дении девушки, слезы на ее глазах… явный страх, читав-

шийся в чертах лица… и ее усердное старание показать так

ясно, как только позволяла учтивость, что, подарив его

поцелуем, она только исполнила обряд, установленный для

Валентинова дня. Ее отец с удивлением и недовольством

глядел в его помрачневшее лицо.

– Во имя святого Иоанна! Чем же ты так расстроился?

Смотришь угрюмым сычом, когда всякий на твоем месте,

если бы впрямь любил без ума мою бедную девочку, был

бы сейчас весел, как жаворонок!

– Увы, отец! – отвечал, приуныв, оружейник. – Это же у

нее как на лбу написано! Она любит меня настолько, чтобы

сделаться моей Валентиной – тем более что вам это жела-

тельно, – но не настолько, чтобы стать моей женой.

– Чума на тебя, гусак ты безмозглый, рыбья кровь! –

обозлился отец. – Я тоже умею читать в женском лице, и уж

получше, чем ты! Ничего похожего на ее лице не написано.

Подумай, гром тебя разрази: ты лежал тут в кресле, как

лорд, и спал себе, что твой судья, – а люби ты настоящей

любовью, ты бы глядел не отрываясь па восток, подстере-

гал первый луч солнца. И вот ты лежишь да, верно, еще и

похрапываешь, нимало не помышляя о ней и ни о чем на

свете. А бедная девочка встает чуть свет, чтобы не подце-

пила другая ее бесценного недремлющего Валентина, и

будит тебя лаской, которая – помоги нам святой Макгри-

дер! – оживила бы наковальню. И что же? Ты просыпа-

ешься и начинаешь тут ныть, и чудить, и плакаться, точно

тебе прижгло губы горячим железом! Жаль, что она не

подослала вместо себя старую Дороти, чтобы тебе нести

Валентинову службу при беззубой старухе, при мешке

костями! Во всем Перте не сыщешь лучшей Валентины для

такого трусливого почитателя!

– Трусливого, отец? – переспросил Смит. – Двадцать

бойких петухов, которым я обломал гребни, могут вам

сказать, трус я или нет. И видит небо, я отдал бы кусок

земли, которым владею как пертский гражданин, и в при-

дачу мой горн, мехи, тиски, наковальню, чтобы все вза-

правду было так, как рисуется вам. Но я говорю не о сму-

щении Кэтрин, не о ее стыдливом румянце: я о бледности

ее говорю, которая так быстро согнала его со щек, о набе-

жавших слезах. Это было как апрельский ливень: подкра-

дется вдруг и затянет мглой самую ясную зарю, какая ко-

гда-либо рассветала над Тэем…

– Та-та-та – перебил Гловер. – Рим да и Перт не в один

день строились. Ты же тысячу раз удил лосося – неужто

ничему не научился? Когда рыба схватила живца, если тут

же резко рванешь, леса оборвется, будь она хоть из же-

лезной проволоки. Приотпусти, дружок, дай рыбе загло-

тать поглубже, спокойно выжидай, и через полчаса она

будет лежать рядышком на берегу… Начало отличное –

лучшего и пожелать нельзя. Не мог же ты ждать, что бедная

девушка сама придет к тебе в постель, как подошла к

твоему креслу. Скромные девицы так не поступают. Вот

что, друг! Когда мы позавтракаем, я устрою, чтобы тебе

представился случай поговорить с ней по душам. Только

смотри не слишком робей, но и не слишком нажимай. Ис-

подволь тяни – как с лососем. Не дергай поспешно, и я

головой поручусь за исход.

– Как бы я ни действовал, отец, – ответил Генри, –

всегда я буду у вас виноват: либо скажете, что я был

слишком осторожен, либо – что слишком напорист. Я от-

дал бы лучший панцирь, какой случалось мне выковать,

чтобы и вправду дело стояло за мной одним. Тогда проще

было бы устранить помеху. Но признаюсь, я стою осел

ослом и не знаю, как речь заведу, когда подойдет пора.

