Тут, на всякий случай, нужно вспомнить некоторые имена и числа. В 846 году скончался патриарх Мефодий Исповедник, возглавлявший свою кафедру всего четыре года. Он был избран в год смерти василевса Феофила и занял место патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика, согнанного с престола вдовствующей августой Феодорой. После кончины Мефодия Исповедника императрица решила сделать его преемником настоятеля трёх монастырей на Принцевых островах Игнатия.

Феодоре нужен был во главе церкви твёрдый и решительный сторонник иконопочитания. Не дожидаясь избрания Игнатия и тем самым нарушая канон, она единолично назначила его на кафедру константинопольского патриарха. Позже это будет поставлено ему в вину. И ей, косвенно, тоже.

В миру Игнатия звали Никитой. Он происходил из царского рода. Будь судьба к нему милосерднее, как знать, может быть, именно он восседал бы теперь на троне византийских императоров. Но родитель его, слабохарактерный Михаил I, ещё в 813 году отказался от власти в пользу Льва Армянина и был вместе с двумя сыновьями отправлен в ссылку на остров Плат.

«Рассказывают, — читаем у «Продолжателя Феофана», — что там он принял монашество с именем Афанасий и прожил ещё тридцать два года. При нём находились его сын Евстратий, по приказу Льва остриженный и оскоплённый двадцати лет от роду, и Никита, который прежде ещё мальчиком командовал иканатами (он стремился дружить с воинами и теми, кто проводил жизнь под открытым небом и опытен был во многих делах), а тогда тоже постригся, был прозван Игнатием, проводил свои дни с отцом и пристрастился к иноческой жизни». Из другого источника известно, что Никита, как и его старший брат, был подвергнут насильственному оскоплению.

Видимо, пережитые вместе беды духовно сблизили отца с сыновьями. «Продолжатель Феофана» счёл нужным упомянуть, что Игнатий позаботился о достойном погребении сначала отца, а потом и старшего брата. Они были похоронены на острове, где провели в заточении десятки лет, внутри церкви, в которой вместе служили. Этого-то много пострадавшего Игнатия и захотела Феодора видеть на патриаршем столе.

Скорее всего, именно при этом патриархе молодой Константин, уже прошедший выучку в лучшем учебном заведении империи (четырех-пяти-шестилетнюю?), вошёл однажды в двери библиотечного триклиния, прислонившего свои помещения к южной стене Софии. Определили его сюда хартофилаксом или библиофилаксом, ему всё равно не миновать было встреч и постоянного сотрудничества с Игнатием. Вот тут мы и позволим себе немного пофантазировать, не впадая в искус подделки под достоверность. То есть не вымышляя, в каком из покоев своей резиденции принял первоиерарх юношу, и как выглядели тот и другой, и кто ещё присутствовал при встрече, и какой был день недели, месяц или хотя бы год.

Нам важно удостовериться в том, что уже заранее Игнатий не мог быть расположен к этому юноше. Потому что заранее знал, кто именно этого юношу ему прочит в помощники, где и у кого он учился (или доучивается).

Ведь сам он, Игнатий, не имел возможности учиться у разных там грамматиков, математиков, философов и говорунов-риторов. Да, его наука почти всегда протекала под открытым небом: упражнения в езде, в боевых навыках и командах… А потом, в десятилетия ссылки, — упражнения с заступом на грядках, с плугом на ниве, с топором в лесу, с молотом и теса-лом на строительстве монастыря. Ну и ещё кое в чём он упражнялся: ежедневные чтения Евангелия, Псалтыри, апостольских посланий, пение тропарей, икосов, стихир и канонов, а не скандирование разных там гомеров, Вергилиев и сладострастных овидиев. У него в монастыре всего-то была какая-нибудь дюжина книг. Но зато таких, что их и до Страшного суда хватит всем — на все случаи жизни и смерти. А здесь, в этом триклинии, пристроенном, говорят, лет двести назад при патриархе Фоме, скопилось столько книг, что их и полчище крыс не изгрызёт до самого светопреставления, — зубы затупят.

