Поэтому телесная пленка человека здесь так легко протыкается. В пустоту этой дыры проваливается все: арыки, реки, сады, горы, рисовые поля, города и маленькие кишлаки с глинобитными домиками. Война как песочные часы, в которых два враждующих мира поочередно перетекают один из другого через пулевые отверстия. Чуть зазевался и готово — кто-то уже жадно шарит по тебе взглядом сквозь прорезь прицела в поисках удобного места для проникновения вовнутрь. Убитый на войне — словно контейнер для чужого дерьма. Кому хочется вернуться домой помойным ведром или использованным презервативом? Каждый себя считает умнее других. Вон и велосипедист крутит педали — выдавливает наружу свое внутреннее желание побыстрее добраться к цели своей поездки. Старается бедолага. Чтобы выжить, каждому приходится выдавливать вовне все, что у него внутри — страхи, слабости, надежды, а победитель узнается по тому, что ему удалось сделать из выдавленного. Победил — жди реванша!

Мы, как тот тощий мышонок, который без труда пролез в маленькую дырку в корзине с зерном, но, наевшись, не смог вылезти обратно из-за раздувшегося живота. Выбраться из этой мусульманской мышеловки через дырку Саланга сытыми и довольными уже не получится! Вход — это отверстие извне вовнутрь, в обратном направлении, именуемое выходом. Поэтому уйти можно только такими, какими пришли — голодными и уставшими. Оттого и жжем караваны, бросаем свою добычу, чтобы не остаться здесь с ней навсегда. Насытившись бакшишом с караванов, тут же просераемся, попадая в засады на проческах и сопровождениях колонн. Попав в задницу, из нее не выйти победителем. Победить — это выйти таким, каким вошел. Прийти первым и уйти последним! Победитель здесь тот, кто первым оказывается готов к последствиям победы — ответу на вопрос «дальше что?»

Если в бою враг своим точным выстрелом сообщает бойцу, что он, как противник, не нуждается более в его услугах, в этом нет в принципе ничего оскорбительного. Правда, продолжительная массовая поставка цинковых консервов может вызывать и иные психологические эффекты, но введение централизованного стратегического планирования операций — не лучший способ бороться с потерями. Ни в том, ни в другом случае от этого нет никакой пользы — умер ли ты с вопросом или ответом. Разве что дал родине шанс наконец-то просраться, пусть хотя бы на чужой территории?

Велосипедист настырно наматывает пыльные метры на велосипедную цепь. И что людям не сидится, мотаются по пустыне между Пакистаном и Афганистаном. Я перевожу дальномер оптики на двигающуюся фигурку. Отмеряю дистанцию до цели — примерно километра два, может чуть меньше. Далековато. Движется зигзагами, словно перебегает. С таким темпом ему еще минут десять крутить педали до выхода на дистанцию моей прицельной дальности. Как правильно считать: последние полторы тысячи метров или последние десять минут? Дело не в приближении велосипедиста, все дело в уменьшении моего ожидания. Десять минут не тридцать часов. Подождем, дольше ждали.

Вторые сутки мы торчим на этой каменной шишке. Пришли сюда пешком за три часа. Отсюда до бронегруппы часа полтора хорошим темпом. Сидим и ждем приключений на свою задницу в километре от Пакистанской границы. Че приперлись? Ни чихнуть, ни пернуть — режим радиомолчания. Сидим, смотрим, как перед носом духи шмыгают вдоль границы.

Я молча докуриваю косяк. Курить вообще-то в засаде нельзя. Да пошли они со своими инструкциями! Победа на чужой гражданской войне — это не то, ради чего стоило бы класть свою жизнь. Нас здесь восемнадцать человек. Ротный, «каскадер», начштаба батальона, два местных проводника-белуджа, девять человек с нашего, четвертого взвода и четверо приданных нам с третьего. Эти четверо приданных бойцов — обуза, с которой я бы расстался без сожаления еще в бригаде. Спихнули нам то, от чего сами не могли избавиться!

