— Мы не должны долго сидеть на снегу — это опасно. Если мы заснем, то замерзнем до смерти.

Я осталась сидеть, натертая до пузыря нога очень болела, и я просто не могла себе представить дальнейшее бесцельное блуждание. Что было делать? Я начала молиться, — только Бог мог спасти нас. Рассудок мой затуманился.

Вдруг я услышала отдаленный лай собаки. Мы пошли на него. Постепенно лай становился громче, и, в конце концов, мы вышли к деревне, той, которую я хотела избежать. Мы пошли к дому старой крестьянской четы, которую я знала. Когда я рассказала, что с нами случилось, старик сказал:

— Бог явил вам чудо. Не многие люди выбирались живыми, заблудившись в этом месте, — оно болотистое и тянется на много верст.

Было уже поздно, но он запряг лошадь и отвез нас домой.

На следующий день я размышляла о том, что произошло, о нашем чудесном спасении. Я пыталась привести свои мысли в порядок. Я не много понимала тогда в религии.

Вскоре после этого у нас появился новый учитель, совершенно непохожий на других. Он был из Латвии и звали ею Иван Балин. Он был необыкновенно разговорчив, часто шутил, громко смеялся и, казалось, с самого начала чувствовал себя как дома. Он приехал, чтобы учить старших учеников химии. Мы вскоре подружились, и я, он и Прасковья Федоровна вместе совершали длинные прогулки. Было гораздо безопаснее иметь в нашей компании мужчину.

Потом вечером мы с Прасковьей обсуждали его: что нам в нем нравится, а что нет. Он был представлен моей бабушке и иногда наносил ей визиты, чего остальные учителя никогда не делали, считая себя слишком незначительными для этого. Как и всегда, мне не приходило в голову, что между нами может что-то быть. Он был мил с нами обеими и, казалось, не отдавал никому предпочтения. Но наступил момент, когда мне волей-неволей пришлось понять его отношение ко мне.

Была Пасхальная ночь, и мы с матерью пошли в церковь. После окончания Пасхальной службы мы были приглашены на квартиру учителей. Прасковьи Федоровны не было, на праздники она уехала к своей матери, жившей неподалеку. Был накрыт праздничный стол с традиционным холодным мясом и крашеными яйцами, куличом и пасхой. Было немного вина, и даже учителя, обычно очень серьезные и скованные, сделались веселыми и разговорчивыми.

Когда пришло время идти домой, новый учитель предложил проводить нас. Было темно, и он держал зажженную свечу, чтобы освещать нам дорогу. Моя мама уже вошла в дом, и я собиралась последовать за ней, как он остановил меня и стал что-то шептать. Это была Пасхальная ночь, и на мне было белое платье. Он говорил что-то о том, как мне идет это платье. Я была изумлена, увидев так близко его полное ожидания лицо и глаза, старающиеся дать мне понять то, о чем я до сих пор не подозревала. Я не знала, что делать, что думать. Не могу сказать, что чувствовала себя в своей тарелке, я ощущала себя слегка виноватой по отношению к моей подруге Прасковье Федоровне — не успела та уехать на несколько дней, как я уже кокетничаю с новым учителем, который, как я знала, нравился ей самой. Но, в конце концов, что такого я сделала? Разве я хотела, чтобы так случилось? Разве я чем-нибудь поощряла его? Конечно, нет. Я спокойно поблагодарила его за прекрасный вечер, пожелала ему спокойной ночи и присоединилась к матери. Я успокоила себя мыслью, что он слишком много выпил.

В следующую четверть у меня был другой класс, оказавшийся трудным. Ученики были немногим моложе меня. Один из мальчиков по временам смущал меня, и вскоре я поняла, что он сильно влюблен в меня. Он краснел, делался неловким, а другие ученики смеялись над ним и начинали перешептываться, когда я входила в класс. Я терялась, старалась не смотреть на него, но я была учительницей, я должна была следить, чтобы его уроки были выучены, должна была задавать ему вопросы. Когда я это делала, раздавался взрыв смеха.

Однажды пришел завуч, чтобы призвать к порядку мой класс, и обратился ко мне со словами:

— Товарищ Татищева, я попросил бы вас быть более строгой с классом, такое поведение разрешать нельзя.

Иван был все еще влюблен в меня любовью молодого неиспорченного существа, только начинающего свою жизнь и, может быть, любящего в первый раз. Как я могла порицать его за это или не сочувствовать ему, если знала сама, какое мученье может принести первая любовь.

