хрущевские апартаменты отремонтировали, завезли мебель, и Любка сдала жилье приличной молодой паре.

Поляков сделал ей предложение. Он подарил ей изумительной красоты кольцо с бриллиантом и взял на себя расходы на свадьбу. Регистрация должна была состояться в июле. Они часто встречались: клубы, рестораны, романтические прогулки. А еще были вечера у камина в Любкином особняке за бокалом хорошего вина и беседами на интеллектуальные темы. Люба сидела на большом диване, оббитом стильным клетчатым гобеленом, а Игорь, ослабив галстук, опускался у ее ног на ковер и смотрел на нее влюбленными глазами. Он был настоящим воплощением идеального мужчины.