— В заговоре могут быть замешаны офицеры, которые не только поддерживали с нами формальную связь, но и поддерживали наши идеи.

— Те самые идеи, которые так и не были поняты и вообще восприняты фюрером, — растерянно добавил Власов.

Они умолкли и несколько секунд бездумно смотрели друг на друга. Командующий встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на открывавшийся оттуда полигон, на котором с утра до ночи тренировались будущие офицеры и солдаты разведрот РОА. Но теперь он был на удивление пуст, и вообще всю Дабендорфскую школу вдруг охватила такая странная тишина, будто все заблаговременно бежали отсюда, бросив командующего на произвол судьбы.

— Где капитан Штрик-Штрикфельдт?

— На территории школы его нет, я проверял. Барон Георг фон дер Ропп утверждает, что капитан отправился в Берлин. Но он не уверен.

— И как давно он туда отправился? — подозрительно прищурился Власов. — Или мог отправиться?

— Сегодня утром.

— Странно. Об этой поездке он не предупреждал. — Власов мельком оглянулся на Сахарова, как бы спрашивая: «И что бы этот его непредвиденный вояж мог значить?»

— Не думаю, чтобы капитан мог быть связан с теми, кто все это заварил, — твердо ответил полковник, очень точно расшифровав смысл этого взгляда. — А главное, не хотелось бы.

— А что, барон фон де Ропп, как представитель Генштаба, разве не мог бы связаться с Берлином?

— Если вы прикажете… Сейчас приглашу.

Барон появился минут через пять. Внешне он был блаженно спокоен, как невинное дитя посреди наделанной им на полу лужи. Щупловатый, с утонченными чертами непризнанного гения, он мало напоминал тех истинных офицеров, какими привык представлять их себе Власов. Возможно, это несоответствие и мешало командующему РОА воспринимать капитана всерьез. И тем не менее…

Власов отпустил полковника и пригласил барона сесть за стол. Угостив фон де Роппа французской сигаретой, он не торопился с вопросом, словно давал барону возможность собраться с мыслями.

— Где именно находится сейчас капитан Штрик-Штрикфельдт, вы, насколько я понял, не знаете? — с трудом нарушил это молчание командующий.

Барон помнил: каждый раз, когда этот прощелыга Штрик-Штрикфельдт внезапно исчезает, Власов начинает нервничать. Командующий по-прежнему довольно плохо говорил по-немецки, но еще хуже разбирался в тонкостях взаимоотношений между различными военными и политическими ведомствами, и вообще, во всем том, что происходило в Третьем рейхе. Кроме того, в сознании недавнего пленного все еще просматривался комплекс лагерника, не успевшего свыкнуться с тем, что он уже свободен. Вот и получалось, что Штрик-Штрикфельдт оставался для него буквально всем: переводчиком, наставником, гарантом, своебразным жрецом-спасителем.

— Уверен, что он позвонит, — с приятным, изысканным немецким акцентом проговорил барон. Будучи руководителем учебной программы школы, он зря времени не терял, его русский улучшался день ото дня. Единственное, что неприятно поражало Власова, — какая-то непостижимая заторможенность капитана, его вечно отсутствующий взгляд и меланхолически обреченная невозмутимость. — Как только представится возможность.

— Но у вас есть уверенность, что он сегодня же вернется? — избегал Власов прямого вопроса о покушении на Гитлера, не желая, чтобы эта страшная новость пошла гулять по школе из его уст.

— Судя по событиям, которые разворачиваются сейчас в Берлине, все выезды из города могут оказаться перекрытыми. Причем неизвестно какими силами.

— Вы могли бы выражаться яснее, гауптман. Какими именно… силами?

Фон де Ропп снисходительно передернул плечами, давая понять, что его заставляют объяснять общеизвестные понятия.

— Пока неясно. Верными то ли фюреру, то ли заговорщикам.

— А что, ситуация может складываться даже таким образом?

— Может.

