Рано начинался день в ватутинском доме, и поздно приходила сюда ночь. А жилось скудно, тесно. В доме не было лишнего куска хлеба, лишней копейки. Да и немудрено: землю арендовали у соседней помещицы Плесковихи, а своей земли было столько, что и курице негде разгуляться.

В этой семье, насчитывающей двадцать пять душ, в декабре 1901 года и родился Николай Ватутин.

Ему еще не исполнилось семи лет, а дед уже смотрел на него как на работника.

Но мальчика тянула к себе сельская школа, которая стояла посередине деревни, рядом с хлебными амбарами.

Сюда ходил учиться старший брат, и Николай каждый день поджидал его дома, чтобы под вечер примоститься у чисто выскобленного стола и, подперев кулаками щеки, смотреть, как тот выводит в тетрадке буквы и цифры.

Когда пришла Николкина очередь переступить порог школы, он уже знал грамоту — прочел букварь от корки до корки — и считать умел не хуже брата, принесшего допой бумагу с печатью об окончании сельской школы.

Первые годы ученья промелькнули для Николая быстро. Многие его товарищи едва еще успели за это время научиться читать по складам и кое-как считать да подписывать свою фамилию, а он уже был знаком с толстыми книгами, которые ему давали учителя. Писал он толково, правильно и чисто, и соседи нередко заходили к Ватутиным, чтобы мальчик сочинил для них просьбу, письмо или жалобу.

Школу в Чепухине Николай окончил успешно.

Дед был доволен, однако же дальнейшую судьбу мальчика захотел решить по-своему. Посмотрев выданную школой бумагу, сказал:

— Ну и ладно! Теперь, брат, за работу берись, а книжки побоку!

До сих пор Ватутин помнит, как тогда он забрался а старую телегу, что стояла в углу двора, и, уткнувшись в колючую, прелую солому, плакал тяжело, горько, неуемно.

Он и на ночь остался в телеге. Мать, вздыхая, прикрыла его старым тулупом.

Неизвестно, как дошла до школы весть о горе мальчика — соседские ли ребята разболтали, рассказал ли старший брат или сама Вера Ефимовна, но только к вечеру на ватутинский двор заглянул сельский учитель.

Он уселся против деда, чинившего под окном сбрую:

— Пришел я к вам не по делу, да и не без дела. Хочу про внука вашего рассказать.

Учитель долго говорил, горячо, торопливо, и старик в невольной гордостью слушал его, поглаживая бороду темными морщинистыми пальцами, В конце концов он сдался.

— Да не враг же я ему, — сказал он о внуке. — Коли уж такой головастый, пусть обучается. Хоть один ватутинский в ученые выйдет! — Раскрыв дверь в сени, старик громко крикнул: — Колюнька, вылазь! По-твоему решаем.

Осенью Николай уехал в Валуйки.

Нелегко досталась мальчику возможность учиться дальше. Зато когда через год он вернулся домой и показал своему прежнему учителю список прочитанных за это время книг, тетради по математике, записки по истории, тот уже не пошел убеждать старика Ватутина, а поехал в городок Уразово и добился от земства для своего ученика небольшой стипендии и места в интернате коммерческого училища.

Здесь, в Уразове, и застала Николая Ватутина Великая Октябрьская социалистическая революция.

Наступило трудное, грозное время. Нужно было защищать добытую свободу от многочисленных врагов, которые хотели задушить революцию, и едва Ватутину минуло девятнадцать лет, как он ушел добровольцем в Красную Армию. Давно все это было, а в памяти все еще живут многие эпизоды, многие встречи…

— Ну, рассказывай, мама, как живешь? — спросил Ватутин.

Мать хотела ответить, но ничего не сказала, только всхлипнула и снова припала к сыну.

— Что же ты опять? Ведь я с тобой. Видишь, жив, здоров. А ты все плачешь!

— Натерпелись мы много, Николай, — заметила Лена. — Думали, никогда уж нам тебя не увидеть.

— Устал ты, наверно, Коленька. Садись покушай с дороги, — утирая глаза, сказала Вера Ефимовна и стала собирать на стол. — Только прости, угощу чем бог послал.

— Нет уж, мама! — остановил ее Ватутин. — Меня ты угостишь после войны — таких пирогов напечешь! А нынче я у тебя нежданный гость. Как говорится — нечаянный, негаданный. Так уж позволь мне угощать. Ладно?

Семенчук тут же вышел к машине и вернулся со свертком дорожной снеди.

Ватутин скинул с себя китель, вышел в сени умыться.

А по деревне уже прошел слух о его приезде. Со всех сторон к дому Ватутиных шли люди, чтобы взглянуть на земляка, поздороваться с ним, побеседовать.

Но прошло и десяти минут, как дом стал наполняться гостями.

Ватутин едва успевал пожимать руки, здороваться, отвечать на слова привета.

