Тетерев не простит. Особенно такую глупость. Оставалось решить только один вопрос: застрелиться самому, быстро и безболезненно, или явиться с повинной, подставив шею под мрачную ярость Тетерева. А может, скрыть происшедшее? Нет, Мамай сразу же отказался от подобной мысли. Во-первых, это обязательно всплывет, и Тетерев первым узнает об этом. И ничего не придумаешь в свое оправдание. Он даже слушать не станет, просто застрелит. Во-вторых, при всем своем бандитском прошлом и настоящем, Мамай больше всего на свете ценил и уважал верность и преданность окружавших его людей, и никогда не требовал от них больше, чем от самого себя. Тетерев знал это, и куда больший гнев, чем Мамаева оплошность, вызовет его разочарование в нем. Мамай и сам не мог бы жить спокойно, решись он на вероломство. Поэтому первое, что он сделал, когда более или менее ощутил способность двигаться и соображать, это отправился к Тетереву.

Мамай не кривил душой, когда рассказывал все хозяину, и не пытался спрятать глаза. Тетерев Иван Петрович задумчиво постукивал костяшками пальцев по столу, разглядывая упрямое волевое лицо своего самого верного помощника, невольно подложившего ему такую свинью. Хорошую такую свинку. Она еще долго будет похрюкивать ему вслед, напоминая, что и он, Тетерев, не всесилен. А больше всего Тетерев не любил чувствовать себя слабым.

— Что ж, дорогой друг мой Тураев. Признаться не ожидал от тебя такого. — он внимательно посмотрел в глаза Мамая, выжидая хоть малейшей реакции. Если бы тот хоть немного испугался, или же Тетерев заметил капельки пота, выступившие на лбу… Судьба его была бы решена. Но Мамай просто и смело встретил его взгляд, не отводя глаз, в которых затаилась прирученная ярость. Ярость от бессилия, которую сейчас испытывал и сам Тетерев. Так уж случилось, что именно эта тихая ярость в бездонных черных глазах Мамая спасла ему жизнь.

— Я дурак, знаю. Просто пристрели меня на месте. — и опять в его глазах не было страха, только ярость и обида на самого себя. Тетерев улыбнулся. Ему вдруг отчего-то стало теплее на душе.

— Ты что же, Мамай, такое городишь. Кем возомнил себя, что позволяешь разбрасываться моими самыми ценными кадрами. Вляпался в дерьмо — так купаться полезешь. С моих ног слижешь, если понадобится.

Мамай недоверчиво уставился на Тетерева, и в глазах его мелькнуло холодное любопытство, которое очень скоро сменила злость. Как солдат, позорно бежавший при вынужденном отступлении, он жаждал очистить свою воинскую честь и пасть смертью храбрых, но Тетереву было наплевать на его честь. Мамай мог ему еще не раз пригодиться.

— Ты не злись, Тураев, погоди. Еще успеешь отвинтить голову Кравцову. Ты сейчас своими мозгами подумай, теми, что еще остались. Кому это могло быть нужно?

Мамай запустил огромную пятерню в волосы и впервые задумался над этим вопросом. Он привык соображать быстро, абстрагируясь от всего, что не касалось дела, и мысль его работала очень четко.

— А ведь если о материалах знали только четверо: ты, я, тот, кто делал, и кто навел. Причем никто из этих четверых не заинтересован в том, чтобы информация просочилась наружу. Значит, есть еще пятое звено, которое каким-то образом узнало…

— Или что-то заподозрило. — закончил Тетерев и уставился в потолок, соединив перед собой сухие ладони домиком — его любимая поза, означавшая напряженную работу мозга. — Это будет твоя задача — найти пятое звено. Но только действуй потихоньку, не торопясь. Врага надо знать не только в лицо. Нужно знать и его мотивы. А потом тихо убрать.

— Я понял.

— Действуй, Тураев.

Мамай поднялся на ноги и посмотрел на Тетерева с высоты своего огромного роста. Больше говорить было не о чем. Он должен действовать, чтобы очиститься перед хозяином. Должен быть спокоен, чтобы распутать весь клубок грязных интриг, скрутивший ему ноги. Мамай привык шагать вольно, разрывая на части все препятствия на своем пути. Но сейчас требовалось действовать осторожно. Потому что второго шанса у него не будет.

— А знаешь, Мамай, ты молодец, что сразу явился с повинной. — услышал он вслед и обернулся, едва занеся ногу над порогом. — Что не крутил, не пытался оправдаться. Только поэтому ты будешь жить. Запомни.

