В Олдер-Крике настали недобрые времена, то и дело лилась кровь. Оказалось, что среди рудокопов затесались неизвестные беспощадные убийцы; днем они трудились вместе со всеми, примечая, кто побольше нарыл, а ночью этих счастливчиков убивали и грабили. Поселок и до того не был дружным, а теперь ужасные убийства вконец разобщили людей. Все стали с подозрением относиться друг к другу, следили, подсматривали; перестали спать по ночам. А грабежи все продолжались. Не проходило и нескольких дней, как опять где-нибудь обнаруживали трупы. И никаких следов. Мертвые молчали.

Страшные, кровавые дни! Таких не знали ни сорок девятый, ни пятьдесят первый. Люди обезумели. Одни — от обладанья золотом, другие — от жажды его. Многие ступили на темный путь бандитов из таинственного Пограничного легиона: жажда золота порождала жажду крови. Каждый день в Олдер-Крик прибывали все новые старатели, население поселка росло, а с ним росла и хроника темных дел. Недоверие порождало подозрительность, подозрительность — страх, страх — ненависть, и все это распаляло и без того неустойчивые умы, превращало жизнь лагеря в сущий ад. На свободу вырвались и стали править всем и вся самые низменные человеческие страсти. Кровавые стычки в игорных притонах, салунах и даже прямо на улицах, средь бела дня, затмили даже злодеяния Пограничного легиона. И что самое страшное, безобразные столкновения со стрельбой и поножовщиной возникали просто так, без всякой причины, как будто сам воздух был заряжен преступлениями. Людей убивали за игорными столами, — а игра шла своим чередом, словно ничего особенного не случилось. Убивали на танцульках, трупы выволакивали на улицу, оставляя на грубо отесанных половицах кровавый след, — а пары, как ни в чем не бывало, продолжали кружиться. Охота за золотом не прекращалась ни на мгновенье, люди совсем обезумели, то тут, то там обнаруживались все новые огромные, богатейшие россыпи. Но за золото приходилось платить страшной ценой, бесконечными лишеньями, разгулом темных, глухих и слепых страстей; всепожирающая жажда золота харкала огнем и кровью. Золото, огонь и кровь — все перемешалось. Одичалые алчные орды мужчин и женщин всех рас и сословий, всех возрастов и склонностей столкнулись в точке, где честолюбие, вера, надежда сплавились в одно безумное стремление к наживе. Это было пострашнее фантастических религиозных гекатомб средневековья; с ног на голову перевернулась нормальная людская мораль; губительная борьба стала казаться делом чести и доблести; как дым от затухшего костра, растаяли благородство и великодушие, некогда столь ярко проявлявшиеся во всех экстремальных ситуациях, когда человек оставался человеком, даже потерпев кораблекрушение или потерявшись в бескрайних льдах далекого Севера, и его божественное начало, его подлинная человеческая сущность не давала ему одичать, превратиться в безжалостного стервятника. Теперь же все было иначе. От добытого золота мир богател, а тут, на разработках, над всем властвовала голая сила, рушились надежды, иссушалась вера, правила свой бал смерть. Каждый день солнце вставало в золотом ореоле, садилось же — в кроваво-красном.

Однажды после обеда, когда Джоун в полудреме лежала на постели, ее вдруг подняли грохот сапог и громкие возбужденные голоса. Прильнув к заветной щелке в стене, она успела заметить, как Бейт Вуд сделал предостерегающий жест Келлзу. Тот вскочил и уставился на распахнутую дверь. И тотчас в комнату ввалился Пирс; глаза у него блуждали, он был вне себя. У Джоун тут же мелькнула мысль, что Келлза предали, что Пирс спешит его предупредить. Но тот, еле переведя дух, выпалил только:

— Ты слышал, Келлз?

— Потише, ты… — спокойно прервал его Келлз. — Меня зовут Блайт… Кто там еще с тобой?

— Только Джесс, да еще кое-кто из наших — никак не мог от них отвязаться. Да не бойся, ничего страшного.

— Что случилось? Чего я не слышал?

— В поселке все словно с цепи сорвались, все как один рехнулись… Джим Клив нашел самородок, каких в Айдахо еще не видывали… Тридцать фунтов!..

Келлза тоже вдруг словно поразила лихорадка: он весь вспыхнул, глаза сузились и побелели.

— Браво, Джим! — крикнул он звенящим голосом.

Едва ли он разволновался бы больше, наткнись на такой самородок он сам.

