— Тогда до свидания, или я вынуждена буду позвать охрану.

Она ушла, прямая, словно струна. Движения ее были точными, резкими, будто она держалась изо всех сил, чтобы не упасть. Совершенно очевидно, что Тамара Мовсесян скрывает нечто очень важное, но по каким-то причинам, которые ой как не нравились Златареву, она желала остаться в стороне.

На лице у нее был написан едва ли не ужас. Не горе, не скорбь, а ужас. Она чего-то боялась, только вот чего?

— Актриса из нее никакая, — заметил Тубольцев, — Что делать будем?

Златарев на минуту задумался, а потом решительно махнул рукой.

— Подождем ее в машине. Предложим подвезти, а заодно побеседуем.

— А как упрется? — засомневался Тубольцев.

— А мы вежливо попросим.

Покинув зал, Златарев с Тубольцевым вернулись во двор, в котором оставили машину. «Hundai» стоял аккурат под фонарем, который вдруг решил зажечься, и кто-то шибко умный уже успел накалякать «помой меня» на запылившемся капоте.

— Падлюки, руки поотрываю, — смачно пообещал Златарев и щелкнул брелоком, отключая сигнализацию.

Сегодняшним планам суждено было пойти наперекосяк. Прождав битый час под чужими окнами с видом на зал игровых автоматов, Златарев с Тубольцевым заметили, как возле входа остановилось такси.

Тамара Мовсесян буквально вылетела из-за двери зала и быстро села в такси, даже не оглянувшись. Вздохнув, Златарев завел мотор и повел машину вслед за ними.

Тамара жила довольно далеко от работы. Они еще долго петляли по ночному городу, пока не остановились у ветхой пятиэтажки. Златарев припарковал машину в тени соседнего дома.

— Ну что теперь делать будем? — ехидно спросил Тубольцев.

— Мы — ничего. Я буду сидеть в машине, наблюдать. А ты — распушишь перья и двинешься очаровывать дамочку.

— Я? — возмущенно воскликнул Тубольцев. — Ты в своем уме? Видел, как она перепугалась? Да она от одного моего вида, поди, коньки отбросит.

— Вот это-то и странно. Очень странно. Чего она испугалась? Она даже не знает, кто мы.

— И что я, по-твоему, должен с ней сделать.

— Поговорить. Просто поговорить. По-человечески. О птичках. О погоде. О муже бывшем, как бы между прочим. Или тебе на бумажке написать вопросики, чтоб не растерялся?

— О птичках. Да как я с ней говорить буду? Мы ж не знаем, в какой квартире она живет.

— Сейчас узнаем. Я смотрю, где свет загорится.

Златарев пристально наблюдал за окнами, однако ничего не изменилось в панораме дома с того момента, как они приехали вслед за такси.

— Что, съел? — злорадствовал Тубольцев, вспоминая «нос», — А если ее окна на другую сторону выходят?

Златарев растерянно захлопал ресницами. Впервые за вечер он дал такого противного маху. Впрочем, нет. Первый раз он не сумел сдержать язык за зубами и наболтал лишнего. Теперь вот они приперлись, на ночь глядя, под окна неведомой девицы и сидят, ждут у моря погоды. Вернее, девицы вполне ведомой. А вот с окнами — с окнами проблема. Может, у нее пробки перегорели, или свет отключили за неуплату?

Один хрен — в окнах зияют зловещие темные дыры, и ни одна живая душа не помашет спасительным белым платочком.

— Эх ты, валенок, — сказал вдруг Тубольцев, — Сыщик из тебя фиговый. Смотри и учись.

Он выбрался из машины, тихонько прикрыв за собою дверь, и подошел к подъезду, в котором скрылась Тамара Мовсесян. Замок на двери был кодовый — курам на смех, да детишкам на потеху. Тубольцев достал телефон, включил фонарь и посветил на панель. Кнопочки под номерами один, три, шесть отшлифованы до блеска тысячами усердных подушечек пальцев. А остальные — пыльные и тусклые, можно было и не делать. Сэкономили бы на металле.

Тубольцев нажал код, и дверь распахнулась, противно скрипя на весь подъезд. Поднявшись на второй этаж, где еще с улицы заприметил горящий на кухне свет, он позвонил в нужную дверь.

Ему долго не открывали, но Тубольцев упрямо нажимал кнопку звонка до тех пор, пока из-за двери не раздался скрипучий старушечий голос.

