— Да?

— Чарли… Я надеюсь, ты не спрашивал Уинтропа о том, о чем ты говорил тогда со мной?

Стоун не знал, что ответить. Он не привык врать отцу. Но сейчас главным было не расстраивать старика.

— Нет. Я ни о чем его не спрашивал, — произнес он наконец.

— Знаешь, ведь тогда, начав этот разговор, ты застал меня врасплох.

Чарли понимающе кивнул.

— Я, конечно, знал о том, о чем ты меня тогда спрашивал. Об этом говорили во время слушаний.

Стоун только кивнул, не желая давить на отца.

— Та поездка в Россию… из-за которой все это произошло… Я всегда говорил тебе, что это была обыкновенная официальная поездка с целью уточнения кое-каких фактов в нашем посольстве в Москве.

— А была какая-нибудь другая причина?

— Да. Одолжение Уинтропу. Он не смог тогда получить визу.

— Одолжение? — произнося это слово, Чарли почувствовал, что оно прозвучало несколько зловеще.

— Уинтроп очень много хорошего сделал для меня. Он пригласил меня работать в Белом доме, он выбрал меня из сотни других американских историков. Я не мог ему отказать.

— А чего он от тебя хотел?

— Он попросил, чтобы я встретился в России с одной женщиной, настоящей красавицей.

— С той самой, с которой тебя сфотографировали в московском метро? А для чего ты должен был с ней встретиться?

— Сущая ерунда. Я только должен был встретиться с ней тайком и передать ей документ, который Уинтроп спрятал под рамкой своей фотографии. То есть это он сказал, что это просто фотокарточка, но я уверен, что это не так. Иначе с чего бы он так нервничал. Я решил, что он хотел тайком передать этой женщине записку, потому что он не захотел воспользоваться дипломатической сумкой. Ведь для этого надо было бы обращаться к агенту американской разведслужбы. Я даже предположить не мог, что за моей встречей с той женщиной будут следить.

— Ты думаешь, она была советским агентом?

Отец нахмурился.

— Нет, она не была никаким агентом.

— А почему ты так уверен?

Элфрид Стоун долго молчал, глядя в темный экран телевизора, затем сказал:

— Сначала я думал, что она любовница Лемана, что он помогает ей выехать из страны.

— А потом?

Отец пожал плечами.

— Тебе известно, что Сталин умер 5 марта 1953 года. Где-то за неделю до этого Уинтроп попросил меня съездить в Москву. Я прибыл в Россию через три дня после смерти Сталина.

— Ты считаешь, что документ был каким-то образом связан с этим событием?

— Думаю, да… Впрочем, нет, я в этом просто уверен, — почти прошептал отец. — И все же… Я не захотел впутывать в это дело Лемана.

— Защищая его, ты получил пятую статью.

— Он сказал, что сделает все возможное, чтобы приговор был как можно мягче.

— Но из-за всей этой истории у тебя вся жизнь пошла вверх тормашками.

Элфрид беспомощным взглядом обвел палату.

— Не мог же я ответить предательством на его доверие.

Сигналы, поступающие с видеомонитора, резко участились.

Чарли почувствовал, что готов взорваться, закричать во все горло: «Да знаешь ли ты, как подло он предал тебя?!»

— Я часто жалел, что не женился еще раз, — тихо произнес отец. — Маргарет умерла так рано… Ты был еще так мал.

Чарли не знал, что сказать. Он сидел, разглядывая бежевый пол. Через несколько минут он услышал, что звуковые сигналы стали реже: Элфрид заснул.

Какое-то время Чарли сидел неподвижно, размышляя, почему отец принял предательство Лемана так спокойно. И в какой же мере он знал правду обо всем этом деле.

Послышался шум: в двери стоял доктор. Он рассматривал график состояния пациента. Это был невысокий молодой человек с лысеющей головой. В руках у него была доска для письма.

— Вы сын мистера Стоуна?

— Да.

— Я доктор Касс. Вы позволите задать вам пару вопросов?

— Конечно.

— Скажите, пожалуйста, были ли в вашей семье случаи сердечных заболеваний? Вам известно, почему умерли родители вашего отца?

— Кажется, от сердечного удара.

— Ваш отец принимал какие-нибудь лекарства?

— Если и принимал, то я ничего об этом не знал.

— В последние дни у него были какие-нибудь стрессы?

