Были мгновения, когда штандартенфюреру попросту захотелось выплеснуть остатки пива в лицо этой грязной русской свинье и уйти. Возможно, так и поступил бы, если бы не осознание того, что встреча все же проходит по личной просьбе Гиммлера.

— Не время расшаркиваться, генерал Жиленков, — брезгливо прервал д’Алькен его бесконечный монолог. — Не время! Спрашиваю со всей ответственностью: вы согласны возглавить Русское освободительное движение? Да или нет?

— Нет, — поспешно ответил генерал. И д’Алькен явственно почувствовал, что тот боится Власова, как сицилийский мафиози — «крестного отца». — Нет и нет. Прошу так и передать рейхсфюреру… При всем моем личном уважении к нему и к вам, при всей благодарности за доверие.

— Это ваше окончательное решение?

— Поверьте, в эти страшные дни во главе движения может стоять только Власов. Многие офицеры знают его еще по фронту, по довоенной службе, по обороне Киева, а затем Москвы.

— Так я спрашиваю, — побагровел штандартенфюрер, — ваше «нет» — это ваше окончательное «нет»?!

Жиленков нервно побарабанил костяшками пальцев по столу. Не соглашаться с лестным предложением штандартенфюрера, одобренным к тому же всемогущим Гиммлером, казалось еще опаснее, чем вот так, за кружкой пива, решать судьбу генерала Власова и всего освободительного движения.

— Окончательное, — выдохнул генерал таким стоном, словно умудрился выкрикнуть это слово уже из могилы. Он не понимал, почему его втягивают в эту игру, но то, что она погибельна — это старый партаппаратчик сталинской закваски ощущал очень четко всеми фибрами души.

Д’Алькен облегченно вздохнул, как человек, сумевший довести до логического конца тяжелую, нудную миссию.

— Что ж, примем это к сведению. Уверен, что за более подходящей кандидатурой дело не станет.

— Не хотелось бы, честно говоря, — промямлил Жиленков.

— Вас это уже не касается, генерал! — резко отрубил штандартенфюрер. — Лично вас, бывший бригадный комиссар, ни в коей мере не касается.

Покончив с пивом, д’Алькен старательно рассчитался с официантом, но только за свой обед, чем вызвал молчаливое негодование генерала, уверенного, что его здесь потчуют, как гостя.

— Лично вас, Жиленков, все подробности этого дела уже не касаются, — зачем-то повторил штандартенфюрер, не обращая внимания на присутствие официанта, невозмутимо наблюдавшего за тем, как русский горячечно извлекает из внутреннего кармана френча свой бумажник.

— Меня как одного из руководителей движения такие вопросы не могут не касаться, господин полковник, — впервые резко возразил Жиленков.

На улице было душно. Яркое солнце буквально испепеляло всякого, кто оказывался под его лучами, и полковник с генералом сразу же почувствовали, как прекрасно было там, в полуподвальном прохладном зале ресторанчика.

— Представляю, как в такую жару солдаты чувствуют себя в окопах, — пробормотал Жиленков, пытаясь таким образом завершить их неприятный разговор, сгладить осадок, который остался на душе у штандартенфюрера. Однако немец никак не отреагировал на этот его «пробный шар».

Д’Алькену неприятно было осознавать, что этого русского кретина с генеральскими погонами, доставшимися ему по чистому недоразумению, придется везти в своей машине. Но все же он пригласил его сесть, напомнив шоферу, что тот должен будет отвезти господина генерала в Дабендорф.

— Только предупреждаю вас, Жиленков: если хоть кто-нибудь, хоть одна живая душа в штабе Власова узнает о нашем разговоре… Если хотя бы…

— Никто и никогда, — поспешил упредить его Жиленков. — Разговор сугубо между нами.

— Тем более что всякое разглашение сути нашего разговора не в ваших интересах, — процедил штандартенфюрер с такой угрозой в голосе, что генерал поневоле вздрогнул и выпрямился, словно новобранец перед фельдмаршалом.

Они еще не знали, не могли знать, что очень скоро в Ставке фюрера уже будет не до интриг в руководстве Русского освободительного движения.

