Днем он отправлялся в поселок — показаться на глаза его обитателям, поддержать складывающиеся отношения, купить участки, зайти поиграть. Вечером он возвращался, и Джоун, наблюдавшая за ним в щелку между досками, всегда безошибочно могла сказать, играл он или нет, а если играл, то с каким успехом.

По вечерам он почти всегда был дома, и с наступлением темноты хижина становилась местом таинственных сборищ. В ней собирались бандиты Легиона. Они осторожно прокрадывались, кто поодиночке, кто по двое, но никогда не больше. Джоун слышала, как они скользили и спотыкались в потайном проходе позади хижины, слышала негромкие голоса, но лишь изредка разбирала слова; поздно ночью все расходились, а Келлз зажигал фонари, и тогда Джоун видела, что делается в хижине, и приходила в ужас: неужели этот угрюмый, изможденный человек — Келлз? Вот он берет в руку кожаные мешочки с золотым песком и прячет их под половицы, а потом привычно ходит взад-вперед — настоящий тигр в клетке. С приходом Вуда, Смита и Клива, которые по очереди то стоят на страже, то что-то делают в поселке, настроение у него меняется и они впятером садятся за игру.

Играют по малой: хотя Келлз в душе игрок, у себя он не допускает крупной игры. Иногда из их разговоров Джоун узнавала, что в поселке он играет с картежниками и богатыми старателями, причем играет по-крупному, но неизменно остается в проигрыше. Время от времени ему удавалось и выиграть, тогда он гоголем расхаживал перед Пирсом и Вудом и с гордостью рассказывал, как хитроумно вел игру.

Джим Клив нашел себе пристанище под большим утесом. Келлз одобрил его выбор — это как-то совпадало с разработанной им системой слежения, но как именно, не разъяснил. Клив тоже был доволен: это позволяло ему еженощно незамеченным встречаться с Джоун у ее окна. Постель ее стояла прямо под окошком, она могла смотреть в окно, стоя на коленках, а если ненароком засыпала, Джиму легко было ее разбудить, просунув в щель прутик. Но такое случалось редко, она жила только этими тайными встречами, и если Джим долго не приходил, ждала его и, прислушиваясь к каждому шороху, всматривалась в темноту широко открытыми глазами. Ну, а когда Келлз засиживался до поздней ночи, шпионила за ним.

Как-то Джим, бродя без всякой цели по долине вдали от разработок, набрел на подходящий участок и в первый же день нашел золото. Тогда Келлз ради маскировки заставил своих бандитов застолбить рядом с ним еще несколько участков и все их купил. Таким образом они стали собственниками месторождения. Богатые жилы оказались на всех участках, однако больше всех фортуна улыбалась Кливу. С золотом ему везло не меньше, чем в карты, участок щедро отваливал ему драгоценный песок.

Келлз постарался, чтобы слухи об этом разошлись как можно дальше, и вскоре в эту часть ущелья устремились толпы рудокопов.

Каждый вечер Джоун перешептывалась с Джимом, и часы у окошка становились все сладостнее и горячее. А тем временем Джим по-настоящему заболел золотой лихорадкой и, если бы не Джоун, наверняка совсем потерял бы голову. Он играл, однако, лишь для того, чтобы помочь товарищам — он был великодушен и щедр. Делая вид, что пьет, он не брал в рот ни глотка. Он считал, что его удача в равной мере принадлежит Джоун, что, напав на богатую жилу, он сможет купить Джоун свободу. А вот Келлз жаждал золота только для того, чтобы тут же спустить его за игорным столом. Джоун охотно давала Джиму выговориться, но в то же время настаивала, чтобы он не отступал от принятой линии поведения. Она сама все за него обдумывала и решала, и наконец убедила, что большую часть золота надо прятать и распространять слухи, будто у него в поясе ничего нет. Но особенно ее пугало, что удача вскружит ему голову и он станет просто-напросто не способен спокойно и терпеливо ждать случая, когда, наконец, можно будет провести Келлза. Чем больше добывал Джим золота, тем становился нетерпеливее, чем больше он докучал Джоун, тем больше ненавидел Келлза. Золото ударило ему в голову, и Джоун оставалось только удержать его в рамках благоразумия. И, конечно, добиться хоть чего-то ей удавалось, главным образом, уступая его ласкам, а не советами да увещеваньями. Только ее любовь сдерживала Джима.