На следующий день после моего дня рождения, вечером, в составе роты, на пяти машинах мы выехали из бригады. Не доезжая до Спин-Болдака, свернули налево с бетонки к Лой-Карез. Всю ночь тряслись по ухабам, двигаясь по сухому руслу, строго на северо-восток. Ближе к утру начались горы. Русло реки проходило почти по пакистанской границе — приходилось двигаться скрытно. На место прибыли на рассвете, при параде — столб пыли, пакистанский базар в эфире на наших частотах. В общем, кроме нас и Кандагарского рынка никто не знал о том, что русские поехали на пограничный афганский пост — крепость Синджилакала. Крепость была старая. Сильно разрушенная, она сохранила былую внушительность своих стен. Гарнизон был четко вымуштрован — все ходили как по линеечке. Такая дисциплина объяснялась сплошными минными полями, которые постоянно обновлялись с обеих сторон. Душманы блокировали пост, чтобы пограничники не мешали им делать свое дело. Пограничники заботились не столько об охране границы, сколько о собственной безопасности, поэтому мин тоже не жалели. Приехав, мы расположились на территории заставы, в отведенном нам месте. Помылись, поели и стали готовиться к ночному выходу — улеглись отсыпаться прямо под машинами. Но без проблем не получилось.

Выяснилось, что пока тряслись в броне всю ночь, один из четверых «командировочных» с третьего взвода сожрал полмешка наших сухарей — надо было видеть эту дробилку! Не доверяя им после этого, я настоял, чтобы их поставили в центр группы, поручив нести ленты и станок к АГС. Кто-то догадался — после съеденных ими сухарей — повесить на них РДВ с водой! После первых сорока минут перехода, на первом же привале выяснилось, что эти уроды выпили четверть запасов воды. Дальше — больше.

Пока шли, все четверо из центра переместились в хвост походной колонны. Я шел замыкающим — «буксиром». Все, что не могло идти самостоятельно, доставалось мне — прицепом! Буксировать прицеп, идущий юзом, я скажу — не самая легкая работа. Тычки прикладом и пинки — только так можно было поднимать упавших и подгонять отстающих. Когда пришли на шишку, до рассвета оставалось еще часа три. Быстро рассредоточились по номерам и улеглись кольцом на склоне сопки. Я оставил смотрящих, назначив порядок смены — меняться через двадцать минут, при смене будить меня. В центре кольца лежали начшаба батальона, ротный, «каскадер» и два проводника. Через сорок минут я узнал, что одного из водоносов на месте нет. Молча встал и лично обошел всех — точно, одного из них, Асанова — истребителя сухарей, не было! Я поднял пацанов, каждый проверил своих, но пропавшего среди них мы не нашли. Пока перебегали от одного к другому, разбудили своим движением ротного. Я чувствовал себя как молоко в крынке: если сейчас не употребят — завтра прокиснешь. Пришлось докладывать. Со мной для поддержки пошли два дембеля — туркмен Нишанов и даргинец Мага. Ротный молча выслушал меня и сразу спросил, где проводники. Белуджи вообще не ложились. Сидели в сторонке и молча раскачивались, закутавшись в свои верблюжьи одеяла. Свои АКМ они держали между колен, словно балалайки. Одним словом — индейцы. «Иди, докладывай майору», — ротный посмотрел на меня, на мою группу поддержки, на белуджей и трусливо бросил меня под танк. Командир решает только вечные вопросы, временные — решает сержант.

Ночной переход. Расстояние между ногами — один шаг. Изматывающий ритм движения, когда сначала отстаешь, поднимая других, потом догоняешь, толкая перед собой отставших. Нервотрепка с пропажей и трусливое самоустранение ротного. Все это окончательно опустошило меня. Я даже не мог толком сообразить, что все-таки произошло? Да, я пару раз врезал Асанову. Первый раз, когда он раздавал воду своим землякам на переходе. Второй раз — когда он отказался нести станок АГС, который я предусмотрительно обменял у него на РДВ.

Меня сделали крайним. Весь этот выход раздражал с самого начала. Еще в первые минуты после выезда из крепости открытый задний люк БТР с навешанным на него ранцем Рахимова неожиданно упал и захлопнулся на очередной кочке. Рахимову, сидевшему на броне возле люка, перебило три фаланги на левой руке — указательный палец, средний и безымянный. Пришлось возвращаться. Начштаба, выехавший перед дембелем в засаду за наградным, рвал и метал. Ротный молча сносил наезды, а «каскадер» откровенно стебался над ними обоими. Лишь проводники-белуджи молча наблюдали весь этот цирк и изредка трясли головами, как лошади в упряжке, отгоняющие назойливых мух. Мне с самого начала казалось, что они были просто-напросто обкурены.