Чарли очень хотелось сказать, что последние сорок лет жизни этого человека — один сплошной стресс, но он лишь ответил:

— Я не знаю, но думаю, что да.

Врач быстро подошел к кровати, тронул Элфрида Стоуна за плечо и сказал:

— Извините, что пришлось вас разбудить, мистер Стоун. Как ваше самочувствие?

— Если вам в самом деле хочется знать, то больше всего я хочу сейчас спать, — ответил отец.

— Мы только послушаем ваш моторчик, — успокоил его доктор Касс, откидывая край одеяла и приставляя к груди старика стетоскоп. Послушав, он пробормотал: — Ну что ж, звучит неплохо, совсем неплохо.

— Очевидно, лучше, чем чувствует, — парировал Элфрид и поискал глазами Чарли. — Знаешь, стоит только задремать, они обязательно сразу разбудят, — со слабой улыбкой пожаловался он. — У них просто какой-то нюх на спящих пациентов.

Через несколько минут он опять спал. Чарли постоял у окна, наблюдая с высоты двенадцатого этажа за непрерывным потоком машин, затем тихонько всунул руки в рукава пальто, но вдруг передумал уходить и еще долго сидел рядом со спящим отцом.

Спустя несколько часов веки Элфрида дрогнули, он открыл глаза.

— Ты еще здесь, Чарли?

— Да, папа, — тихонько ответил Стоун.

В советских тюремных библиотеках из всех книг, даже из скучных и длинных любовных романов восемнадцатого века давно были вырваны все сексуальные эпизоды. Заключенные страдали без женщин, секс занимал все их мысли и разговоры. Иногда по ночам они развлекались так называемыми «сеансами»: один из сокамерников читал вслух вырванные страницы или просто рассказывал, смакуя подробности, о своем личном наиболее скабрезном сексуальном приключении.

Говорят, что был случай, когда заключенные использовали для мастурбации фотографию Анжелы Девис.

В Лефортовской тюрьме, где кормят овсяной кашей, больше похожей на подгоревшую слизь, все тоже были поглощены мыслями о сексе. Но если кто-то из заключенных увлекался чтением, — а времени у них было предостаточно, — то к его услугам была отличная библиотека, в которой он мог получить сколько угодно книг, будь то Фолкнер или Диккенс, Лермонтов или Гоголь.

Двадцатишестилетний водитель «скорой помощи» Стефан Яковлевич Крамер сидел в Лефортово уже почти четыре месяца. Суда над ним еще не было, но против него было выдвинуто обвинение в нарушении семидесятой статьи Уголовного кодекса РСФСР — «антисоветская пропаганда».

Дело в том, что он, вместе с другими евреями, образовал небольшую толпу перед ОВИРом, протестуя против запрета на выезд из СССР им и их семьям.

О новой горбачевской России говорили все и везде. И действительно, многие люди наконец получили возможность эмигрировать. Но все же из десяти человек, подавших заявления на выезд, только один получал визу.

Некоторым национальным меньшинствам — евреям, немцам и другим — было официально разрешено покидать страну. Об этом было объявлено всему миру. И все же аресты невиновных продолжались.

Да, много было разговоров о новой России, о гласности и т. д. и т. п. Но для Стефана все это было пустой болтовней, фикцией.

Стефан, его старший брат Абрам и их отец Яков подавали заявление на выезд уже трижды. И трижды под каким-нибудь смехотворным предлогом им не давали визы. Отец, например, воевал солдатом во время второй мировой войны, и сейчас, спустя сорок лет, ему было отказано в выезде на том основании, что он знал государственные военные секреты. Ворота захлопнулись… И когда Стефан с десятком друзей и знакомых попытался провести эту жалкую мирную демонстрацию, КГБ арестовал одного его, Стефана Яковлевича Крамера. Остальных же просто разогнали. Положение усугублялось еще и тем, что его отец был одно время узником сталинского ГУЛАГа, куда попал после войны за то, что был в фашистском концлагере. Ну и за то, что имел несчастье быть евреем, конечно, тоже. И хотя Якову Крамеру благодаря напряженной работе и правильному поведению удалось получить место редактора в престижном издательстве «Прогресс», теперь все было поставлено под удар. Даже после того, как он трижды подавал заявление на выезд из страны, ему удалось сохранить место, хотя обычно людей, желающих эмигрировать, сразу увольняли. Но теперь и он был предупрежден, что следующее заявление будет стоить ему работы. И это в стране, в которой не существует никаких пособий по безработице.