— Если так и дальше пойдет, Мамочка, гарем генерала Зия-уль-Хака пополнится новым уникальным экспонатом, — я сильно ударил его по плечу.

Он захлопал своими большими выгоревшими ресницами. Его глаза наполнились слезами. Если это были глаза истиной веры, тогда наши глаза — с белками, красными от выкуренной «дряни», были кровавыми глазами войны.

Сейчас, вспоминая эту единственную встречу с Мамочкой летом 1982 года, я, конечно, понимаю, что сущность нашего греха, возможно, состояла в том, что потребность, которая существовала для нас тогда, удовлетворялась нами неправильным образом — за счет мира, за счет плоти, за счет Дьявола, но не за счет Христа. Но, в конце концов, всем свойственно ошибаться, и лишь одному Богу прощать — пусть он простит нас.

Больше я Мамочку не видел. Дембельнулся я благополучно — через госпиталь: тем же летом 82-го получил пулевое ранение. Пуля снайпера попала в грудь. Пробив лифчик с магазинами, она подарила мне аккуратную дырочку чуть ниже и левее правого соска. При выдохе из нее выходила кровавая пена. При каждом вдохе в груди слышался свист. Смерть, которую я не ждал, пришла обыденно, как зубная боль. Моя жизнь оказалась бесконечной чередой мгновений, каждое из которых могло стать последним, но, будучи прожитым мной, последним все же не стало.

Я уже выписывался, когда осенью в Ташкент привезли очередную новую партию раненых. Через полчаса я уже знал, что среди раненых есть пацаны и из нашей бригады. Раненых вносили в фойе госпиталя на носилках и оставляли прямо на полу. Многие стонали. Мне запомнился парень, чья нижняя челюсть была оторвана пулей вместе с языком. Кожа лица была стянута вниз, отчего не закрытая бинтами верхняя часть лица казалась застывшей скорбной маской. Он был в полуобморочном состоянии, но его глаза смотрели на меня, словно он хотел что-то сказать. Быстро осмотрев, его отправили на отделение.

Позже мне рассказали его историю. Группа в зеленке попала в засаду. Многие погибли в первые секунды боя. Если бы те, первые, не были убиты, мертвы были бы все. Пропускная способность на тот свет, к счастью, определялась скорострельностью оружия и мастерством стрелков.

Бой напоминал шашечную партию в поддавки: в конце все должны были лечь в один ящик — и дамки и пешки. Только сначала было впечатление, что все это кажется. Через мгновение оказалось — не кажется. Стоило лишь определить ситуацию как реальную, и она действительно стала реальной по своим последствиям.

Искушение убежать и скрыться было велико. Поменять чужую жизнь без Бога на свою жизнь, но с Богом? Получался поистине дьявольский договор — один рисковал потерять свою душу взамен жизней многих других. Но Мамочка все решил просто — он постарался не дать никому умереть.

В живых осталось лишь несколько человек, все были ранены. Когда подоспела подмога, все, и раненые, и убитые находились в единственно безопасном месте — в сушилке. Все они в один голос стонали: «Мамочка».

Сначала он вынес в сушилку всех раненых, а затем перетащил туда же погибших. Спасая их тела от поругания, Мамочка и подорвался. Тело товарища, за которым он вернулся, было заминировано обычной гранатой. Я хорошо представляю себе, как все это было.

Последние сто секунд после взрыва гранаты, сорванной растяжкой, нестрашны. Страшно только первые три секунды, когда обреченно ждешь взрыва после щелчка отлетающего рычага запала. Потом уже не страшно. Главное, превзойти скорость событий. Я уверен наверняка — Мамочка пытался отпрыгнуть…

Взрывная волна подбрасывает и небрежно роняет его на землю вместе с ошметками чужого мертвого тела. Собственные действия теряются, освобождаются от своего предназначения и вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Он слышит, как неторопливо подкрадываются духи. Все вокруг продолжает функционировать, хотя смысл задуманного им давно уже исчез вместе с источником взрыва. События продолжают развиваться при полном безразличии Мамочки к их содержанию. Все нелепости обретают реальные очертания, он вдруг с удивлением понимает, что пытается продолжать жить так, как будто ничего не произошло. Все что ему остается — это тщетные попытки породить какую-то новую реальность взамен той, которая уже существует помимо его воли. Взрыв становится не только моментом рождения дьявольского искушения остаться в живых и жить без Бога, но и началом расщепления веры.

В глазах темнеет. Вначале ничего не понятно, но сердце реагирует раньше, чем сознание, и еле выдерживает. Кровь выскакивает из висков, разрывая сосуды. Каждая клетка тела пульсирует. Все внутри бурлит до помутнения сознания. Нарастающая боль обжигает своим пламенем. А когда мозг осознает эту боль, то весь организм сворачивается в трубку и трепещет. Мамочка вдруг остро ощущает, что достаточно одной маленькой дырочки, пробитой осколком гранаты в его плоти, и славный путь от сперматозоида до траурной фотографии на памятнике будет практически пройден. Погружаясь в очередную волну тупой боли, он бессмысленно шарит руками вокруг, словно ищет в воде вдруг бесследно исчезнувший смысл происходящего. Ощупывая пространство, надеется, что, быть может, что-то осталось, тогда как исчезли даже мельчайшие следы присутствия собственной веры — недавно такой непоколебимой!

И посреди этой долины смерти, посреди тьмы, спекшиеся от крови губы, шепчут: «Господь, пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. И, когда я пройду долиной смертной тени, я не убоюсь зла, потому что Ты со мною. Твой жезл и Твой посох успокаивают меня. Я знаю, что ты приготовил там, впереди, трапезу для врагов моих. Я знаю — у меня есть надежда и будущность. И если сегодня смерть дышит мне в лицо, я знаю, что впереди у меня победа».

Последние два тела нашли в винограднике — там, где их бросили духи. Мамочку добивали прямым выстрелом в голову, но промахнулись. Тот раненый без челюсти и языка — был Мамочка.

Все мы по-разному приходим к Богу — кого-то приводит судьба, кто-то сам приползает на карачках, сломанный бедой. Дьявол не искушает верующих людей глупым, примитивным образом. Когда приходит какая-то крамольная мысль, какое-то искушение, — это еще не грех сам по себе, нужно только постараться противостоять этому в самом начале. Дьявол искушал Мамочку в минуты слабости его веры в заповедь «не убий». Это была его собственная война за веру, и он ее не проиграл. «Не убий» — значит, «не дай умереть», так решил Мамочка, и верой именно в это он заполнил не только свою жизнь. Когда мы осознаем, что достойны того, за что боремся — мы становимся орудием в руках Господа. Говорю вам: победа — в искушениях.