В комнату ввалился Джесс Смит с целой толпой бандитов. Вдруг Джоун отчего-то стало не по себе. Обежав взглядом вошедших, она увидела, что в хижину входит Гулден. На этот раз великан не казался ни медлительным, ни бесстрастным. В огромных глазницах сверкали обычно сонные глаза. Джоун снова с холодком в груди ощутила его невозможную, звериную мощь. Вместе с Гулденом вошли и его дружки. Среди знакомых Джоун лиц были Бликки, Ловкач Оливер и Чик Уилльямз. Все вместе они походили на стаю волков, изготовившихся к прыжку на добычу. И все же лица бандитов, кроме Гулдена, сияли торжеством.

— А где Джим? — спросил Келлз.

— Идет сюда, — ответил Пирс. — Вроде как сквозь строй проходит — все работу побросали, сбежались поглазеть. Ну, что ты скажешь, Келлз, новость-то как ветром разнесло по округе. Каждому паршивому рудокопу позарез нужно самому глянуть на этот кусок.

— Может, думаешь, я не захочу? — вырвалось у Келлза. — Тридцать фунтов! Я как-то слыхал, нашли один в шестьдесят фунтов, только сам не видел. А не увидишь — не поверишь.

— Джим уже поднимается по дороге, — доложил кто-то из стоявших у двери. — Народ не отстает, да, думаю, он от них скоро отделается.

— А что Клив станет делать с этим самородком? — раздался вдруг громкий, властный, но бесстрастный голос Гулдена, и все тотчас смолкли… В глазах появилась напряженность. По лицу Келлза промелькнуло удивление, потом досада.

— Чего тут спрашивать, ни меня, ни тебя это не касается, — ответил он. — Клив его откопал, Кливу он и принадлежит.

— Ну, нет. Откопал или украл — это одно и то же, — возразил Гулден.

Келлз всплеснул руками, словно показывая, что спорить с этим человеком бесполезно и невозможно.

Толпа у двери заволновалась, послышалось шарканье ног, хриплые приветственные возгласы, и из свалки вынырнул Клив.

Он весь светился, глаза сияли словно два бриллианта. Джоун задрожала от восхищенья. Джим был прекрасен, но казался малость не в себе. В одной руке он держал револьвер, в другой — что-то завернутое в шарф. Это что-то он бросил на стол прямо перед Келлзом. Раздался тяжелый, глухой стук. Концы шарфа разлетелись в стороны, и взорам присутствующих открылся великолепный золотой самородок: кое-где его покрывали черные пятна, кое-где ржавые, но все равно он сиял прекрасным тусклым желтым светом золота.

— Ну, хозяин, что ты на него поставишь? — с радостным смехом, как мальчишка, закричал Клив.

Келлз протянул руки к самородку, словно не веря своим глазам, а когда коснулся, принялся его ощупывать, взвешивать на руках, царапать ногтем.

— Господи! — воскликнул он самозабвенно и замолчал.

Потом возбуждение улеглось, уступив место искренней радости.

— Ну, Джим, ты в рубашке родился. Ты говорил, тебе не повезло в любви. Да за эту вот штуку теперь можешь купить любую бабу.

— Могу? А ты найди мне ее! — задорно ответил Клив.

Келлз рассмеялся.

— Я не знаю ни одной, которая стоила бы вот этого.

— Что же с ним делать? — спросил Клив.

—, Ну и глупец же ты, брат! Как это, что делать? Тебе что, тоже в голову ударило? А что ты делал с остальным песком? Ведь тебе все время везло.

— Как что? Тратил… проигрывал… давал в долг… кое-что скопил.

— Ну и с этим делай то же самое. Ты отличный парень, Джим.

— Да ведь тут целая куча денег! Что-то вроде шести или семи тысяч долларов!

— Вряд ли тебе нужно советовать, как их потратить… даже будь у тебя целый миллион… Расскажи лучше, как ты его нашел.

— Да как-то забавно очень. Несколько дней мне все не везло. Тогда я стал копать канавки в разных местах участка. Одна ушла глубоко в песок, копать там было трудно. Участок мой был когда-то руслом речки, и вода нанесла туда много камней. Эта канава стала прямо наваждением каким-то. Бывало, так наломаюсь, спину не разогнуть. Плюну, пойду оттуда, да почему-то все обратно ворочаюсь. Голову готов был на отсеченье дать, что в том проклятом песке ни крупинки золота нет, да как последний дурак все рыл да рыл что было мочи. Ну никак там не должно было быть золотоносного песка, а я все рыл… А потом — вот только что — лопата на что-то наткнулась, вроде как на какую мягкую породу… Я посмотрел, а она блестит — что твое золото. Я на него так и бросился… Вытащил — а это самородок! Я, как сам не свой, заорал, тут все и сбежались. Ну, а потом — прямо парад какой-то. Вот, свалилось такое богатство, а — я не знаю, чего с ним делать…