Настроение, улучшившееся было после правки статьи, испортилось окончательно. Казалось бы, надо радоваться, а на душе было скверно.

…Не следовало с утра в операционный день заниматься посторонними делами. Надо было оградить себя от волнений, не отвлекаться на административные хлопоты. Недавно в самолете он прочел любопытную книгу датского хирурга о деонтологии — науке о должном поведении. Дома такие книги читать некогда, а в самолете он не отрывался от нее все три часа. По мнению автора, перед операционным днем хирург должен очень легко поужинать, не употребляя вина, почитать юмористический рассказ и, не включая телевизор, лечь спать пораньше. Утром в клинику идти пешком, начинать день за рулем автомобиля возбраняется. В клинике не вступать ни с кем в деловые контакты, а сразу же следовать в операционную. Главное — не растратить ни капли нервной энергии.

Вспомнив эти строки, Дагиров усмехнулся. Розовая мечта, утопия. Тут не успеешь утром переступить порог, как тебе так накрутят голову, что только в тиши операционной начинаешь приходить в себя. Да, наверное, он и не сумел бы жить такой отрешенной от всего земного, дистиллированной жизнью. Может быть, именно в мгновенном переключении от суеты повседневных хлопот к напряженной точности операции и кроется своеобразная прелесть бытия.

Но сегодня, пожалуй, надо было себя поберечь. В какой-то мере этот день должен подвести черту под многолетними исследованиями.

Как врач он ненавидел операции, необходимость вмешиваться грубым металлом в хрупкое человеческое тело. Аппарат в какой-то мере позволял избежать этого: его применение не являлось операцией в обычном понимании, и самый ходовой инструмент — скальпель — терял свое назначение. И все же без него нельзя было обойтись. Пересечь кость без разреза кожи казалось невозможным. Немного расстроенное кровообращение, несколько синеватых шрамов на ноге — ничтожная плата за избавление от уродства. Но пройдут годы, забудется хромота, вынужденная малоподвижность, а шрамы останутся и не будут уже казаться такими безобидными. Конечно, не только косметический эффект побуждал Дагирова осуществить пересечение кости без разреза кожи; бескровная методика сулила сохранить неповрежденными сосуды, мышцы, кожу. Но как это сделать?

Мысль пришла внезапно во время одной из операций, когда он никак не мог установить правильно отломок кости, который упорно уводился в сторону тягой мышц. Мысль была слишком простой и поначалу не произвела впечатления. И все же она оказалась правильной. Около кости выше и ниже зоны будущего надлома проводили две изогнутые дугами спицы. Между ними в противоположную сторону проводили третью такую же спицу, закрепляли ее и начинали медленно тянуть. Две крайние спицы служили противоупором, не позволяющим кости сместиться или растрескаться, а средняя настойчиво наращивала усилие. Живая ткань слабее металла. Кость не выдерживала и трескалась. Образовавшейся трещины было достаточно, чтобы дать рост постепенно удлиняемой прослойке. Грубое усилие долота сменила медленная, контролируемая приборами тяга. Удавалось сохранить богатую сосудами нежную пленку надкостницы, основную, питающую кость артерию.

Сегодня первая такая операция, первый больной. Тревожный день, который закончится или торжеством, или горечью разочарования.

Из операционной позвонили, что больной уже подготовлен, и Дагиров стал торопливо переодеваться. В предоперационной, опустив руки в таз, в теплый, остро пахнущий кислым раствор, еще раз «проиграл» детали операции. Песочная струйка отметила минуту, и Дагиров, держа перед собой согнутые в локтях руки, прошел в операционную.

Больной уже спал, коричневая от йодоната нога была обернута желтоватой стерильной простыней, ассистенты держали наготове аппарат. Дагиров взял его и примерился. Аппарат был подогнан точно, миллиметр в миллиметр. Не оборачиваясь, он протянул руку: дрель. Первая и вторая спицы прошли точно по намеченным линиям, дальше уже было проще.

Руки работали плавно, без рывков. Изредка поворачивал голову к окну, на котором были развешаны снимки, и вновь склонялся над столом. Никаких эмоций, сомнений, размышлений вслух. Операция катилась как хорошо отрепетированный спектакль. Так и должно быть.