Однажды в летние каникулы Прасковья Федоровна, Балин и я предприняли прогулку в лес за несколько километров. Мы разожгли костер, и пока Прасковья Федоровна пекла картошку, Иван, захвативший ружье, позвал меня в лес, посмотреть, как он охотится на вальдшнепов. Мне это не понравилось, ноя не возражала. Через некоторое время мы остановились на поляне. Он стал подражать голосу вальдшнепа, и мы услышали, как птица отвечает. Он посмотрел на меня в молчании немного, а потом сказал, что любит меня и просит стать его женой.

Я не хотела показать, что была испугана, мы были далеко от всех в густом лесу, ни души рядом, и Прасковья Федоровна далеко. Что мне делать, что говорить? Мне пришло в голову, что если я откажу ему окончательно, он может обезуметь и застрелить меня. Он стоял в темноте ночи, ожидая моего ответа.

И тогда я придумала, как ответить. Я сказала:

— Мы поговорим сначала с матерью и спросим у нее совета. Сейчас я не могу сказать больше.

Мы поспешили к костру, который теперь только дымился. Я была рада снова оказаться рядом с Прасковьей Федоровной. Он был очень весел и в приподнятом настроении. Картошка испеклась и была изумительна — мы были очень голодны. Прасковья Федоровна была весела, она радовалась его хорошему настроению. Мы все трое решили, куда бы нас ни занесла судьба, прийти сюда снова в тот же день и час через десять лет.

В течение следующих нескольких недель я старалась держаться с Иваном холоднее, но не могла собраться с духом и сказать ему, что не выйду за него замуж. Он был очень упорным и держался не так, как русский в таких обстоятельствах, в нем не было и тени униженности. Наверное, я причинила ему лишние страдания, не отказав сразу, но у меня не хватило на это мужества.

В течение летних каникул мы могли больше времени проводить с бабушкой. Мама читала ей вслух — у бабушки ослабло зрение. Мы сидели, разговаривали и строили планы на будущее. К моему большому удовольствию, все были согласны, что с нас достаточно жизни в деревне, никому не хотелось думать еще об одной зиме там. Мы решили покинуть Советский Союз совсем. Эта огромная страна, прежде называвшаяся Россией, перестала быть ею. Мы ничего не теряли, покидая ее. Борьба за приличное существование была слишком тяжела, а постоянный страх, в котором мы жили, было трудно переносить. Мы решили любой ценой перебраться за границу. Многим из наших друзей удалось это сделать, мы постоянно слышали, что та семья или эта добралась до Парижа и обосновалась там. Мы знали, что нелегко получить разрешение уехать, но как бы ни было это трудно, мы собирались вновь и вновь повторять попытки, пока не достигнем желаемого. Сначала же мы должны вернуться в Москву. И мы отправились обратно. Ивана Балина не было, когда мы уезжали. Позже, когда учебный год уже начался, мы вернулись, чтобы забрать вещи, и застали его в ужасном состоянии — бледного, худого, как будто он перенес тяжелую болезнь. Я спросила, что с ним, но он ответил что-то неопределенное. Я чувствовала, что он тоскует, и я в этом виновата, я ввергла его в это состояние. Он сказал мне, что много бродит по округе, обследует окрестные места, чтобы забыться. Мне было очень жалко его, но я не знала, что сказать в ответ.

Так мы расстались. Все учителя вышли проводить нас, мне было жаль расставаться с ними, особенно с Прасковьей Федоровной.

В Москве мы решили, что бабушка Нарышкина будет жить с нами, деля комнату со мной и матерью. Ика продолжала жить в комнате при детском саде, где она работала. Теперь нашей первоочередной проблемой было раздобыть всем вместе денег на предполагаемое путешествие. Одни паспорта стоили безумных денег. У бабушки все еще были ценные вещи, которые она оставила на хранение мадемуазель Бусни, бывшей компаньонки тети Саши. Мама взяла меня с собой в Петроград, чтобы привезти их. Мадемуазель Бусни показала нам свой чулан, где хранились все вещи моей бабушки. Там стоял большой сундук, полный красивых придворных платьев, и других вещей, но самой ценной была статуэтка французской королевы Марии-Антуанетты, принадлежавшая тете Саше. Эту хрупкую ценную вещь надо было тщательно упаковать и отвезти в Москву. Перебирая вещи, я наткнулась на небольшую деревянную шкатулку, полную писем. Я начала читать одно из них и по короне в левом углу поняла, что оно от покойной Императрицы Александры Федоровны. Однако, когда я собиралась упаковать их с остальными вещами, мадемуазель Бусни быстро дала понять, что ни под каким видом не отдаст их мне. Она твердо сказала, что не имеет права их отдать никому, кроме самой бабушки. Больше я этих писем никогда не видела.