Спорили они жарко и долго. Карлштадт во многом признавал правоту Мюнцера, но боялся его крайних выводов. Он согласен, что в свое время все нечестивые будут уничтожены. Однако это произойдет не сегодня и не завтра, не через несколько лет, как утверждает Мюнцер, а только в день Страшного суда.

В неприязни к книжникам они были единодушны. Карлштадт начинал от волнения заикаться, когда вспоминал, как поступил с ним Лютер. Жаловаться было на что: Мартин обошелся с ним самым подлым образом. Еще недавно он поздравлял Андреаса с женитьбой и обещал лично привезти свадебный подарок. Но, вернувшись в Виттенберг, он тут же напустился на Карлштадта и «пророков» из Цвиккау. Он объявил, что доктор Карлштадт одержим сатанинским духом. Лютер лицемерно ссылался на Христа — Христос, мол, заставит Карлштадта отступить, а сам мгновенно добился от курфюрста, чтобы Карлштадту воспретили публичные выступления. Андреас отдал свою книгу в типографию. Она была уже напечатана, когда вдруг по постановлению университета ее изъяли. Весь тираж вместе с рукописью был сожжен.

Доктор Мартин предпочитал оставаться в тени. На сцене орудовали бородач курфюрст и послушные Лютеру университетские колпаки. Он действовал исподтишка, как хитрый лис. Только связав Карлштадта по рукам и ногам, лишив его возможности выступать и печататься, этот Отче Пролаза принялся всеми средствами изничтожать ядовитейшие бредни бесноватых фантастов. К его услугам были кафедры и печатные станки.

Оба, Мюнцер и Карлштадт, по милости Лютера очутились в лагере фанатиков. Ожесточенно воюя с книжниками, Томас мог рассчитывать на помощь Карлштадта. Но Мюнцер думал о другом. Он хотел найти в Андреасе единомышленника, который не только разделял бы его ненависть к «пожирателям библии», но и отдал бы всего себя борьбе за освобождение народа.

Томас был уверен, что недалек час, когда Карлштадт станет всеми силами содействовать укреплению и расширению «Союза избранных». Они простились как братья.

На рождество Томас был уже снова в Галле. Он упорно продолжал свою работу. Не только «вечные» подмастерья были его слушателями. Среди них были мелкие торговцы, пономарь, трактирщик, учитель фехтования. Мюнцеру часто стоило большого труда себя сдерживать. Его раздражали надоедливые вопросы, связанные с толкованием различных мест библии. Разве недостаточно ясно, что все блага должны быть общими, что присваивающий богатства творит зло, что нечестивых следует уничтожить? Зачем твердить все время о священных текстах и спорить о речениях пророков?

О эти любители получать из книг «готового бога»! Они думают, что довольно знать назубок писание, чтобы быть истинно верующим. Мертва такая книжная вера. Зубрить библию бессмысленно. Ее можно даже всю целиком сожрать — пользы от этого не будет ровно никакой.

Он говорил о самом главном — о необходимости борьбы с угнетателями, о «Союзе избранных», о близком перевороте. Его засыпали вопросами. А как отнесется бог к такому союзу? И как об этом судили ветхозаветные пророки? Мюнцер доказывал, что искоренение носителей зла есть высший долг человека. Он не уставал по нескольку раз повторять одно и то же.

Но иногда, вспылив, он говорил страшные вещи. Его выводили из себя настойчивые ссылки на священное писание. Как рабски цеплялись люди за букву библии! Случилось, один из присутствовавших особенно упрямо стоял на своем: бог никогда не одобрит применения силы.

Томас потерял самообладание. Весь во власти гнева, он закричал:

— Я плевал, — он употребил более сильное выражение, — на твоего бога, на пророков и на библию!

Еще не кончилась весенняя распутица, и на узеньких улицах была непролазная грязь. Лошади по брюхо проваливались в наполненные водой ямы. Пахло нечистотами и навозом.

Городок не мог похвалиться достатком. Старые серые дома, убогие лавки. Даже церковь св. Иоганна, гордость и красу города, нельзя было и сравнивать с великолепными постройками Цвиккау. После Праги или Галле Альштедт производил жалкое впечатление.