Однажды вечером, едва их руки встретились, Джоун почувствовала, что Джим сильно взволнован.

— Джоун, — возбужденно зашептал он ей в ухо, — я только что оказал большую услугу Келлзу. Вот здорово!

— Расскажи скорее, — только и сказала Джоун, прижимаясь губами к его губам.

— Это было сегодня вечером в «Самородке». Я зашел туда просто так, посмотреть. Келлз опять играл в фараон с тем типом — его еще все зовут Франт. Он выиграл у Келлза кучу золота. А ведь он — шулер. Я следил за игрой и все видел… Там было много наших — Пирс, Бликки, Оливер, ну и, конечно, Гулден, — только держались все врозь. Келлз все проигрывал и злился, но сдерживался. Потом вдруг поймал этого Франта на каком-то грязном фокусе и заорал на него: хотел, конечно, чтобы наши, да и прочие все видели. Я думал — и ребята тоже, — что он тут же — за револьвер, да ничего подобного. Здорово его игра достает! Только выругался, обозвал его как надо — и все. А ведь в таком месте как Олдер-Крик для профессионального игрока это все равно, что смерть. Тогда тот выхватил пистолет — он у него в рукаве был — и на Келлза! Хотел на месте уложить. Келлзу деваться было некуда, а тот — он как сообразил это, начал болтать, хотел на публику получше впечатление произвести. И тут просчитался: я рванул вперед и вышиб у него пистолет. Пистолет выстрелил — вот, смотри, руки мне опалил. Тогда я так этого гада отделал, он и встать не мог… Келлз подозвал всех, кто там был, показал карты — как они лежали, и спокойно так доказал, что Франт — шулер. Да все это уже давно подозревали. А потом и говорит мне — век не забуду, какой он тогда был: «Парень, он хотел меня прикончить — я про свой кольт и не вспомнил. Вот оно как… В следующий раз, если мы встретимся, я его уложу… Друзья не раз спасали мне жизнь, а я этого не забываю. Ты со мной всегда был по-честному, никогда не передергивал. Ну, а теперь уж у тебя подавно все козыри».

— А ты был прав?

— Конечно. Этот тип — подлый шулер. По мне так лучше быть бандитом… Да, знаешь, ради любви все средства хороши… А когда я спасал Келлза, я о тебе думал.

— А этот Франт не станет выслеживать тебя, чтоб посчитаться?

— Отчего же… Станет. Только, если разыщет, пусть уж не мешкает. Да нет, не бойся, Келлз либо вышибет его из поселка, либо прикончит. Поверь мне, в Олдер-Крике Келлз теперь чуть не самый большой человек. Уже поговаривают, не худо б его мэром сделать и все такое. И, знаешь, если эти рудокопы сумеют хоть ненадолго забыть о золоте, они точно выберут Келлза. Да только этой сволочи, этим поганым подонкам, которые наживаются на честных старателях, вовсе не улыбается, чтоб здесь было какое-то начальство.

В другой раз Клив мрачно и серьезно рассказал Джоун о тайных делах Пограничного легиона. Название это, неведомо как, стало притчей во языцех, и Олдер-Крик потерял покой. Говорили, Легион — это неизвестная тайная банда головорезов, набранных из глухих, диких, бездорожных пограничных районов. Шли слухи, что во главе Легиона стоит какой-то хитрый, безжалостный преступник. Что им как-то удается действовать сразу в нескольких местах, а это значит, что в Легион входит много более мелких банд, выследить которые пока невозможно: их жертвы не рассказывали, кто и когда их ограбил, — на месте преступления оставались только трупы. Легион работал не спеша, всегда под покровом ночи и не тратил времени на мелкую поживу. Как ни странно, он всегда располагал самыми точными сведениями о всех крупных находках. На Бэннокской дороге были найдены изрешеченные тела двух старателей, везших пятьдесят фунтов золота. Рудокоп по имени Блэк, побоявшийся доверить свое золото почтовой карете и, вопреки советам друзей, отправившийся с ним в одиночку, бесследно исчез. Четверо старателей, нарывших, как стало известно, очень много золота, были ограблены и убиты, когда поздно вечером возвращались домой. Еще одного нашли мертвым в собственной постели: грабители подползли к его палатке, вспороли брезент, убили его и унесли пояс с золотом.