Сегодня Мамай вернулся неожиданно рано, поникший и злой. Через весь его лоб проходила огромная кровоточащая царапина. Еще более кровоточащей была рана на груди и на его самолюбии. Косматый, падла, ушел. Видно, учуял, что по его душу скоро придут, и поспешил прочь из области. Вот уже месяц Мамай гоняется за ним, как зеленый охотник за зайцем. И сегодня, по наводке Кравцова — хоть в чем-то, гад, пригодился — они должны были его взять.

Но Косматый, видно, нутром чувствовал незваных гостей, либо же постоянно сидел как на пороховой бочке, ожидая визита. Из шестнадцати трое сумели уйти, и один из них — Косматый. Теперь уже жизнь Кравцова вдвойне висела на волоске — Косматый сдохнет, а отомстит дважды предавшему его. И не вспомнит, что сам первым бросил бывшего соратника в самое жерло действующего вулкана.

Мамай прокрутил в памяти сцену их недавнего расставания. Кравцов, еще более избитый, чем сам Мамай, тяжело дышал, сплевывая на пол выбитые зубы. Мамай без отвращения смотрел на эту привычную его взору картину.

— Я к тебе пацанов приставлю. Ты теперь один никуда.

— Что теперь, — криво ухмыльнулся Олег. — Он если захочет, в гробу достанет.

— Это уж точно. Но надеюсь, я возьму его раньше. Его ряды поредели. Он и сам это понимает.

— Поэтому и поспешит отомстить, кому успеет. Да ладно, хрен с ним. — Олег поднял на Мамая уставшие и казалось постаревшие глаза. — Я вот о чем хотел с тобой поговорить, Мамай. Я ведь не просто так шею подставляю. Дело есть.

— Ну? — Мамай посмотрел на него свысока и чуть надменно. Руки его непроизвольно скрестились на груди, и сам он весь подобрался и принял позу хищника наготове.

— Девчонка одна, Юлька Самойлова. Ну, та самая, которая в ту ночь тебя обхаживала.

— Помню. — Твердо сказал Мамай и почувствовал, как пульс его невольно участился.

— Знаю, как тебе гадко, но прошу: не трогай ее. Прости. С меня возьми за нее.

— Надо же, — брови Мамая удивленно поползли вверх, отчего рана на лбу открылась, и по виску побежала струйка крови. — Что ж ты только сегодня о ней вспомнил?

— Она сбежала с кем-то, но скоро вернется. Ей больше некуда идти, так что она обязательно вернется. Прошу тебя, я хочу, чтобы она жила спокойно. Юлька не виновата. Это я ее втравил. Она просто шлюха, она даже не понимала, куда лезет.

Мамай явственно ощутил, как внутри все похолодело, и сглотнул неприятный комок, невесть откуда поднявшийся к горлу.

— Любишь? Что же ты, мразь, любимой бабой торгуешь?

— Не люблю. Юльку — нет. Она меня любит. А я ее использовал.

— Что, совесть замучила, ба! Кравцов?!

Олег на мгновение сжался от скрутившей его боли, затем выпрямился и отстраненно, ни на кого не глядя, прошептал.

— Я сестру ее люблю. Больше жизни.

Мамай свернулся клубочком на диване, не в силах пошевелиться. Казалось, каждый мускул сковало непонятными цепями. Дикая усталость овладела всем телом, на которое внезапно будто обрушились тонны камней. Со стороны смешно было смотреть, как он, такой огромный и неуклюжий, аккуратно, словно котенок, умостился на краешке дивана. Войдя в комнату, Лида сперва даже не заметила его, а увидев, не смогла сдержать улыбку. Но ее улыбка померкла, когда она увидела кровь.

«Надо ему помочь» — подумала она и сделала шаг по направлению к нему, но тут же застыла в нерешительности. Она очень боялась даже попадаться ему на глаза, а уж заставить себя прикоснуться к нему она рассматривала как проявление героизма. Посмертного.

По лицу Мамая было видно, как сильно он устал. Не залитые кровью участки лба избороздили морщины. Надо смыть кровь и обработать раны, решила Лида. Пока не занеслась инфекция.

На миг она вспомнила, как ее саму, израненную, бросили в чулан, и оставили одну, без всякой помощи. Она даже ложку в руках не сумела бы удержать. Ей никто не помог. Почему же она должна помогать своему мучителю. Но через секунду Лида устыдилась собственных мыслей. Он ведь человеческое существо. А Лида помогла бы даже больной собаке.