Из Галле Томаса выслали. Кто-то донес о его речах.

У Мюнцера не было денег на самое необходимое. Аббатиса оказалась весьма скаредной. За всю зиму она заплатила ему только два гульдена, да и те он сразу же отдал, чтобы поубавить долги. Коротким было его пребывание в Галле, но он успел вовлечь в «Союз избранных» десятки людей.

Кое-кто из знакомых Мюнцера, прослышав, что он принял приглашение альштедтцев, недоуменно пожимал плечами. Должно быть, магистра Томаса совсем доконала нужда, раз он согласился на столь незавидное местечко. Простаки! Томас знал, что он делает и куда едет. Да, большинство жителей Альштедта ничего не имеют за душой — у них только натруженные руки и сердца, ожесточенные лишениями. Разве этого недостаточно, чтобы остаться с ними? Но решающим было другое: неподалеку рудники с их склонным к бунту рабочим людом.

Ему отвели жилье в одной из городских башен. Альштедтцы сразу приметили, что в окне его до поздней ночи горит свет. Новый проповедник много писал.

Альштедт лежал во владениях саксонских князей, курфюрста Фридриха и его брата и соправителя герцога Иоганна. Главными должностными лицами в городе были шоссер, сборщик налогов, и шультейс, выполнявший судейские обязанности. Шоссер жил в замке с челядью и писарями. Его звали Ганс Цейс. Человек умный и образованный, он был знаком с Лютером. Томаса он встретил благожелательно: наконец-то и в Альштедте появился ученый магистр. Он искал наставлений в вере. Мюнцер частенько беседовал с ним: было очень важно, чтобы столь влиятельный Цейс не чинил бы ему препятствий. Шоссеру Мюнцер положительно нравился.

После тяжелой зимы на долю Томаса выпала чудесная весна. Незадолго до его появления в Альштедте здесь нашли убежище несколько монахинь. Они отказались от сана и захотели жить в миру трудом собственных рук. Одну из них звали Оттилия. Мюнцер сразу ее заметил: она отличалась редкой красотой. Что заставило ее пойти в монастырь? Родители? Нет, это была ее воля. Она всем сердцем стремилась к правде, горела желанием служить людям. Монастырская жизнь принесла ей горькие разочарования. Она искала святого бескорыстия, когда ближнего и впрямь любят больше, чем самого себя, а нашла лицемерие, ненасытную жадность, бесстыдный обман, тунеядство.

Проповеди Мюнцера потрясли ее до глубины души. Попы и книжники на самом деле превратили Христа в чучело, в намалеванного человечка, настоящую веру они заменили вымышленной, живой голос бога — мертвой буквой. Оттилия часто говорила с Мюнцером. Мир нуждается в перевороте! Только когда угнетатели и обманщики будут повержены, люди смогут так перестроить жизнь, что все будет подчинено общей пользе. Истинная вера и есть борьба за осуществление этой святой и великой цели.

Томас задумался не на шутку. Гонения, нужда, побеги, неприкаянность. Часто кровом ему служил стог сена, заброшенный овин или шалаш пастуха. Неделями на его башмаках серела пыль рискованных и длинных дорог. Власти быстро распознавали в нем смутьяна, совратителя, еретика. Но он любил эту жизнь, полную опасностей и тревог, и ни за что ре променял бы ее на богатый приход, на обильные профессорские хлеба или придворную должность. Он был счастлив большим и суровым счастьем человека, который готов ради своего дела пожертвовать всем, даже жизнью.

Он мучительно размышлял об Оттилии. Разделить с ней свою судьбу? Он строго испытывал себя. Где границы разумного самоотречения? И что сейчас, когда соки бегут под корой деревьев, лишает его внутреннего покоя? Глубокая и чистая, как родник, любовь или коварное томление, которым полны весенние ночи? Он учит, что люди должны подавлять в себе страсти и во имя общего отрекаться от личного. Не готов ли он сам себя опровергнуть?