Он быстро написал телеграмму в Уфу, поздравил сына и невестку, которую никогда не видел. Сын прислал фото, но такое плохое, что лучше бы не посылал. Невестке на ней, по крайней мере, лет сорок, хотя в письмах сын уверяет, что всего двадцать один.
Он протянул телеграмму Куликову и на полусерьезе сказал:
— Ты смотри, о том, что я дед, особенно не распространяйся… А то еще смеяться будут…
Отступая к двери, Куликов шутливо пожал плечами:
— Я-то промолчу, товарищ командующий! А как быть с девушками на телеграфе. Они об этом уже передали по «солдатскому вестнику».
— Раз так, — махнул рукой Коробов, — отпускаю себе бороду!.. Иди!..
Куликов вышел, прикрыв за собой дверь. «Развеселился старик! Никогда не видел его на таком подъеме».
А когда дверь закрылась, Коробов встал и озабоченно прошелся по комнате.
«Действительно, а где же достать денег? Трудно ведь будет с новорожденным. А Варвара скуповата. Вряд ли пошлет им много. Надо будет договориться с финчастью, может быть, поделят теперь аттестат… Часть денег Варваре, часть Антоше».
На столе загудел телефон. Коробов снял трубку, послушал и вдруг сердито приказал:
— Пошлите радиограмму Кравченко!.. Жду сообщений… Да, пункт встречи остается прежний. У хутора Советского…
И опять закрутилась машина. Приходили и уходили люди, докладывали и получали приказания. Битва шла не только на полях, но и у его стола. Армия наступала по широким просторам. Наступал пятый день…
Глава тридцатая
— Коробов! Ты чего пленных везде распустил!
Ватутин держит трубку около уха, голос его строг, а глаза улыбчиво смотрят в окно на дорогу, где бредет длинная колонна немецких солдат. Подумать только! Почти полк противника добрался до КП фронта, и никакой тревоги, ни одного выстрела.
Ватутин положил трубку и вышел на крыльцо… Вот она, победа! И какая сила сломлена! Где вы сейчас, генерал Вейхс? Очевидно, готовите контратаки. Но ведь я это предвижу, я к этому готовлюсь…
Несмотря на то что появление колонны военнопленных в расположении штаба фронта — сущее безобразие, Ватутину все-таки приятно сознавать, что генерал Бильдинг, который только что с ним простился перед отбытием в Москву и, очевидно, еще укладывает свой чемодан, тоже видит эту колонну. Ну вот вам и немцы, генерал! Смотрите, любуйтесь!
Ватутин то и дело звонил на Донской и Сталинградский фронты. Рокоссовский и Еременко звонят к нему. Идет непрерывная координация действий. Она особенно нужна сейчас, когда близок момент соединения фронтов.
Чем ближе сходятся все три фронта, тем больше зависят они друг от друга.
Отступая под натиском трех фронтов, гитлеровцы пытались переходить в контратаки, они еще надеялись помешать окружению своей основной группировки под Сталинградом. И эту надежду у них надо было отнять так же, как ее отняли у тех войск, которые были окружены в районе Распопинской. Но там попало в плен тридцать тысяч, а в районе Сталинграда обороняется, возможно, в десять раз больше. И это самые отборные немецкие части, с большим боевым опытом. Их мало окружить. Их надо уничтожить или заставить сдаться…
Ватутин вернулся к столу. Лучи солнца, прорвавшиеся через плотную пелену облаков, упали на стол и легли на нем, разделенные тенями оконных переплетов на аккуратные светлые квадраты. Как меняется день, когда вдруг выглянет солнце. Ватутин вновь взглянул в окно. Снег искрился, и дали, тонко очерченные линией горизонта, были удивительно спокойны.
Он даже как-то повеселел. Все идет как надо, только бы вовремя укрепить внешний обвод фронта.
Хорошо, что сюда он направил одну из танковых бригад армии Рыкачева. Она значительно усилит этот участок.
В комнату быстро вошел Иванцов. Ватутин взглянул на его возбужденное, расстроенное лицо и сразу понял, что произошла какая-то неприятность.
— Что случилось? — спросил он, и в глазах его промелькнула тревога.
— Рыкачев повернул бригаду на юг!