Оставалось немного: отпустить все гайки, проверять, нет ли перекоса, и закрепить их окончательно.

В дверях показалась секретарша, она жестами пыталась привлечь внимание операционной сестры. Вторжение в операционную было нарушением всех устоев. Дагиров категорически запретил отвлекать его во время операций, что бы там ни случилось. И вот… Он еле сдержался, чтобы не выругаться.

— Борис Васильевич! Комиссия! — свистящим шепотом сказала секретарша. — Из Москвы! Три профессора и еще кто-то. Уже два часа дожидаются.

«Молодец, что не выругался», — мысленно похвалил себя Дагиров и снял перчатки.

— Ничего не поделаешь, — сказал он ассистентам. — Придется вам кончать без меня. Смотрите, чтобы в последний момент не сместились отломки. Не забудьте сделать контрольные снимки…

Уже входя в свой кабинет, Дагиров провел по лицу рукой, как бы стирая выражение озабоченности.

— Здравствуйте, здравствуйте. Рад видеть дорогих гостей.

Из-за стола, стоявшего справа от входа, встал навстречу старый знакомый, директор Северского института, не друг, не враг, но все же вместе выпито и переговорено немало. Постарел директор, пополнел, плечи опустились. Кивнул величественно, слегка опустив подбородок, поздоровался. Ясно! Подчеркивает официальность. Рядом с ним поднялся, шумно отодвинув стул, здоровенный дядя, косая сажень в плечах, нос картошкой, на лице простецкая улыбка. Пробасил:

— Коропов. Заведующий отделом Института скорой помощи.

Коропов… Коропов… Ну конечно! Толковые статьи в журналах, недавно вышла монография. Известная личность в ученом мире. Помнится, выступал на конференции в Соединенных Штатах. А держится просто и одет не по-профессорски: потертый пиджак, глухой черный свитер…

Рядом с Короповым дама, подтянутая, огненно-рыжая, слегка раздвинула губы в улыбке — бережется от морщин. Ну это пока в официальной обстановке. А когда дойдет до спора, забудет о внешности. В споре принципиальнейшую Марью Сидоровну не остановишь. Дагиров бывал у нее в Иркутске.

Он галантно поцеловал ей руку и прошел дальше.

Из-за стола навстречу чуть приподнялся заметно обрюзгший Шевчук. Изменился Семен Семенович, растолстел.

Дагиров повел губами, с трудом удерживая смех. Со стороны могло показаться, что он собирается поцеловать Семена Семеновича в лысину.

Райтоп! Честное слово, Райтоп.

В студенческие годы Борис Дагиров частенько по воскресеньям бывал в роли грузчика. На стипендию не прокормишься, да и домой, хоть изредка, не мешало послать деньжат — пять братьев не шутка, а он старший. Выгоднее всего было разгружать вагоны с углем. Грязная работа, зато платили прилично.

Обычно угольными делами распоряжался хмурый седоватый мужчина с оттопыренными ушами, одетый неизменно в синий плащ и непривычную по тем временам шляпу. Под мышкой был намертво зажат серый парусиновый портфель. С людьми он не разговаривал, а коротко и резко бросал распоряжения. Грузчики, увидев полную важности фигуру в синем плаще, посмеивались: «А, Райтоп пришел».

Как-то студенческая бригада подрядилась отвезти уголь и дрова в ближайшее село. На дорогу купили несколько бутылок местного виноградного вина, копченой рыбы, хлеба, арбузов. Устроились на машинах (Райтоп сел в переднюю) и поехали. В пути случилась поломка. Пользуясь вынужденной остановкой, пили вино, закусывали, пели песни. Райтоп от угощения отказался, сидел безвылазно в кабине и с недовольным видом смотрел вдаль.

В село приехали под вечер. Райтоп, разминая на ходу занемевшую поясницу, степенным шагом прошел в покосившуюся, наспех побеленную хибарку — контору склада. Студенты вошли вслед за ним. Увидев начальство, из-за стола вскочил завскладом, нос которого пылал не только от усердия. Райтоп, ни слова не говоря, не сняв шляпу (очевидно, она в его понятии была символом власти), обошел стоявшего навытяжку завскладом, оттеснил его в сторону, сел за стол и, упершись раскинутыми руками, не поднимая головы, бросил: