Саперы вынули шашки с взрывчаткой из моей машины, переложили осторожно в запечатанный контейнер и уехали в своем «луноходе». Вслед за ними удалились и журналисты. Поведение Монтгомери моментально и разительно переменилось. Он отпустил Джерри, а мне сказал, что мы с ним поедем в управление и уж там поговорим по-настоящему. С выражением истинного садиста он грубо схватил мою руку и чуть не вывернул. Подбежал мистер Контрерас и спросил, что это он собирается со мной делать. Монтгомери отшвырнул его прочь, так что старик лишь чудом удержался на ногах.

— Полегче, лейтенант, ему семьдесят восемь, — сказала я. — Совсем необязательно доказывать, что вы больше и сильнее.

Мне показалось, что он сейчас зарычит.

— Бобби Мэллори, может, и проглатывает все твое дерьмо, Варшавски, а я не намерен. Сейчас ты заткнешься и будешь говорить, только когда тебя спросят. Иначе я тебя засажу за оскорбление полицейского раньше, чем ты успеешь повернуть свою хорошенькую головку.

— Фу, лейтенант, вы насмотрелись фильмов про грязного Гарри.[31]

Он опять дернул меня за руку так, как будто хотел вырвать ее из сустава, и потащил к машине. Перед тем как Монтгомери втолкнул меня в машину, я успела крикнуть мистеру Контрерасу, чтобы он позвонил Лотти и сообщил ей имя, моего адвоката.

На Одиннадцатой улице Монтгомери привел меня в маленькую комнату для допросов и требовательно спросил, как мне удалось достать динамит. До меня не сразу дошло, что он опять пытается обвинить в случившемся меня же — будто бы я хотела взорвать свою собственную машину. От ярости все поплыло у меня перед глазами.

— Свидетелей, лейтенант. Я требую представить свидетелей, — едва выговорила я.

На лице у него появилась злорадная ухмылка. И тут же исчезла.

— У нас на тебя целое дело, Варшавски. Дважды за последний месяц ты была замешана в поджогах. Ты из тех, кого мы называем сенсационистами. Тебе важнее всего сенсация. Не удалось сделать сенсацию из поджогов, и ты устраиваешь взрыв собственного автомобиля. Очень эффектно. Но сейчас я хочу знать только одно — где ты достала динамит?

У меня было единственное желание — кинуться на него через стол, вцепиться в его тощую длинную шею и размозжить ему голову о стену. Однако у меня хватило ума сообразить, что он меня специально провоцирует на скандал. Стоит мне сорваться, и он тут же запрет меня в камеру за нападение на официальное лицо.

— Ты годами пряталась за спину Мэллори, Варшавски. Пора тебя научить стоять на собственных ногах.

Он двинулся ко мне. Еще не успев сообразить, что происходит, я подалась назад вместе со стулом. Удар, который предназначался в голову, попал мне в диафрагму.

— Я думаю, эта комната прослушивается. Пустите, пожалуйста, запись. Лейтенант Монтгомери избивает свидетеля! — прокричала я.

Он уже изготовился для следующего удара. Я соскользнула со стула и прижалась к ножке стола. В следующую минуту он опустился на четвереньки и, пыхтя, начал тащить меня из-под стола, выкрикивая при этом жуткие грязные ругательства. Я таких в жизни не слышала. Я отползла, но он лег на живот, изловчился и схватил меня за лодыжку. Каким-то чудом мне удалось вырваться. Я отбежала к другому концу стола. В этот момент в комнату вошла офицер Нили. Когда она увидела лейтенанта, вылезающего из-под стола, в ее профессионально неподвижном лице что-то дрогнуло.

— У лейтенанта выпала контактная линза, — любезно сказала я. — Мы попытались поискать вместе, но, кажется, он перепутал линзу с моей ногой. Так что я решила, уж лучше встану, от греха подальше.

Нили не сказала ни слова. Когда Монтгомери наконец поднялся на ноги, лицо ее было вновь неподвижно, как маска.

— Лейтенант Мэллори узнал, что вы допрашиваете эту свидетельницу, — монотонно произнесла она, — и хотел бы тоже поговорить с ней.

Монтгомери зверем посмотрел на нее, а я подумала: не исключено, что карьера ее под большим вопросом. Да, вот что значит появиться не вовремя.