Она направилась на кухню, где Дима держал бинты, спирт и прочие медикаменты, налила в миску горячей воды, и нашла чистый платок — промыть рану. Лида принесла все это в гостиную и поставила на пол рядом с диваном, на котором дремал Мамай. Он проснулся от ее осторожных прикосновений.

— Что ты делаешь?

— Как что — рану промываю. Батюшки, да у тебя вся грудь в крови.

— А пошла ты… — Мамай схватил ее за руки и отшвырнул прочь. — Не прикасайся своими погаными лапами.

Лиде стало обидно, но она взяла себя в руки. Ему плохо, оттого и злой. Она поднялась и снова подошла к нему.

— Тебе что — не ясно? — глаза Мамая злобно сверкали, взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Если ты приподнимешься, я сяду, и ты положишь голову мне на колени. Так будет удобнее и тебе, и мне.

Лида спокойно собрала с пола лекарства и положила на стоявшую по соседству тумбочку. Туда же перекочевала и миска с водой. Потом она приподняла голову Мамая, уселась на диван, и примостила его у себя на коленях. Мамай молчал, то ли удивленный ее дерзостью, то ли озадаченный ее решительностью.

Пока он тихо размышлял, что же он сделает с нею после, Лида обработала рану на лбу, наложила повязку и начала расстегивать рубашку на груди. Мамай схватил ее за запястье и твердо сжал.

— Между прочим, мне еще больно. Это во-первых. А во-вторых… А во-вторых, уматывайся отсюда, пока я не встал.

— А во-вторых, рубашка твоя пропиталась кровью. Я хочу посмотреть.

— Ты невыносима.

— А в-третьих, ты не сильно спешишь встать с моих колен, потому что тебе стало легче, когда я перевязала рану. — невозмутимо продолжала Лида. — Так позволь мне перевязать и вторую.

Лида наклонилась в его груди, продолжив расстегивать пуговицы. Ее грудь почти уперлась Мамаю в лицо, и он явно ощутил запах ее тела — такой женственный и дразнящий, что будь у него чуточку больше сил, он тотчас же вскочил бы и отшвырнул ее прочь от себя. Не хватало ему еще соблазниться шлюхой.

Лида между тем уже приступила к промыванию раны. Ее маленькие пальчики нежно и осторожно скользили среди густой поросли волос на его груди. Несмотря на боль от ран, Мамай тихо сходил с ума от ее прикосновений. Он тихо охнул, и Лида на минуту оторвалась, чтобы взглянуть на него. Этот взгляд — твердый и нежный, ласковый и чуточку надменный, казалось, она знает его всего, будто видит насквозь. Мамай не знал, куда деться от этого взгляда, который словно приворожил его, а когда она отвернулась, откровенно заскучал. Он представлял себе, как этот взгляд наполняется страстью, и снова сходил с ума.

Лида заставила его подняться и сесть, а сама опустилась на колени, чтобы обмотать бинтом его корпус. Губы ее находились так близко от его груди. Мамаю отчаянно захотелось, чтобы она прикоснулась губами к его телу, ставшему вдруг горячим и влажным. Он откровенно не понимал, что с ним происходит, и хотел, чтобы все поскорее закончилось — эта сладкая мука, которой он доселе никогда не испытывал. Необъяснимое покалывающее чувство, пронзившее его до самых кончиков ступней.

Неожиданно трезвый рассудок, чудом пробившийся сквозь пелену страсти, «подсказал» ему «правильный» ответ. Она ведь проститутка. Они все научены подобным трюкам. А эта — особенная. Недаром Кравцов так убивается за ней. В глубине вдруг проснулась, закипела остывшая было злость.

— А теперь послушай, родная. — Мамай решительно сжал обе ее руки. — Я ценю твою заботу, но бордель здесь разводить не позволю.

— А разве я развожу здесь бордель? — обиделась Лида.

— Думаешь, я не вижу, как ты Димку построила? Кончай с ним, а то грохну и его, и тебя.

— А он-то в чем виноват?

— Если тебе неймется, я скажу ребятам, чтоб свозили тебя куда-нибудь в лесок, или в баню. Знаешь, сразу легче станет.

Лида гордо вздернула подбородок, готовый задрожать от нахлынувших на нее слез обиды.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что я… сплю с кем-либо в этом доме. Тем более с Димой.