В Петрограде мы виделись с дядей Кирой, тетей Татой и Петриком. Последний был так рад видеть меня, что проводил все время с нами. Но мы были заняты сортировкой бабушкиных вещей.

Мы благополучно возвратились в Москву, привезя драгоценную статуэтку. Мы привезли также несколько портретов Царской Семьи, тех самых, которыми мы любовались в Зимнем дворце, в будуаре бабушки. Казалось, вечность прошла с тех пор. Нам сказали, что их опасно держать в нашей комнате. Был найден человек, который мог сохранить их для нас. Портретов мы тоже больше никогда не видели.

В начале 1923 года бабушка Нарышкина заболела и слегла в постель. Через несколько дней после нее я слегла с бронхитом, другой бабушке тоже нездоровилось. Только мы начали поправляться, тетя Тун вернулась с работы, чувствуя себя больной. Несмотря на это, она была в хорошем настроении и сказала мне:

— Мне нездоровится сегодня вечером. Может быть, я останусь завтра дома, но послезавтра я встану и буду здорова.

К сожалению, всё получилось совсем не так. На следующий день ей стало хуже, температура поднялась и оставалась высокой несколько дней, а 6 февраля она умерла. Горе переполняло наши сердца, особенно тяжело было бедной тете Нине. Всю свою жизнь они прожили вместе и нежно любили друг друга.

После смерти тети Тун я получила работу в том учреждении, где она служила. Работа была скучна, и я просто не знала, что мне делать. Вскоре я перешла туда, где работала моя мама. Это была большая американская организация, оказывающая помощь голодающим русским людям. Мама представила меня своему начальнику, приятному американцу, и спросила, не может ли он дать мне работу в своей конторе. Он посмотрел на меня улыбаясь и сказал:

— Почему бы нет? Она хорошо считает?

Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но это все-таки было лучше, чем та работа, которую я выполняла сейчас.

Я ответила, что рада попробовать, и была сразу же принята. Было приятно работать с американцами, они были такими веселыми, не то, что мрачные советские чиновники, над которыми довлел страх. Вскоре я подружилась с моими другими коллегами, а работа в бухгалтерском отделе была совсем не трудной. Нам хорошо платили, но особую привлекательность составлял пакет с продуктами, выдававшийся служащим каждый месяц. Этот пакет содержал такие ценные вещи, как белая мука, большая банка с нутряным жиром, сгущенное молоко, какао, чай, рис и так далее. Кроме того, выдавался пакет с мануфактурой, которую невозможно было достать. Моя мама, я и тетя Нина, тоже поступившая в АРА (Американская Администрация Помощи), каждое утро вставали, чтобы к девяти часам попасть на службу, а в 4 вместе отправлялись домой. С тремя продовольственными пайками мы не испытывали недостатка в еде, и образовывались даже некоторые излишки, которые мы могли менять на необходимые вещи. Но для меня главным было то, что я там чувствовала себя спокойно и счастливо.

Спустя некоторое время меня сделали секретарем начальника московской организации. У меня было не много обязанностей, да я мало что и умела, никогда не обучаясь секретарской работе. Мой стол стоял в комнате, смежной с комнатой босса, так, чтобы он мог видеть мое лицо. Я поняла, что получила эту работу, потому что ему было приятно видеть хорошенькую девушку в своем офисе. Его внимание смущало меня, однажды мы провели все послеполуденные часы, гуляя одни в саду. Тем не менее, он был мне приятен своей открытостью и прямотой.

Тогда в Москве было много иностранцев, плохо поступавших с русскими девушками. В АРА была одна девушка по имени Кира, влюбившаяся в англичанина. В конце концов, он женился на ней и взял ее в Англию. Через шесть недель родители получили телеграмму: «Кира внезапно скончалась». Позже мы узнали, что она отравила себя газом, то ли потому, что он оказался женат и собирался содержать ее как любовницу, то ли он считал, что может получить деньги ее родителей из швейцарского банка, и бросил ее, когда понял, что это невозможно.