— Не удивляйтесь, гауптман, мне действительно мало что известно об этих событиях, да и то со слов полковника Сахарова, ориентирующегося на слухи. — Власов сделал глубокую затяжку и, не выпустив, кажется, ни одного кольца дыма, словно полностью вобрал его в себя, глухо спросил: — Фюрер-то, надеюсь, жив? И как поступают в этой ситуации лидеры нации — Гиммлер, Борман, Геринг? Наконец, что говорит Геббельс? Что вам известно по этому поводу.

— Официально — пока что ничего. Из неофициальных же источников… Был звонок из штаба генерал-полковника Фромма.

— Из штаба армии резерва, — кивнул Власов, давая понять, что в дополнительных разъяснениях не нуждается.

— Кстати, звонок был не мне, а командиру батальона охраны местного гарнизона. Звонивший ему офицер утверждал, что фюрер погиб и что вся власть переходит в руки патриотически настроенных офицеров.

— Офицеров? И ни одного конкретного имени? Кроме, разумеется, генерала Фромма, о котором вряд ли можно говорить как о новоявленном вожде.

— Мне и самому хотелось бы знать, что собой представляют эти «патриотически настроенные офицеры», — жестко, сквозь стиснутые зубы, проговорил барон. — Я никогда не был поклонником фюрера, об этом известно всем, кого интересовало мое мнение. Точно так же известно, что я не раз критиковал действия фюрера и высшего руководства вермахта. Тем не менее я не изменяю присяге.

«Подстраховывается, — иронично подвел итог его заявлению Власов. — Теперь многие из них будут подстраховываться, как в свое время это пытались делать у нас в России, во время разгула коммунистического террора».

— И потом, если группа неких офицеров объявляет себя «патриотически настроенными», то как следует воспринимать самих себя нам, тем, кто верно служил рейху и фюреру, и кто никогда не смел усомниться в своем патриотизме?

— Это вопрос скорее философский, нежели политический, — уклончиво ответил командующий, не зная, каким образом помочь барону разобраться в его сомнениях. Помог бы кто-нибудь ему, Власову, разобраться в собственных.

— Это вопрос долга и чести, господин генерал.

— Что даже не подлежит обсуждению, — едва заметно ухмыльнулся Власов. — А вот с подробностями придется подождать, послушать, что говорит радио.

В кабинете командующего радио не было. Немецкий он понимал плоховато, а слушать русские радиостанции опасался.

Барон понял, чего от него хотят, поднялся и, взяв со стола фуражку, вежливо-учтиво откланялся.

— Простите, господин командующий, — вдруг остановился он уже в проеме двери, — но нам, очевидно, следует объявить тревогу, закрыть ворота и усилить охрану. Мало ли как будут складываться обстоятельства. У нас здесь как минимум шесть сотен вооруженных людей, и какое-то время мы способны…

— Объявлять тревогу не будем, гауптман. Зачем давать повод для ненужных толкований? Усилить охрану ворот — это да. Ну, еще можно объявить обычный, — подчеркиваю: самый обычный для нашей школы — тренировочный сбор, с выдачей оружия.

Барон вежливо и бесстрастно смотрел на командующего, но Власов уже знал, что по лицу гауптмана трудно определить, согласен он или возражает. Похоже, что некоторых людей мумифицируют не после смерти, а сразу после рождения. Барон — наглядный пример подобного святотатства.

— И еще, — задержал его Власов. — Разошлите посыльных по всем известным вам квартирам и «тайным любовным явкам». Офицеры РОА, находящиеся на этот час в Дабендорфе, должны немедленно явиться сюда. Никто из офицеров не имеет права оставлять территорию школы без моего разрешения.

— Очень важное решение, господин командующий. Мы не должны терять людей, а тем более — накликать на них подозрение.

Капитан Штрик-Штрикфельдт появился в Дабендорфе лишь во второй половине дня. Оставив машину у штаба, он сразу же направился к резиденции Власова.

Еще из окна командующий видел, как капитан идет к его двери своей легкой кошачьей походкой, и, по мере того, как он приближался, Власов начинал чувствовать себя все увереннее. Штрик-Штрикфельдт вернулся, а значит, понемногу все образуется.