— Я попробую, — кивнул Судских. Кивок вышел сухим.

— Ради Бога, не обижайтесь только! — горячо запросил Триф.

— Вы должны понимать, что не хлебом единым жив человек и не все тайны могут стать достоянием массы!

— Не беспокойтесь, Илья Натанович, я буду достойным учеником, — успокоил его Судских.

— А что мне делать дальше? Я в неведении.

— Сегодня мы перевозим вас на постоянное место жительства. Там совсем безопасно, вы можете работать, как считаете нужным. У нас вы не в заточении — хуже будет, если вы попадете в руки авантюристов или, паче чаяния, к святым отцам.

— Даже под страхом смерти! — начал уверенно Триф, но Судских предупреждающе выставил ладонь:

— Вы нужны живым, — и тут же переключил его внимание: — Телефончик Георгия помните?

— Да, там есть три шестерки, и он врезался мне в память…

Минут через пятнадцать, отъехав, Судских набрал этот номер.

— Он здесь больше не живет, — было ответом.

— А новый адрес не подскажете?

— Не подскажу. Будто бы он в Новую Зеландию уехал.

«Оригинал, — отметил Судских. — Все в Америку едут, а он в Новую Зеландию. Опять же получить визу туда простому смертному сложно. Выходит, не простой смертный Георгий Момот…»

Он связался со штаб-квартирой и дал задание установить, где нынче обретается Момот. Потом связался с Гришей Лаптевым.

— Ну как там, получается? — с легкой иронией спросил он.

— А помаленьку, Игорь Петрович, — в тон ему отвечал Гриша. — В конторе будете?

— Уже еду.

— Вот и покажу кое-что.

— А скажи, Гриша, тебе тайна трех шестерок ведома?

— На сегодняшний день — да.

— Посвятишь?

— Тогда это не тайна, — засмеялся Лаптев.

«Скажи-ка ты, клан причастных», — слегка обиделся Судских.

— Да вы и сами ее откроете, Игорь Петрович, — понимая многозначительную паузу, ответил Лаптев. — Она в Эклесиасте.

Президент и Гуртовой вошли в зал Президентского совета одновременно, и выглядело это так, будто Гуртовой на правах старшего распорядителя привел собравшимся виновного. Гуртовой, как всегда, нес свою голову по-верблюжьи важно, президент свою наклонил: свекольный цвет лица говорил за президента — были неприятные события.

В зале скопилось изрядно чиновничьей челяди, более пятидесяти человек, и каждый занимал внушительный пост, обладал большими полномочиями. Но самое интересное, никто ни за что конкретно не отвечал, имея возможность сослаться на промашки других.

Со времен Петра Великого, с разгона бояр и уложения двенадцати чиновничьих рангов по департаментам делопроизводства повелось на Руси отбояриваться от любых дел, даже таких, которые должно решать незамедлительно. Птенцы гнезда Петрова выросли, обленились; новые поколения пернатых чаще всего не имели тяги к полетам, превращаясь потому в сумчатых и мелкотравчатых. Коммунисты ничего другого не внесли в систему госаппарата, еще больше расстроив громоздкую пирамиду подотчетности, наивно полагая запугать огромную банду чиновников партийной ответственностью: у старшего стрелочника всегда есть младший.

В смутную эпоху перестроечных потуг госаппарат не только не уменьшился, но разросся до размеров динозавра: с маленькой глупой головкой, прожорливым огромным чревом, короткими ножками, медлительный и даже неопасный, но он сжирал скромные запасы житного и мытного сам, ужесточал поборы и, разумеется, не собирался винить себя за прожорливость: я есть, кормиться надо. Служили в госсекторе все те же из партийного сброда, выходцы из народа. Они денно и нощно пробивались наверх, соскальзывали вниз под упорством спешащих наверх, снова прикладывали усилия, чтобы не остаться внизу, где нечем поживиться. Назвать их дерьмом, они не обидятся, им не хватает времени на суесловие. Да, мы опарыши, говяные черви, мы все одинаковы, и это наша Родина, а завидовать червям яблочным, сырным — нехорошо. Непатриотично.