Пришел, протиснулся сквозь толпу и встреченный на дороге дед Тимофеи. Старик так торопился сюда, что совсем запыхался. Услыхав, что в деревне Ватутин, генерал, он сразу же сообразил, кто окликал его из машины.

— Данте же, соседи, и мне на него посмотреть, — говорил теперь он. — А я-то думаю, что за генерал катит!

— Здорово, Тимофей Ананьевич! — запросто сказал Ватутин.

— А что ж, здорово! — ответил старик, подходя к Ватутину. — Вот теперь я вижу: значит, это генерал от инфантерии.

Ватутин обнял Тимофея и поцеловал.

— Садись за стол, Тимофей Ананьевич. Выпей чарочку!

— Это мы можем… Вполне… С возвращеньицем… А ордена где? — спросил старик, придирчиво осматривая генеральский китель, на котором не было орденов.

Ватутин улыбнулся, а Вера Ефимовна, обиженная за сына, обрушилась на Тимофея:

— Что ж ты думаешь, у него орденов нет? Да у него, может, одних медалей три ряда!..

— Полно, мама… — продолжая улыбаться, успокаивал ее Ватутин. — Я, Тимофей Ананьевич, только на парадном мундире ордена ношу. А сейчас война… Вот победим, тогда на праздник к вам и приеду со всеми орденами… Пей, Ананьевич, да закусывай. Я тебе еще налью.

Вокруг засмеялись:

— Тимофей на слово не верит… На зубок хочет ордена попробовать!

— Угощайтесь, угощайтесь! — звал к столу гостей Ватутин. — Кто там у дверей, подходите ближе, садитесь!..

— А ты со мной выпьешь, Николай Федорович? — спросил Тимофей Ананьевич.

Соседи, поначалу немного смущенные — хоть и свой человек, из одной деревни, да как-никак, а генерал, надо соблюдать уважение — постепенно освоились, стали веселей и проще.

Заговорили о колхозных делах. И Ватутин подробно стал расспрашивать, сколько лошадей и коров осталось, много ли домов разрушено, кто ранен, кто убит, что пишут земляки с фронта, что думают теперь колхозники делать, как будут восстанавливать хозяйство, чем засеют поля, хватит ли до нового урожая картошки.

Беседа затянулась. Вера Ефимовна ревниво поглядывала на соседей, окруживших сына, и шептала Лене:

— Что за народ такой! С сыном не дадут поговорить! Так бы сейчас всех по домам и разогнала.

Ватутин услышал, ласково посмотрел на мать, прислонившуюся к печке. И она сразу утешилась: стало быть, помнит о ней, хотя и говорит с другими. Слезы горделивой радости заволокли ее глаза. Вот ведь полный дом людей, и все пришли к ее сыну, а он такой сильный, молодой, объясняет им все толково.

— Ты скажи, Николай Федорович, только правду, — спросила молодая колхозница: она стояла у притолоки, теребя уголок белого платка, — а сюда, к нам, немцы еще могут прийти?

— Они сюда уже никогда не придут! — решительно заверил ее Ватутин. — Живите спокойно.

Тимофей Ананьевич втихомолку опрокинул в рот еще рюмочку, отправил вдогонку кружок колбасы и решил порассуждать.

— Вот погляжу я на тебя, Николай Федорович, — начал он, — генерал с погонами! А вот я в русско-японскую воевал. Тоже был у нас генерал, так его «ваше высокое превосходительство» звали, и у него пять поместьев было и три дворца. А у тебя дворец так дворец! — и Тимофей весело развел руками.

Ватутин засмеялся, хлопнул старика по плечу:

— Что ж, значит, я генерал не настоящий?

— Нет, ты наш генерал, настоящий. Только вот в старое-то время разве генерал со мной за одним столом сидел? Да если бы генерал в мою хату вошел, я бы со страну под амбар залез. Ей-бо! Помню, в русско-японскую послал меня поручик Елисатов за водкой в офицерское собрание. Бегу сломя голову: потому строгий поручик был. Вдруг слышу — рычит кто-то у меня за спиной: «Стой, чертов сын!» Остановился. Вижу: подходит генерал пьяненький, еле на ногах стоит. Таращит на меня глазища: «Вот как ты, прохвост, царю и отечеству служишь?..» Молчу, а сам чую — пропал! «Какой роты, какого полка?» Отвечаю. «Что хочешь: по морде или но губвахту на пять суток? Выбирай, чертов сын!» Стою, а в голове рассуждение. «Ежели по морде, — думаю, — то в роте не надо докладывать, а если арест получу, то еще в роте добавят». «По морде, — говорю, — ваше превосходительство». Он как развернулся, хрясть меня вот сюда, в переносье, ажно искры у меня из глаз посыпались. Я стою, моргаю, а он засмеялся и пошел себе дальше. За что он мне двинул, до сих пор не знаю. Такой почтенный был генерал царской службы! — Тимофей налил себе еще рюмочку. — А ты — наш генерал! — заключил он с убеждением. — Мы тебя признаем. Только ты своих земляков не забывай, колхозу нашему помоги.