— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос! — молвил царь. — Слыхал я о тебе не раз, а видеть до сих пор не приходилось.

— Рад, что застал тебя в добром здравии, государь, хотя боюсь, что не таким тебя оставлю. Пришел я звать тебя на битву тяжкую. Довольно лукавил ты против отца моего.

— Нет, не лукавил я против отца твоего, а бился с ним в битвах честных. Но с тобою биться не стану. Повелю я лучше лэутарам, дабы передали купарам, чтоб налили нам кубки, полные вина. И свяжемся мы с тобой на братство крестовое до самой гробовой доски.

Облобызались царевичи под радостные клики бояр, выпили вина и стали совет держать.

Спрашивает царь Фэт-Фрумоса:

— Ты кого на свете больше всего боишься?

— Не боюсь я никого, кроме бога одного. А ты?

— И я не боюсь никого, кроме бога да Лесовой. Эта свирепая старая ведьма страшным смерчем носится по моему царству. Где ее нога ступит, там лицо земли иссыхает, звезды в небе исчезают и города превращаются в развалины. Ходил я на нее войной, да так ничего и не добился. И чтобы не погубить все царство, пошел я с ней скрепя сердце на мировую. Вот и плачу теперь дань тяжкую — отдаю ей каждого десятого новорожденного младенца в моем государстве. Нынче она как раз должна явиться за данью.

Когда пробило полночь, лица сидевших за столом помрачнели. Ибо в полночь, несясь на крыльях вихревых, со сморщенным, точно изборожденная ручьями скала, лицом, с густым темным лесом вместо волос на голове, бешено проревела над островом Лесовая. Ее глаза — две беспросветные ночи, рот ее — бездонный хаос, зубы ее — два ряда мельничных жерновов.

Подлетела она с дикими воплями, да вдруг Фэт-Фрумос перехватил ее чуть пониже пояса и швырнул, что было силы, в большую каменную ступу, затем навалил на ступу кусок скалы и приковал семью железными цепями. Ведьма внутри выла и рвалась, точно ветер, в плен попавший, да ничего поделать не смогла.

И снова все уселись пировать. Вдруг, взглянув в окно, увидели бояре в свете луны, как на озере вздымаются две длинные горы воды. Что бы это могло быть? А это Лесовая, не сумев выбраться из капкана, переплывала озеро, сидя в ступе, рассекая воду на две горы волн. И так она все мчалась — чертовой скалой пробивая путь по лесам, бороздя за собой землю, пока исчезла в ночной дали.

Фэт-Фрумос пировал, сколько пировал, а потом, взвалив палицу на плечо, двинулся по широкому свежему следу. Шел он, шел, пока дошел до сверкавшего в лучах луны белого дома, вокруг которого раскинулся цветник. Цветы на зеленых грядках светились голубым, темно-синим и белым светом, а меж ними порхали мельчайшие мотыльки, яркие, как золотые звезды. Свет, благоуханье и нескончаемая, тихая сладкая песня, рожденная роями мотыльков и пчел, пьянили сад и дом. У входа стояли две бочки с водой, а на завалинке сидела и пряла прекрасная девица. Ее длинное белое платье казалось облачком, сотканным из света и теней; ее золотистые волосы ниспадали на спину двумя тяжелыми косами, а на светлом челе белел венок, сплетенный из ландышей. Освещенная лучами луны, она казалась окутанной золотистым туманом. Белыми, точно из белого воска, пальцами девица держала золотое веретено, второй рукой щипала серебристо-белую шерсть и пряла сверкающую тонкую нить, скорее похожую на живой луч луны, носящийся по воздуху, чем на обыкновенную пряжу.

Заслышав легкие шаги Фэт-Фрумоса, девица подняла на него голубые, как озерная вода, очи.

— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — молвила она, прикрыв ресницами ясные очи. — Как давно я вижу тебя в своих снах! Пока мои пальцы пряли нить, думы мои ткали сон, прекрасный сон, в котором мы с тобой любили друг друга. Фэт-Фрумос, я пряла золотым веретеном, чтоб потом соткать тебе платье волшебное, счастьем подбитое. Будешь носить его… и меня любить. Из пряжи своей я сотку тебе платье, из жизни своей — жизнь, полную ласки нежной.

