Такая операция по устранению системной несовместимости была успешно проведена после второй мировой войны в Западной Германии и Японии. В конце восьмидесятых, начале девяностых это же, но другим путем произошло в Восточной Европе. Однако попытки провести аналогичную операцию пока провалились в Афганистане, Ираке и вряд ли они имеют мирную перспективу и на территории России. И связано это, прежде всего, с высокой «иммунной» устойчивостью различных типов цивилизаций от «заражения» чужеродной системностью.

Природа устойчивости типов

В конфликты, возникающие на стыке разнородных систем, естественно, вовлекается все сообщество конфликтующих сторон. Происходит это, как правило, под лозунгом национальных интересов. Мчатся танки, плывут авианосцы, на землю летят бомбы, гибнут люди – солдаты, старики, женщины, дети и даже иногда бизнесмены и политики.

За что гибнут последние, понятно. Они рискуют чтобы «пить шампанское», то бишь, выиграть в жизненно важной для них схватке за распространение правил игры, в которую привыкли и умеют играть они, на территорию, где действуют другие правила. Или же защитить себя от конкуренции элит другой системы и от экспансии самой этой системы.

А в чем интерес обывателя? Причем интерес этот, судя по всему, силен настолько, что элиты сравнительно легко вдохновляют общество на войну не за страх, а за совесть! И вдохновляют, спекулируя на страхах, которые применительно к России, казалось бы, совершенно фантомны. Любопытно в этой связи высказывание одного из авторитетных сторонников нашего сближения с Западом доктора философских наук Анатолия Ракитова: «Неужто, кроме самых тупоголовых, сегодня кто-то всерьез полагает, что американцы спят и видят, как нас завоевать? Чтобы вместо нас построить здесь нормальные сортиры?..»

И действительно, с точки зрения удовлетворения базовых потребностей, обывателю сегодня практически почти безразлично, кто будет организатором этого процесса. Что ему из того, что собственником корпорации, в которой он работает, является, например не Роман Абрамович или Вексельбер, а какой то Джон Смит или Ямура Такагава? Тем более, если это публичная компания с капиталом «рассеянным» между тысячами собственников акций?

Ведь правила игры в либеральной экономике предполагают вольно или невольно процесс, хотя и весьма негладкий, постепенного усреднения условий рынка рабочей силы, социальных стандартов и качества жизни наемных работников, безотносительно национально-государственной принадлежности. И распространение этих правил на нашу территорию приведет явно не к ухудшению сложившегося у нас качества жизни [19] .

Не думаю, что российского обывателя будет при этом душить «патриотическая жаба», особенно если учесть, что поведение отечественных олигархов явно не способствует возбуждению патриотических интенций по отношению к своим элитам.

И все же большинство россиян готово если не проливать кровь, то, по крайней мере, жестко отстаивать свою суверенность от посягательств Запада. Как впрочем, и западный человек по отношению к России. Чего же боится обыватель сегодня настолько, что он готов отстаивать прямые интересы своих элит, пренебрегая даже качеством жизни и обрекая себя на превратности войны, пусть и холодной?

У западного обывателя есть немало вполне реальных оснований боятся замещения своих эффективных элит на менее эффективные, а сложившуюся систему, обеспечивающую высокие стандарты качества жизни, на менее эффективную. А это, как видно на примере стран, попавших после второй мировой войны в сферу влияния СССР и коммунистической системы, вышло им боком. Уж что может быть нагляднее примеров сопоставления качества жизни в Западной и Восточной Германий до их объединения, Северной и Южной Корее!

Обыватель в России и в схожих с нами типологически странах, естественно, заинтересован иметь качество жизни такое же, как в странах североатлантического альянса.

Но суть проблемы заключается в сакраментальном «жить как у них, а работать, как у нас». Если точнее, то пользоваться благами как на Западе, но быть избавленным от необходимости проявлять гражданскую социально-экономическую и политическую инициативу, без которой, собственно говоря, «западное» качество жизни просто недостижимо.

В конечном счете, речь идет о том, что обыватель везде боится утраты естественной для него этнокультурной среды. Он боится, что с заменой системы и сменой элит придут чужие, которые будут претендовать на его рабочее место, он боится, что ему будут навязывать чужие обычаи и религию. Однако, западный обыватель все же привык жить в конкурентной среде, рассчитывая только на свои силы. Для него конкуренция – естественное состояние и он готов к ней. А потому и более уверенно чувствует себя в контактах «третьего рода»(11) с другой цивилизацией.

Для обывателя же институционального, привыкшего обретаться в подданическом состоянии и условиях мощного патернализма со стороны правящих элит, проигрыш этих элит в конкурентной борьбе фактически означает утрату способа существования.

Чтобы понять это, достаточно представить себе ситуацию из не такого уж далекого прошлого человечества, когда смерть хозяина уже означала для его рабов гибель всего их мира. Еще более катастрофичней было бы для большинства из них положение, когда с утратой хозяина, они к тому же, остались один на один с необходимостью самостоятельно обеспечивать свое существование!

Именно потому наш российский обыватель не очень стремится сделаться по примеру Запада народом гражданским. Наоборот, налицо возрастание охранительных патриотических интенций!

Еще более сильны такие настроения в Ираке, Иране и Афганистане. В отличие от нас, там люди готовы на обильную кровь, чтобы защищать солидарно со своими элитами свой привычный уклад, хотя и не прочь попользоваться благами Западной цивилизации и технологии.

И вся суть проблемы действительно заключается в том, что основная масса народонаселения таких сообществ действительно боится утратить то, что составляет основу его национального бытования. Подавляющее большинство россиян не готово даже во имя более высокого качества жизни сменить привычный российский уклад на иной, в котором уровень благополучия зависит более от личных качеств, а не от степени государственного покровительства.

Мы готовы защищать свое исконное право на не гражданственность, на избавление от необходимости проявлять инициативы, напрягающие участием в общественно-политическом самоуправлении.

Мы готовы бороться насмерть за свою свободу от ответственности за судьбу страны. И даже гражданская война в России в начале XX века это была по сути именно всенародная битва за то, чтобы отдать себя кому-нибудь, кто претендует на роль спасителей Отечества. Это была воистину всенародная отрыжка на демократию. И не случайно именно сторонники учредительного собрания, сторонники налаживания реального демократического процесса первыми выбывали из междоусобной схватки, заварившейся в нашей стране после октябрьского (1917 года) переворота большевиков.

Поэтому стоит признать, что попытки в обозримом будущем искусственно создать у нас гражданские институты и взрастить гражданское общество, бессмысленны, как попытки выращивать помидоры на дне океана. Среда просто враждебна объекту взращивания. А потому, создавая гражданские муляжи, и сама действующая у нас власть даже не очень заботится придать им живой смысл [20] .

В этом нашем состоянии и содержится ключ к загадке устойчивости воспроизводства Российской системной организации: мы сами боимся утратить свою именно типовую цивилизационную идентичность.

Для русского человека, привыкшего к подданичеству, фундаментальные ценности гражданской цивилизации не более чем слова, а отнюдь не руководство к действию, что было подмечено многими, в том числе и блистательным нашим поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным в стихотворении «Из Пендемюнде»:

Не дорого ценю я громкие права,