— Тебе чего, антихрист, на ночь глядя? Совсем очумели…

Тубольцев покосился на часы. Было уже начало двенадцатого. Действительно, огромное свинство трезвонить кому-нибудь в дверь в такое время. Чего доброго, еще милицию вызовут, и отправят Тубольцева в камеру — за хулиганство и нарушение покоя мирных жителей.

А с иного боку — чего это «мирные» жители в столь поздний час по квартире бегают? Сериалы вроде уже закончились. А ему, Тубольцеву, между прочим тоже домой хочется. Футбол досмотреть. Кота покормить. Самому поесть. А он шастает по чужим подъездам, хоть и нанимался совсем на другую работу.

Плюнуть бы Мельнику, да в самое пушистое отъеденное рыло. Жаль, что они не китайцы. Тем специально портреты выдают начальственные, чтоб душу отвести. А у них — разве что в сортире за сигареткой-другой языком прополоскать, да и то — от унитазов подальше. В последнее время Тубольцеву все чаще стало казаться, что и у этих представителей туалетного интерьера выросли уши.

— Я, бабушка, таксист. Тут девушка, которую я подвозил, пакет забыла. Нерусская какая-то, с большим носом. Красивая. Не подскажете, из какой она квартиры?

Старушка приоткрыла дверь на цепочку, и в проеме показался любопытный, шныряющий вверх-вниз, глаз.

— А что за пакетик-то? Давай я передам.

Хитрая старушка. Но и Тубольцев тоже не пальцем деланный.

— Не могу. Порядок такой — хозяйке лично в руки. А то еще диспетчеру позвонит, нажалуется, а мне — выговор.

— Ой, да ладно тебе. Понравилась девка, — хихикнула бабка.

— Обижаете, — развел руками Тубольцев, — У меня жена беременная.

— А где ж пакетик-то? — спросила старушка — Руки у тебя пустые.

— В машине пакетик, — не сдавался Тубольцев, — Машина за углом. А пакет я оставил, потому что тяжелый сильно. Хозяйка найдется — принесу.

— Ох и чешешь, родной, ох и чешешь. Смотри, морду твою я хорошо запомнила. Двадцать девятая квартира.

Грозно зыркнув напоследок, старушка захлопнула дверь. Тубольцев облегченно вздохнул и поднялся этажом выше.

У двери Тамары он остановился и протоптался добрых десять минут, соображая, как начать разговор. Что если она вообще не откроет. Или милицию вызовет. Это уже здорово пахнет неприятностями. Нарываться Мельник никого не санкционировал. Но с другой стороны, дела вершатся по горячим следам. По холодным уже собирать нечего.

Едва его палец лег на кнопку звонка, из-за двери послышался испуганный голос.

— Кто вы? Что вам нужно?

— Я Сергей Тубольцев, Тамара. Откройте, нам нужно поговорить.

— Я не открою.

— Послушайте, я не причиню вам вреда. Меня видела ваша соседка, так что вам нечего бояться. Я не пришел убивать вас или насиловать. Просто поговорить.

— Нам не о чем говорить.

— Вы напрасно так думаете, Тамара. Антон убит, вы до смерти напуганы. А я могу вам помочь.

Дверь внезапно распахнулась и Тамара, словно бешеная кошка, вцепилась в рукав его шведки и потянула за собой в квартиру. Взглянув на ее лицо, перекошенное от ярости, Тубольцев не на шутку испугался. А она буйная, может ногтями поцарапать. Такие раны долго заживают.

— Помочь? — громко зашептала Тамара, теребя его за воротник, — Вы и так уже достаточно «помогли», явившись в зал и объявив при всем честном народе, что Добролюбов — мой бывший муж.

— Но я не понимаю, — начал было Тубольцев, но Тамара прикрыла его рот своей ладонью. Перед глазами мелькнули ее ногти — длинные, крепкие, как у рыси.

— Если не понимаешь, какого хрена лезешь. Ты ж все угробил. Меня угробил. Сына моего. Этот козел все слышал.

— Какой козел? — не понял Тубольцев.

— Охранник.

Тамара отпустила его и отошла в сторону. Глаза наполнились слезами, которые она и не думала сдерживать. Тубольцев осторожно подошел к ней и попытался взять за руку. Но Тамара отмахнулась, а слезы побежали еще быстрее, словно ей под нос кто-то сунул кило почищенного и нарезанного лука.

— Понимаю. Смерть Антона стала для вас ударом.