Мой знакомый, начальник цеха одного довольно крупного предприятия, как-то поделился любопытным наблюдением: «В последнее время у меня появилось ощущение, что я работаю не на действующем производстве, а в чисто экспериментальном цехе – каждый день какие-нибудь технологические, организационные либо технические изменения. Отсутствие каждодневных перемен воспринимается уже не как норма, а как патология. И если раньше такой режим определяли как – „производство лихорадит“, то теперь лихорадка становятся нашим естественным состоянием».

Это нехитрая сентенция человека, который проработал долгие годы в реальном производстве, дала толчок к рассуждению, выходящему уже на другой, не эмпирический, а скорее философский уровень обобщения.

В индивидуальном сознании моего знакомого произошел знаменательный поворот: если ранее он воспринимал стабильность как естественное состояние производственной жизни, то теперь он оказался в ситуации, когда постоянные перемены становятся нормальным состоянием.

Однако вместе с этим, по его же словам, на смену уверенности к нему пришло ощущение неустойчивости. И хотя мой знакомый, в общем-то, участник управляемых перемен (по крайней мере, в сфере его деятельности) они все же вызывают у него ощущение зыбкости каких-то сугубо жизненных оснований.

Это чувство знакомо многим россиянам, даже не задействованным в мире современных технологических процессов. Еще недавно целое поколение жило в условиях «чугунной» стабильности советской державы. Она была плоха, но она давала уверенность в завтрашнем дне. При этом мы жаждали перемен, не имея опыта жизни в условиях перманентных изменений.

И как только «процесс пошел», мы поняли, что не готовы к нему. Нашей базовой потребностью было и остается (по крайней мере, для основной массы людей) именно стабильное состояние, когда тебя не «напрягают» необходимостью менять образ поведения и даже жизни сообразно быстроменяющемуся миру. Тем более мы не хотим менять его сами. Мы стараемся поглотить, демпферировать любые перемены. Почему? Потому что мы народ ведомый (партией, правительством, вождем, аятоллой и т. д.) как любой народ такого же типа цивилизации [10] и у нас нет опыта самостоятельной деятельности. У нас есть опыт приспособления к обстоятельствам, но у нас нет навыков управления обстоятельствами.

Кроме того, у нас нет опыта жизни в условиях, когда устойчивость жизненных оснований обеспечивает не статика, а именно скорость. Скорость, которая придает векторную устойчивость, подобную той, которую получает велосипедист, крутя педали. И, хотя в нашем сознании уже происходит переворот, это еще не означает, что вместе с ним мы уже приобрели и навыки устойчивого векторного движения и тем более ощущение устойчивости в этом движении.

Однако все это относится не только к ощущениям отдельных людей и даже не только к нашему национальному мировосприятию. Это состояние становится все более глобальным. Хотя и входят в него народы далеко не одновременно.

Наряду с технической, технологической, индустриальной, коммуникативной революциями, в XX веке произошла еще одна, пока мало кем замеченная (или не осознанная), но важная и радикальная перемена.

Ее суть может быть выражена просто, и она лишь более обобщенное выражение мысли, высказанной моим знакомым производственником.

В большей части мира (как по населению, так и по территории) произошла смена «полярности» одного из важнейших оценочных критериев социального благополучия: стабильность и перемены поменялись местами. Эпоха, когда отсутствие перемен воспринималось как благо, сменилась на эпоху, когда благо видится именно в перманентных переменах. Именно они становятся признаком опережающего развития, а значит, свидетельствуют о преимуществе в борьбе за выживание.

И если раньше большинство относилось к переменам инстинктивно настороженно, то сегодня больше настораживает уже стабильность положения и окружения. Она воспринимается как признак деградации или неконкурентоспособности. Мир попросту убегает от тебя вперед, и ты все более начинаешь чувствовать себя отставшим пассажиром.

При этом следование традиции становится анахронизмом, скорее осуждаемым, чем поощряемым обществом. Общественное мнение все больше связывает сегодня следование традициям с отклонением от нормы или даже лузерством. Теперь жить по завету «как деды наши жили» воспринимается как тормоз в развитии, а не как позитивная поведенческая установка.

Даже на уровне элит наследуется уже не традиция и культура предыдущих поколений, а всего лишь семейный брэнд, который замещает все поведенческое наследие и не предполагает обязательного следования сформировавшимся ранее стереотипам поведения.

Проблема конфликта поколений, разрыва с традицией существовала во все времена, но теперь она стала уделом не только отдельных личностей, подобных тургеневскому Базарову, она стала тотальной.

При этом отказ от традиции становится важнейшей составляющей процесса общественного развития, и носит уже не «прорывный», а вполне рутинный характер.

В этом суть тихой революции, которая произошла в течение прошлого столетия и которая теперь ощущается все более и в нашей стране. Эта революция нами еще до конца не осознана, но она уже производит и еще произведет гораздо большее воздействие на ноосферу, чем все индустриальные и технологические революции вместе взятые.

Что есть в судьбе человечества эта перемена? Мне представляются очевидными по крайней мер четыре важнейших последствия этой «тихой» революции.

1. Риск утраты ощущения скорости перемен

Биологи знают, что выживание любого вида обеспечивается двумя фундаментальными видовыми свойствами – устойчивостью и изменчивостью. Первое из них позволяет сохранять видовые признаки, проще говоря, оставаться самим собой. Второе – дает возможность адаптироваться к изменениям в среде обитания и развивать видовые качества.

Приведет ли смена вектора видовой динамики (от акцента на устойчивость к акценту на изменчивость) к тому, что наш вид либо погибнет, либо изменится в ближайшее время настолько, что произойдет качественное перерождение рода человеческого?

Мне представляется, что если эти вопросы пока не осмыслены, то, по крайней мере, мы должны принимать во внимание опасение, которое возникает в связи с отмеченной нами революцией в восприятии изменений. Темпы перемен возросли настолько, что человек уже проскочил психологический барьер, который обеспечивает баланс устойчивости и изменчивости. Эта ситуация таит в себе опасность подобную той, когда увлекшийся водитель теряет ощущение скорости и разгоняет автомобиль до потери управляемости.

2. Разум без ограничений

Смена вектора оценки социального благополучия освободила от оков традиции самый производительный инструмент созидания и творчества – разум.

Теперь его ничто не ограничивает, теперь даже к самой сумасшедшей идее не надо идти через костер и общественное осуждение. Теперь суждение, аналогичное высказанной в эпоху инквизиции мысли о вращении земли вокруг солнца, а не наоборот, как утверждала традиция, – уже не повод для аутодафе. Теперь ниспровержение основ уже не только норма, но мы живем в мире, в котором люди жаждут повседневного ниспровержения.

Изобрети завтра кто-нибудь машину времени и это будет воспринято не как чудо, а как очередной гаджет или прибамбас в мобильном телефоне.

Утрата способности испытывать шок от нового знания или открытия возводит в ранг обыденности, стандартной перемены то, что может или сделать человека Богом или погубить человечество. И проблема именно в том, что мы этого даже не заметим.

Из привычки к переменам мы попросту пропустим, если пользоваться терминологией летчиков, точку возврата – повернуть события вспять будет уже невозможно. И данное человечеству каким-нибудь гением очередное эпохальное открытие может стать тем же, что положенная в коляску к ребенку граната – он начнет забавляться с этой новой игрушкой, отличающейся от привычной погремушки лишь тем, что тяжелее…