– Да, конечно.

Он поднимает руку; с его пальца свешиваются ключи.

– Хочешь сесть за руль?

Я выхватываю их.

– Встретимся у машины.

Уже на улице, опускаюсь на водительское сиденье красного Фольксваген Коррадо, который когда-то принадлежал мне, провожу пальцами по рулю. Едва уловимый запах травки, смешанный с запахом еды из Макдональдса, возрождает воспоминания обо всех часах, проведенных с этой машиной – как ее ремонтировал, как бесцельно катался по Форт-Майерс с друзьями, как занимался сексом с Пэйдж на заднем сиденье. Я нашел ее через интернет, когда мне было пятнадцать, и купил на собственные деньги. Сам отреставрировал. Меня немного раздражает то, что Райан счел правомочным присвоить машину себе после моего отъезда, только я ничего не сказал по этому поводу. Я ей не пользовался. Сейчас… она больше не ощущается как моя.       

Райан садится на пассажирское сиденье; аромат одеколона заполняет салон. Откашлявшись, открываю окно.

– Черт, Рай, ты искупался в этом дерьме?

– Пэйдж нравится, – отвечает он. – Она подарила мне его на день рождения.

Мои брови приподнимаются.

– Она подарила?

Райан кивает. Когда он самоуверенно мне улыбается, замечаю у него скол на одном из передних зубов, оставшийся после падения в скейт-парке. Этот разговор настольно неуместен, что я не знаю даже, с чего начать. Пэйдж ненавидела, если от меня пахло чем-то, кроме меня самого. 

Если бы Кенни "Кевлар" Честнат находился сейчас здесь, он бы выдвинул теорию своим вальяжным говором, характерным для жителей Теннесси – будто девчонок от природы тянет на аромат крутизны. Кенни – худющий, маленький паренек с ярко-рыжими волосами и постоянно выпирающей из-за жевательного табака нижней губой. Мы прозвали его Кевлар, потому что он единственный в нашем отряде был способен переварить свиные ребрышки из ИРП, поэтому мы пришли к выводу, что у него желудок выстлан покрытием Кевлар. Кенни разговаривает очень быстро, словно слова исчезнут, если он не произнесет их все сразу. Он часто разглагольствует о девушках, хотя опыта у него ноль, а умения очаровывать еще меньше. Чарли никогда ему этого не спускал с рук.

– Чую брехню, Кеннет, – сказал он однажды после того, как Кевлар заявил, будто переспал с чирлидершей из Университета Теннесси. – Ты просто маленький рыжий заср…

– Заткнись на хрен. – Кевлар обижается, когда мы издеваемся над его волосами или акцентируем то, что он самый мелкий в нашем взводе. – Соло тоже рыжий.

Мои волосы ближе к каштановым, чем рыжим, однако Кенни считает, что, причислив меня к своему несчастью, он будет выглядеть более авторитетно.    

Я посмеялся и положил руку ему на плечо.

– Цвет волос не имеет значения, если ты так же неотразим, как я.

Это воспоминание приносит одновременно радость и боль. Я зажмуриваюсь, глубоко вдыхаю.

– Ты в порядке, братишка? – Райан возвращает меня в настоящее. – Вся эта ситуация с Пэйдж не…

– Странная? – Смотрю на него: волосы растрепаны, на шее висит кулон-ракушка, который, как ему кажется, делает его похожим на серфера, а на лице – самое искреннее выражение, какое я только видел. Она действительно ему нравится. – Абсолютно, но… – Я перекрещиваю воздух, как делают священники в церкви, после чего завожу мотор. – Даю тебе свое благословение.     

Мы все еще едем по нашей улице, когда я замечаю, как "гуляет" рычаг при переключении передач.

– Давно коробка передач в таком состоянии?

– Каком? – уточняет Райан.

– Изношенном.

– По-моему, все в порядке.

Я отпускаю рычаг, машина дергается перед разгоном.

– В порядке? Ты работаешь в хреновом центре этой марки.

– Я не механик.

– Тебе не обязательно быть механиком, чтобы понять, когда барахлит коробка передач. – Наверно, я злюсь сильнее, чем должен. Мне известно, как заменить изношенные детали, только дело в принципе. Машина была в хорошем состоянии до моего отъезда. Классический Райан. А моя машина – это солдатик Джо.

Он не извиняется. Он вообще ничего не говорит. Просто смотрит на меня, весь из себя оскорбленное достоинство, словно злодей тут я, затем отворачивается к окну.