— Господин командующий, — тихим, прискорбным голосом обратился к Власову полковник Сахаров. — Случилось нечто страшное, совершенно немыслимое.

Власов оторвался от бумаг, которые изучал, сидя за столом в своем штабном кабинете, и удивленно уставился на адъютанта-порученца.

— Что вас так встревожило, полковник, а точнее, напугало? Хотите известить меня, что русские уже в Берлине?

— Мне бы тоже хотелось шутить по этому поводу, — чопорно заметил Сахаров, принадлежавший еще к той, царско-белой, теперь уже основательно вырождающейся когорте офицеров, — но позволю себе заметить, что «русские в Берлине» настораживают меня куда меньше, нежели немцы в том же Берлине.

— Конкретнее, полковник, конкретнее!

— У них здесь государственный переворот.

Сквозь стекла очков Сахаров проследил, как Власов медленно, словно бы в полусонном состоянии, поднимается из-за стола, и лицо его бледнеет.

— Какой еще переворот?! — срывающимся голосом спросил Власов.

— В самых верхах, естественно.

— В Германии, при нынешнем строе и концентрации власти, это невозможно, — сурово изрек генерал.

— Мне тоже так казалось. Но лишь до сегодняшнего дня.

Они встретились глаза в глаза, точнее — очки в очки. Причем каждое стеклышко очков отливало свинцовой серостью, словно залитые этим металлом пистолетные дула.

— Что в генеральско-офицерских кругах у фюрера врагов предостаточно, это ясно было давно, тем не менее… Кто пришел к власти?

— Пока неизвестно, — повертел лысеющей сединой Сахаров.

— А что с фюрером?

— П-пока неизвестно, господин командующий.

— Тогда кто во главе заговорщиков — Гиммлер, Кейтель?

— Тоже пока что неизвестно, господин командующий.

— В таком случае сообщите хоть что-нибудь, что вам все-таки доподлинно известно, — перегнулся через стол Власов, упираясь в бумаги громадными костлявыми кулачищами. — Хоть что-нибудь, свидетельствующее, что переворот все-таки состоялся? А если вам ни черта не известно, то какого дьявола морочите мне голову?!

— На фюрера совершено покушение, — бросился спасать престиж адъютант-порученец. — Прямо в его главной ставке, в «Вольфшанце».

— Лихо сработано!

— Взорвана мина или что-то в этом роде. В Берлине происходит черт знает что. Никто не способен толком понять, какие конкретно личности стоят за этим взрывом, но ситуация явно накаляется. Если фюрер действительно погиб, как утверждают некоторые…

Власов нервно прошелся от стола к зарешеченному окну и назад. Остановившись у стола, он угрожающе нависал теперь над приземистым полковником.

— Значит, такие утверждения уже появились?

— Причем усиленно муссируются. Кому-то это очень выгодно: дестабилизировать ситуацию. Так вот, если Гитлер погиб…

— Или если он остался жив… Еще неизвестно, что страшнее. В любом случае, важно знать, кто конкретно стоит за этим покушением. Ведь не исключено, что генералитет вермахта. И дай-то бог, чтобы не верхушка СС. Кстати, лишь несколько минут назад я размышлял над тем, почему вдруг два дня назад Гиммлер перенес встречу со мной на завтра, то есть на двадцать первое июля. Неужели он что-то знал об этом заговоре?

Усевшись на стул, генерал откинулся на его спинку и запрокинул голову, оставаясь в позе человека, растратившего весь свой физический и духовный ресурс.

— Этого-то я и опасаюсь, господин командующий. Если Гиммлер хоть как-то причастен к этому покушению, тогда дела совсем плохи. Причем не только у него, но и у нас. Давно известно, что в вермахте, в авиации, и даже в СС, появилось немало вольнолюбивых офицеров, которые воспринимают фюрера как выскочку и зарвавшегося диктатора. Особенно это ощущается в кругу офицеров, которые происходят из дворянской среды.

— Это понятно, — нетерпеливо прервал его Власов. — Но что вас, лично вас, так взволновало в этом происшествии?

— Вполне допускаю, что некоторые из заговорщиков были связаны с нами.

— Что вы имеете в виду? Что, и кого конкретно?