Коммунисты, заново дорвавшись к власти, и не пытались сократить госаппарат. Везде были свои, а своих обижать нельзя. Россия доедала последние запасы, добирала алфавит для своих старших: все больше попадалось шубайеов, чумеек, черномордых, Шахраев, Явлинских народу авантюристов, все меньше Оболенских, Голицыных, все выглядели ущербными, с кисточками волос вместо шевелюр, с ужимками вместо манер, с рудиментом в штанах и аппендиксом в мозгах, но это короткошеее, длинноносое, пахучее, похочес и охочее до жратвы животное было начальственной силой, если дело касалось дележа этой самой жратвы.

Президент сел во главе длинного стола заседаний и никак не мог начать говорилку, такую каждодневную и безрезультатную, даже если события случались экстраординарные. Президент вспомнил прочитанное недавно в Библии: «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников…» Он оглядел этих начальников за столом, сидящих прочно, без тени сомнений на лицах, и не нашел, чем смирить свое раздражение, кроме как концовкой цитаты: «… а при разумном и знающем муже она долговечна». Его выбрал народ, поэтому он во главе стола.

Хотел он, вступая в должность, сбить команду из шевелящих мозгами — партия не дала: все тот же сброд, заведший Мишку Меченого в тупик. Борьку Ельцина сгубивший, да и самой партии пришлось идти на поклон к попам, лишь бы выжить.

«Да и где взять шевелящих мозгами? — соображал президент. — Те, кто дорвался до власти в семидесятых, испохабив саму марксистскую идею, посылали своих отпрысков-недоносков в престижные учебные заведения, из них выросло племя потребленцев. А военные? В училища шли из деревень, пролетарское происхождение считалось главенствующим для отбора, тупицы вырастали в кондовых полковников, из самых кондовых получались генералы… А все потому, что идее не служат, нет веры. Все эти церковные прибамбасы, как мой столь же тупоголовый отпрыск выражается, — сплошной нарядный анахронизм».

— Генерал Христюк, — перекипев наконец, обратился президент к начальнику «милиции нравов», — по какой причине вы занялись поимкой Трифа?

— О Трифе мне сообщил начальник вашей охраны, генерал Шумайло, — охотно ответствовал Христюк, — решили проявить инициативу. И если бы не вмешательство генерала Судских…

— Судских получил распоряжение лично от меня, — оборвал словоохотливого генерала президент. — Ас каких это пор начальник президентской охраны участвует в поимке преступников?

— Ни в какой поимке я не участвовал, — возразил генерал Шумайло, щеголеватый и вполне в себе уверенный: начальники президентской охраны довольно часто занимали императорские троны. — Была встреча с владыкой, он уведомил меня о Трифе, я соответственно предупредил органы милиции.

— Генерал Воливач, как вы объясните перестрелку в Карпово и потери вашего личного состава? — спросил он шефа Судских, но не столь пристрастно, чем прежних генералов: шеф разведок — это фигура опасная сама по себе.

Воливач отвечал также без робости:

— Слишком много было действующих лиц, господин президент. И совсем не вписывались туда мальчишки из «юных христиан». Вот и накладка.

— Накладка? — язвительно переспросил президент. — Это начало войны между вами и милицией! Хотите повторить девяносто восьмой год? Не завидую.

— Да что вы, господин президент, какая война? — не скрывал веселости Воливач. — Для войны враги нужны. А мы все свои…

Он явно намекал на те же события, когда милиционеры вышли на Красную площадь с требованием лучшей доли: нормальной зарплаты, условий существования, возможности наконец исполнять свой долг. Тогдашний президент-либерал распорядился прекратить бунт любыми средствами, но без единого выстрела. Воливач эту задачу поручил тогдашнему полковнику Шумайло, который проутюжил площадь танками в одну ходку из конца в конец. Сменилось начальство, для лучшего управления милицию разделили на муниципальную, региональную и так далее, а герой тех событий вышел в генералы, а там и новую епархию получил — охрану президента.

«Хорош солист, — подумал президент о Воливаче, хотя занимал его воображение Шумайло. — Ладно, ребята, вы скучковались против меня, я себе тоже компанию найду».