Пока движемся к пляжу, я замечаю изменения в ландшафте города. Новые фирмы, которых не было в прошлом году. Старые, которых больше нет. Такое ощущение, будто огромный отрезок времени просто… испарился. Песни по радио звучат другие. Лица знаменитостей на обложках журналов, которые видел в аэропорту, мне незнакомы. Вышел даже новый сезон гребанного Американского идола.

Мы останавливаемся возле Особняка. Полагаю, я ожидал, что он тоже изменится. Только вот белый коттедж с покосившимися крылечными ступеньками никогда не меняется. На перилах испокон веков стоит пивная банка. Даже в тех редких случаях, когда кто-то решает навести порядок в доме, банку никто не трогает. Она стала предметом искусства. 

– Трэв, чувак, ты где пропадал? – Первым меня встречает Купер Миддлтон, пьяный, с тяжелыми веками и дымовым нимбом от косяка вокруг русоволосой головы. Он сидит в том же продавленном кресле, в котором я его видел в прошлый раз. Может, он так и просидел тут все это время. С Купером подобная вероятность не исключена. Мы окончили школу вместе, но, насколько мне известно, он не нашел себе работу – разумеется, если не считать продажу травы.   

– В Афганистане.

Купер несколько секунд смотрит в пространство с едва уловимой улыбкой на лице, и я понимаю, что он сейчас не здесь.

– О, да… классно.

В гостиной столпотворение, вся комиссионная мебель составлена вдоль стен, чтобы освободить место для танцующих. Группа, состоящая из жителей Особняка, репетирует в столовой. Пока я иду по дому, ко мне все подходят, жмут руку, приветствуют. Вместо радушного приема я чувствую, будто меня окружают, как в аэропорту. Нервничаю. Паникую, потому что нахожусь посреди толпы без своего автомата. 

– Мне нужно пиво, – говорю, ни к кому контрено не обращаясь; мой указательный палец сгибается, словно на курке, пока я пробираюсь через толпу на кухню. Пэйдж сидит на стойке, в одной руке держит пластиковый стакан и сигарету, оживленно жестикулирует, разговаривая с группой девчонок. У нее есть свое мнение на любой счет, и порой она не может заткнуться. Но ее черные волосы сияют, полные губы окрасились в красный из-за того, что она пьет, поэтому – какая разница, о чем Пэйдж говорит? Она отворачивается от подруг, ее взгляд встречается с моим. Я чувствую магнитное притяжение; приходится напомнить себе, что Пэйдж больше не моя. Прежде чем успеваю приблизиться к ней, передо мной возникает Эдди.     

– Трэв, мужик, добро пожаловать домой!

Он приобнимет меня, похлопывает по спине рукой. Я знаю, сейчас объятие трансформируется в попытку свалить меня с ног. Эдди всегда так делает. Он опускает плечи, обхватывает мою талию, и пытается повалить. Когда-то мы были на равных, однако сейчас у Эдди нет шансов. Я делаю подсечку ногой и валю его на пол.

– Чувак, тебе даже пытаться не стоило. – Смеюсь, поднимая Эдди на ноги.

– Черт, столько времени прошло. – На сей раз он по-настоящему меня обнимает. – Как поживаешь?

– Хорошо. – Ложь. – Ты?

– Каждый день та же самая фигня, знаешь? – Эдди пожимает плечами.

Понятия не имею, каково это – быть девятнадцатилетним ночным менеджером в закусочной Тако Белл с беременной девушкой. Я не говорю, что Эдди сделал неправильный выбор – он живет честно, и не мне его судить – но нет, я не знаю. Большую часть года я провел в другом конце планеты, в стране, где парень может пожать тебе руку, улыбаясь, а потом взять свой АК-47 и выстрелить в тебя. Где маленький мальчик будет требовать – без намека на слезы в глазах – сто баксов в качестве компенсации за случайное убийство его матери, что меньше обычной ставки за убийство его собаки.

Пэйдж спрыгивает с кухонной стойки, подходит ко мне и моему брату. Через ее тонкую белую майку вижу красные завязки бикини. Я снимал с нее это бикини прежде. Сначала она подходит к Райану – так странно – встает на носочки, взъерошивает его волосы, целует. Его рука обвивает ее талию. Она смотрит на него с другим выражением на лице. Оно мягче. Не такое злое.