Мамай Тураев запомнил. Очень хорошо запомнил ту боль и унижение, которые он испытал, услышав эти слова. Такое не прощается даже в обычной человеческой жизни, что уж говорить о законах его мира. Олег Кравцов уже мог спокойно готовить себе место на кладбище. Как жаль, что Мамай не может прямо сейчас открутить ему голову, но он и сам понимал, что нельзя.

Главная фигура пока должна оставаться в игре, и выбывать придется все тем же пешкам. И отвечать за поступки главной фигуры. Эта девчонка, Саломея, вот кто ответит ему прямо сейчас. При мысли о ней Мамай испытал прилив злости. Вот сука. Конечно, прямо она не виновата — она лишь выполняла то, что ей приказал Олег. Но правила его мира не позволяли Мамаю оставить ее безнаказанной. Его просто никто не поймет, если он позволит ей дальше спокойно существовать. Может быть, он оставит ее в живых. Хотя он не испытывал к ней жалости. Ни капли.

Вот уже неделю Юля не находила себе места и то и дело шарахалась от малейшего звука. Неделю, с тех пор как узнала, воочию увидела, что Мамай жив. И Олег это тоже знал — она видела, как он нервничает и отводит глаза. Он не сказал ей ничего — ни словечка. А это было плохо, очень плохо. Значит, стоит быть в барабаны и трубить тревогу. Будь она на месте Олега, она бы в первую очередь избавилась бы от самой себя. И Юля была далеко не уверена, что эта же мысль не посещала его лукавой головы.

Черт, и угораздило же ее вляпаться в это. Что ей теперь делать? У кого просить защиты? Олег ее не защитит, даже если очень захочет. Ему свою шкуру спасать надо. А если понадобится, он и через нее перешагнет — не оглянется.

Юля грызла себя целыми днями и ночами напролет. Она даже похудела килограмм на пять, но это не доставляло радости. «Какая разница, сколько я буду весить, лежа в гробу». - мрачно иронизировала она. Временами ей становилось тошно от самой себя.

Конечно, выход был. Она могла уехать на Мальту, куда ее настойчиво звал Борис Сергеевич, шестидесятилетний глава Проминвестбанка, вот уже полгода бывший ее постоянным клиентом. Уехать далеко-далеко, наплевав на всех. Может, Борис Сергеевич даже на ней женится. Он вдовец, и уже не раз намекал, что хочет немного больше, чем просто посещать ее как свою любовницу. Если он подарит ей квартиру и будет содержать ее — Юлю это тоже устроит. Главное — подальше с людских глаз.

Да только Юля совсем не была уверенна, что Мамай не достанет ее и там. Однажды в ее квартире раздался звонок. Она подняла трубку и слова, которые она услышала, сказанные спокойным холодным тоном, повергли ее в панический ужас.

— Ждешь?

Одно — единственное слово. Жуткое лаконичное резюме ее будущего. И теперь она ждала, и металась, словно мышь в мышеловке, ожидая, когда ее прихлопнут.

«Как часто я ощущаю себя мышью. — грустно подумала Юля. — Может, я действительно мышь… Маленькая, серенькая… Почему мне всегда не везет. Почему я такая непутевая, не то, что Лидка?»…

Сестра… Воспоминания о сестре наполнили душу невыносимой тяжестью. Сколько раз она обманывала сестру, а та все понимала и прощала. Сколько раз она ей завидовала — завидовала ее умению держать себя на плаву в этой жизни, и сочувствовала ее наивности и нежеланию принимать этот мир таким, какой он есть — низким и алчным. Сколько ревновала ее к Славику. Даже ненавидела ее из-за Олега. И все это осталось глубоко в прошлом, когда они еще были близки. Горе разлучило их. Горе сестры не притягивало Юлю, как не упрекала она в душе себя за черствость. Она не умела сочувствовать, и поэтому держалась в стороне. Но, кроме того, был еще Олег.

Лида так и не смогла понять, почему Юля решила остаться с ним. Хотя никто так и не смог доказать обратное, Лида навсегда закрыла в своей жизни страничку, где существовал Олег. Она не была уверена в его невиновности. Она не просыпалась в поту, горя желанием отомстить. Это не вернуло бы назад ее прошлую жизнь. Поэтому Лида просто вычеркнула их обоих из своей жизни. Олега — сознательно и прямолинейно. Юля ушла сама.