– Пройдем со мной в мастерскую, сынок, и я тебе под-

соблю – дам предлог заговорить с Кэтрин. Ты же знаешь,

когда девица осмелилась поцеловать спящего мужчину,

она от него получает пару перчаток. Пройдем в мастер-

скую, там найдется для тебя пара из самого тонкого сафь-

яна – и как раз по ее руке… Я думал о ее бедной матери,

когда кроил их, – добавил со вздохом честный Саймон, – и,

кроме Кэтрин, я во всей Шотландии не знаю женщины,

которой они пришлись бы впору, хоть мне и приходилось

снимать мерку у первейших придворных красавиц. Пой-

дем, говорю, и будет у тебя с чего начать разговор. Язык

развяжется – только пусть отвага и осторожность вдвоем

стоят подле тебя на страже, когда ты пустишься любезни-

чать с девицей.

ГЛАВА VI

… Вовеки Катарина

Мужчине руку не отдаст*.

«Укрощение строптивой»

Подали завтрак, появились на столе медовые коржики,

тонкие, легкие, изготовленные по семейному рецепту, и

отец с гостем не только расхваливали их с понятным при-

страстием, но и щедро воздали им должное тем способом,

который служит лучшим испытанием для всякого рода

печений и пудингов. Шел разговор – с шутками, со смехом.

Кэтрин уже восстановила свое душевное равновесие там,

где обычно дамы и девицы того времени его легко теряли, а

именно – на кухне, за хозяйственными делами, в коих знала

толк. Не думаю, чтобы чтение Сенеки могло бы за столь же

короткое время вернуть ей спокойствие духа.

Подсела к столу и старая Дороти, как полагалось по

домашнему укладу той поры, и мужчины так увлеклись

своей беседой, а Кэтрин так занята была отцом и гостем,

которым прислуживала, или собственными мыслями, что

старуха первая заметила отсутствие юного Конахара.

– А ведь и правда, – сказал хозяин. – Ступай, покличь

его, этого бездельника горца. Его не видно было и ночью во

время драки – мне по крайней мере он не попадался на

глаза. А из вас кто-нибудь видел?

Все ответили, что нет. А Генри Смит добавил:

– Временами горцы умеют залечь так же тихо, как их

горные олени… и так же быстро бежать в минуту опасно-

сти. Это я видел своими глазами – и не раз!

– Но и не раз бывало, – подхватил Саймон, – что король

Артур со всем своим Круглым Столом* не мог устоять

перед ними. Я попросил бы тебя, Генри, уважительней

говорить о горцах. Они часто наведываются в Перт, по-

одиночке и большими отрядами, с ними надобно жить в

мире, покуда они сами хотят быть в мире с нами.

Оружейнику хотелось ответить резкостью, но он бла-

горазумно смолчал.

– Ты же знаешь, отец, – сказал он с улыбкой, – мы, ре-

месленники, больше любим тех, на ком можно заработать,

мое ремесло рассчитано на доблестных и знатных рыцарей,

на благородных оруженосцев и пажей, на дюжих тело-

хранителей и прочих людей, носящих оружие, которое мы

куем. Я, понятное дело, больше уважаю Рутвенов, Лин-

дсеев, Огилви, Олифантов и многих других наших храбрых

и благородных соседей, облаченных, подобно паладинам, в

доспехи моей работы, нежели этих голых и жадных горцев,

которые никогда нас не уважат. Ведь у них на целый клан

только пять человек носят ржавую кольчугу, такую же

ветхую, как их браттах19, да и та сработана кое-как косо-

лапым деревенским кузнецом, который не состоит в нашем

почтенном цехе, не посвящен в тайны нашего искусства, а

просто орудует молотом в кузне, где раньше работал его

отец. Нет, скажу я, такой народ немногого стоит в глазах

честного мастера.

– Ладно, ладно! – ответил Саймон. – Прошу тебя, оставь

ты этот разговор, потому что сейчас придет сюда мой ло-

ботряс, и, хоть нынче праздник, не хочу я на завтрак кро-

вавого пудинга.

Юноша действительно вошел бледный, с красными

глазами, все в нем выдавало душевное смятение. Он сел к

столу у нижнего конца, напротив Дороти, и перекрестился,

как будто приготовившись к утренней трапезе. Видя, что