— Не думаю, что лейтенант может сказать мне еще что-нибудь полезное. У него теперь есть все факты — он узнал их, не задав мне ни одного вопроса. Пойдемте, офицер Нили.

Я открыла дверь и быстро пошла по коридору, не дожидаясь Нили. Она нагнала меня уже на лестнице. Мне хотелось сказать ей что-нибудь дружеское, ободряющее, но что-то ничего не приходило в голову. Она смотрела прямо перед собой, лицо ее абсолютно ничего не выражало. Невозможно было угадать, что же она испытывает на самом деле — растерянность, отвращение или обыкновенное безразличие. Мы молча поднялись на третий этаж и вошли в комнату отдела тяжких преступлений. Постучав, Нили вошла в кабинет Бобби.

— Мисс Варшавски, сэр. Мне остаться?

Бобби говорил по телефону. Он отрицательно покачал головой, а мне указал на стул. Офицер Нили вышла, громко хлопнув дверью.

Стены кабинета были увешаны фотографиями — какие-то желтые птицы в полете, щербатые улыбающиеся ребятишки в его форменной фуражке, Айлин рука об руку со старшей дочерью в подвенечном платье. Бобби часто менял фотографии местами, так, чтобы постоянно видеть их перед собой, но все время по-новому. Я всегда ищу глазами фотографии Тони и Габриелы или ту, где мне пять лет и я сижу на коленях у Тони. Сегодня, однако, фотографии меня не волновали. Я села и ухватилась за подлокотники металлического стула, ожидая, пока он кончит разговаривать. Не считая Монтгомери, Бобби был тот человек, которого мне меньше всего хотелось бы сегодня видеть.

— Ну, Вики, рассказывай, что происходит, только быстро. Твой адвокат звонил мне, от него я и узнал, что ты здесь. Но мне совсем не хочется вмешиваться из-за тебя в дела другого отдела.

Я набрала в легкие воздуха и начала рассказ о сегодняшних событиях, пытаясь говорить как можно более кратко и последовательно. Бобби время от времени мычал, время от времени задавал вопросы типа: как я узнала, что там взрывчатка; через сколько времени Монтгомери прибыл на место происшествия и так далее. Когда я закончила, на лице его появилось нечто вроде раздражения.

— Ты опять попала в очень неприятную ситуацию, Вики, — произнес он. — Я ведь предупреждал —. кончай играть в полицейские игры. Ты не послушалась, а теперь я должен тебя вытаскивать.

— О чем ты говоришь? — вскочила я. Мне показалось, от возмущения моя голова отделилась от туловища и подпрыгнула вверх. — Это не я — повторяю, не я — подложила бомбу в свою машину! Но полиция, вместо того чтобы составить описание преступника — тем более что есть хороший свидетель, — полиция пытается обвинить меня… В чем? В покушении на собственную жизнь, что ли?

— Я не говорю, что ты подложила бомбу, Вики. Не настолько ты сумасшедшая. Но, если бы ты не играла со взрывами и со всеми этими вещами — а я тебя предупреждал, — ты бы не попала в эту… кашу.

Он смотрел на меня сурово, как отец на непослушного ребенка.

— А теперь, чтобы вытащить тебя из этой заварушки, мне придется иметь дело с человеком, с которым не так-то легко общаться. Я это сделаю, Вики, но ты должна мне пообещать, что отныне будешь стоять в стороне. Мало того, что ты подвергаешь опасности себя, но, начиная с того пожара, три недели назад, ты держишь под ружьем чуть ли не все управление. Вчера ты явилась сюда с какой-то дурацкой безделушкой, и сейчас у меня весь отдел кипит, как будто ребятам больше нечем заняться. Я не потерплю этого, слышишь?

Я стиснула зубы.

— Я принесла сюда этот мужской браслет, который нашла под кушеткой, потому что решила, что его мог обронить Финчли — они с Монтгомери приходили на прошлой неделе. Мак-Гоннигал отмахнулся от меня — он знал, что это браслет Майкла, и решил, что я его морочу. Только поздно ночью я поняла, что он принадлежит Фери, и сообразила, как он попал ко мне в квартиру. Видишь ли, Майкл дал этот браслет Элине, да, Бобби, Элине и той наркоманке, чье тело нашли на Рапелек две недели назад. Он хотел откупиться от них, чтобы они не рассказали…