Ватутин возмущенно откинулся к спинке стула.
— Почему? Что за самоуправство!
— Вот его рапорт, — сказал Иванцов. — Он пытается объяснить свои действия нехваткой сил под Калачом. Но, по-моему, он просто хочет войти первый в соединение со Сталинградским фронтом.
Лицо Ватутина стало землисто-серым. Нет, его терпение кончилось. С Рыкачевым надо говорить всерьез.
— Машину! — приказал он.
И в разные углы комнаты полетели обломки карандаша, который он держал в руках.
Как только Рыкачев узнал, что на соединение со Сталинградским фронтом Ватутин направляет танковый корпус армии Коробова, он пришел в ярость.
Подумать только, после того как именно его, Рыкачева, войска, по существу, спасли фронт от неудачи (он был совершенно уверен, что это именно так), все лавры получит Коробов. А ведь если бы он не послал корпус Родина к Дону, черта с два добился бы Коробов успеха. Небось так бы еще и сидел у Распопинской.
В гневе Рыкачев забыл, что корпус Родина он послал по приказу Ватутина и что части армии Коробова неоднократно помогали в трудных случаях его армии. Он был не просто уязвлен, обижен, нет, он был поражен в самое сердце. Ведь как ни говори, а те командиры, которым достанется честь замкнуть сталинградское кольцо, навсегда войдут в историю Великой Отечественной войны.
Неудовлетворенное тщеславие, которое годами не давало ему душевного покоя, чувство обиды на Ватутина, уверенность, что тот мстит ему за подкоп, хотя и неудавшийся, желание во что бы то ни стало взять реванш — все это днем и ночью томило, мучило и раздражало Рыкачева. Он терял последнее равновесие, кричал, топал ногами, всем и каждому грозил полевым судом и расстрелом.
Ермаков с удивлением наблюдал за командармом. Что творится с человеком? Просто подойти к нему нельзя. Того и гляди, взорвется. Немыслимое дело! Как работать при таких условиях?
А Рыкачев между тем принял окончательное решение и надумал ознакомить с ним Ермакова. Он был уверен, что его замысел принесет ему большой настоящий успех. Но чем черт не шутит! В случае неудачи все-таки как-то легче отвечать вдвоем.
— Вот что, Сергей Андреич, — сказал Рыкачев, когда Ермаков по его приглашению вошел в кабинет и уселся у стола. — Обстановка коренным образом изменилась. Я не могу послать бригаду на Чир. У Калача, как выяснилось, сильные укрепления. Их придется прорывать большими силами…
— Но это же приказ Ватутина, — осторожно сказал Ермаков.
— Ну и что! — взорвался Рыкачев. — А мне здесь виднее. Скажи, что сейчас главное?
— Замкнуть кольцо, разумеется.
— Вот именно! Замкнуть кольцо. Я не могу срывать задачу, поставленную перед нами Верховным Главнокомандующим. Решено, бригада идет к Калачу!
Рыкачев до времени скрыл от Ермакова, что после взятия Калача он задумал двинуть бригаду дальше, на юг и обогнать передовые части корпуса Кравченко. Что и говорить, есть известный риск в решении задачи совершенно самостоятельно, без согласования с соседями и командованием. Но ведь давно известно, что победителей не судят. Если он прорвется вперед, Ставка, несомненно, оценит его инициативу. Значит, правильно действовал, если раньше всех других сумел запереть немцев. Необходимость своего поступка он сумеет объяснить медлительностью тех командиров, которых обогнал.
Все-таки из осторожности он послал в штаб фронта хитроумно составленный рапорт о своем решении, а сам немедленно выехал к Дону, в район Голубинской, чтобы на месте организовать переправу бригады. Так вернее. Когда она переберется на другой берег, Ватутин уже будет поставлен перед свершившимся фактом.
Тяжелая немецкая артиллерия стреляла издалека по переправе. Снаряды ложились довольно метко. Дон был в полыньях; ветер гнал по воде мелкую рябь, и казалось, оба берега сотрясались от взрывов.
Рыкачев в бекеше, измазанной машинным маслом, стоял на обочине дороги и грозил кулаком шоферам, которые замедляли скорость машин перед тем, как сползти с берега на узкий понтонный мост.