А у кого и чему учился этот юный красавец? У всезнайки Фотия, который заставляет их зазубривать всяких там безбожных лукианов. Да у Льва, бесславно изгнанного с солунской митрополии, потому что этот племянничек чародея и мага Иоанна Грамматика как молился, так и до сих пор молится не на святые иконы, а на своих механических павлинов и попугаев. У бесстыдника Варды, что, слыхать, спутался со своей невесткой. А кто ему покровительствует при дворе? Да Феоктист! Уж к кому-кому, а к Феоктисту никакого смирения не мог испытывать Игнатий. Почти полвека торчит, как гнилой пень, этот злосмрадный евнух посреди Большого дворца. Разве мог забыть Игнатий, что Феоктист против его родителя, когда тот ещё сидел на троне, интриговал в пользу Льва Армянина? И так он до сих пор интригует и пакостит потихоньку. Под кого только не подлаживался: то потворствовал икононенавистникам, то теперь, умилённо закатывая глазки, слюнявит синими губами иконы. И такому-то змию простосердечная Феодора доверила воспитывать наследника престола! У маленького василевса ещё материнское молоко на губах не просохло, а он уже пристрастился к неразбавленному винцу, развлекается с беспутными дружками. И старый потатчик смотрит на всё сквозь пальцы, лишь бы завоевать расположение балованного мальца.

И этот красавчик не из той ли самой компании? Уж не поручил ли ему Феоктист подсматривать да подслушивать за ним, Игнатием? А что ещё, спрашивается, он тут собирается делать — в библиотеке? Не пристрастится ли читать Оригена и прочих ересиархов? Кто и зачем повелел собирать эту духовную отраву рядом с сочинениями Святых Отцов? Сколько уже раз так бывало, что старые ереси, осуждённые определениями вселенских соборов, снова начинали дурить головы беззащитным простецам? Даже и Библию церковь не зря велит читать крайне осторожно — не всё сразу, не всё подряд. Особенно это касается книг ветхозаветных. Кого чаще всего бранит Христос? Не безграмотных простолюдинов, нет, но надменных книжников, высокоумных грамотеев, отцеживающих комара, но глотающих верблюда, всех этих буквожоров, знающих каждую строку закона, но на каждом шагу прогибающих закон под свою корысть…

Конечно, не обязательно именно так мог говорить вслух или думать про себя патриарх Игнатий при знакомстве с присланным к нему Константином. Но, по крайней мере, таким могло быть на ту пору настроение этого сурового, слишком много в жизни претерпевшего монаха. Ну, никак не мог он проникнуться доверием к юноше, которого, оказывается, уже нешуточно величают Философом. Скрепя сердце Игнатий выполнил просьбу императрицы. Но вряд ли он долго мог скрыть свою неприязнь к её и Феоктиста юному выдвиженцу. Дни и даже часы службы в патриаршем книгохранилище были для виноватого без вины Константина сочтены.

Таково предположение. Нет нужды добавлять здесь, что оно, мол, «не претендует…». Почему же? Оно как раз и претендует: на наибольшую достоверность. На единственно непротиворечивое обоснование происшедшего. И оно, между прочим, способно осветить странные разрывы и следы скомканности в житийном рассказе. Дело в том, что в 70-е годы, когда житие младшего из солунских братьев писалось, патриарх Игнатий был ещё жив. И было живо великое множество его почитателей, особенно в монашеской среде. И даже звали их «игнатианами». Этим и можно объяснить поразительную сдержанность житийного сообщения о причинах бегства незадавшегося библиотекаря «на Узкое море».

Македонский историк XX века Харлампий Поленакович, занявшись подоплёкой неожиданного ухода Константина из Софийской библиотеки, также пришёл к выводу, сходному с нашим: в основе происшествия — неприязнь к молодому человеку со стороны тогдашнего патриарха. Только патриархом этим, как полагает историк, был не Игнатий, а другое лицо — Иоанн Грамматик.

Поленакович строит своё рассуждение, исходя из непосредственного соседства двух событий. Первое из них, уже известное нам по «Житию Кирилла», — бегство юноши «на Узкое море», с последовавшим через полгода возвращением в столицу. А второе, изложенное там же, впритык к первому, представлено сюжетом, который в многочисленных древнерусских списках жития носит обычно подзаголовок «Прение Кириллово с Аннием патриархом».