После шести месяцев работы мы услышали, что АРА сворачивает деятельность и вскоре уезжает. Мы все были огорчены даже не столько потерей выгодной работы, сколько разлукой с появившимися у нас новыми друзьями.

Мы все — мама, тетя Нина и я — продолжали работать вплоть до грустного конца. Нас перевели в статистический отдел, где мы имели дело с сотнями тысяч карточек с именами людей, имевших право на получение продовольствия и одежды. Делая это, мы зарабатывали порядочно, но было грустно видеть, как пустеет помещение, недавно еще полное людей. Наконец настал день, когда нам пришлось идти на вокзал, чтобы сказать «последнее прощай» нашим коллегам. Нас собралось там немало, и у многих были слезы на глазах.

Мы все еще хотели найти какой-нибудь способ покинуть Россию. В то время очень могущественным человеком был Енукидзе[49], друг Сталина, который неплохо относился к людям в нашем положении, особенно к титулованным; это он помог уехать Лорис-Меликовым. Моя мама и я отправились в Кремль, чтобы спросить, не может ли он сделать что-нибудь для нас.

Моей матери была назначена аудиенция и был выписан пропуск. Нам пришлось идти бесконечными коридорами, сворачивать, пересекать внутренние дворики и взбираться по лестницам, прежде чем мы подошли к кабинету Енукидзе. Везде были часовые. Енукидзе принял нас очень мило и уверил, что поможет.

— Не беспокойтесь, всё будет в порядке, — сказал он.

По АРА я знала одного отставного полковника царской армии, он оказался братом будущего патриарха Советской России — Алексия[50]. Он по-прежнему приходил навестить меня время от времени. Моей бабушке Татищевой полковник нравился, она говорила, что наконец-то у меня есть настоящий друг, воспитанный человек, умеющий себя вести. Она позвала его к обеду и пригласила навещать нас, когда ему захочется. Что касается меня, не могу сказать, чтобы он мне уж очень нравился. Мне было приятно видеть его, когда он приходил, но это был не тот человек, которого я выбрала бы себе в мужья.

Однажды вечером, когда мы были одни, он начал говорить со мной. Я знала, что он сейчас сделает предложение. Я остановила его, сказав:

— Пожалуйста, только не сегодня, в другое время, в другой день. — И добавила: — Мы должны лучше узнать друг друга, тогда будет проще принять решение.

Мы расстались друзьями, но больше никогда не встретились. В эту ночь с 3 на 4 сентября 1923 года я была арестована и отправлена в тюрьму ГПУ на Лубянку.

На Лубянке меня поместили в камеру предварительного заключения, набитую другими арестованными. Для меня это был совершенно новый жизненный опыт — знакомство с большим количеством людей того типа, с которым я никогда раньше не сталкивалась. Многие из них были очень добры и старались всячески мне помочь. В то время я выглядела очень юной, и даже люди, пришедшие меня арестовывать, колебались, брать ли меня.

Арест происходил следующим образом. Было уже за полночь, когда раздался громкий стук в дверь черного хода. Кто-то открыл, и вошли три или четыре агента ГПУ. В нашу дверь, бывшую первой по коридору, они ворвались без стука как раз в тот момент, когда я начала раздеваться. Они прочли мое имя на кусочке бумаги, который один из них держал в руке. Когда я сказала, что это я, они, казалось, удивились — я выглядела такой молоденькой. Они решили, что это ошибка, и спросили, нет ли в доме кого-нибудь другого с таким именем, а потом, игнорируя яростные протесты моей матери, спросили, сколько же мне лет. Когда узнали, что 23, то приказали одеться и собраться. Я была взволнована, мне казалось, что арест превращает меня в героиню. Я подумала, что я обязательно должна сказать им, что я о них думаю. Такая возможность очень скоро представилась мне на первом же допросе.