Девица с умилением глядела на Фэт-Фрумоса, пока веретено не вывалилось у нее из рук и прялка не упала к ногам. Тогда она встала, словно смутившись сказанным, руки ее повисли, как у напроказившего ребенка, и большие глаза склонились долу. Фэт-Фрумос подошел, одной рукой обвил ее стан, второй нежно погладил волосы и лоб и прошептал:

— Как ты прекрасна, как я люблю тебя! Чья ты, красавица?

— Я дочь Лесовой, — вздохнула она. — Станешь ли ты любить меня и сейчас, когда узнал, кто я?

Она обвила обнаженными руками его шею и долго глядела ему прямо в очи.

— Какое мне дело до того, кто ты! — ответил он. — Я знаю, что люблю тебя.

— Коль любишь меня, давай убежим отсюда, — сказала она, прильнув к его груди. — Потому что застанет тебя мать, — убьет, а когда ты погибнешь, так и я сойду с ума или тут же в могилу лягу.

— Не бойся, — улыбнулся Фэт-Фрумос, высвобождаясь из объятий девы. — Где твоя мать?

— С тех пор, как вернулась, все мечется в ступе, в которую ты ее засадил, и грызет зубами цепи.

— Фэт-Фрумос, — добавила девица, и две большие слезы засверкали в ее глазах, — подожди, не ходи к ней. Прежде я научу тебя, как победить мою матушку. Видишь вот эти два бочонка? В одном из них вода, в другом — сила. Давай-ка мы их поменяем местами. Матушка, когда устает в сражении со своими врагами, кричит: «Погоди, давай-ка испьем водицы!» Тогда она пьет силу, а враг ее — простую воду. Вот мы и поменяем бочонки местами, а она, не зная об этом, во время боя с тобой будет пить простую воду.

Сказано — сделано.

Бросился Фэт-Фрумос туда, где ведьма в ступе ворочалась.

— Как дела, старуха? — крикнул он ей.

Ведьма со злобы рванулась всей силой, цепи на ступе оборвались, и она подскочила до самых туч.

— А! Добро, что ты явился, — молвила она, вернувшись на землю. — Ну, теперь выходи на бой, сейчас посмотрим, кто из нас сильнее.

— Давай! — согласился Фэт-Фрумос.

Перехватила его Лесовая вокруг пояса, мигом вытянулась до самой тучи и швырнула вниз так, что он вошел в землю по щиколотки.

Фэт-Фрумос тоже схватил ее и так ударил об землю, что вбил по колени.

— Погоди, давай испьем водицы! — попросила уставшая Лесовая.

Остановились они передохнуть. Ведьма выпила простой воды, а Фэт-Фрумос испил силы; благодатный огонь разлился у него по жилам и укрепил ослабевшие мышцы.

С удвоенной силой железными руками схватил он старуху и вбил ее в землю по самое горло. Затем треснул палицей по голове и мозги по ветру развеял.

Хмурые тучи обволокли небо, застонал холодный ветер, маленький домик содрогнулся и заскрипел всеми стропилами. Червонные змеи с треском рванули черные полы тучи, волны потоков зарокотали, зловеще загрохотал гром, словно пророча гибель. Сквозь густую, непроглядную тьму Фэт-Фрумос разглядел белеющую рядом серебристую тень — бледную, с распущенными золотыми волосами, с поднятыми ввысь руками. Он подошел к ней и обнял. Подавленная страхом, дева припала к нему и спрятала холодные руки у него на груди. Желая ее разбудить, от стал целовать ее глаза. Тучи в небе разорвались в клочья, пламенно-красная луна выглянула в просвет. И Фэт-Фрумос увидел, как на его груди зажигаются две голубые звездочки, ясные и удивленные, — глаза его любимой. Он схватил ее на руки и побежал сквозь бурю. А она положила голову к нему на грудь и казалась спящей. Добежав до царского сада, Фэт-Фрумос уложил ее в ладью, нарвал травы и цветов и, устроив ей мягкое ложе, перевез через озеро, словно в колыбели.

Взошедшее на востоке солнце любовно на них глядело. Ее намокшее от дождя платье прилипло к округлому, стройному телу, ее влажное лицо было бледно, точно белый воск, сплетенные руки лежали на груди, рассыпавшиеся волосы закрывали шею, глубоко впавшие глаза была закрыты — она была прекрасна, но казалась мертвой. Фэт-Фрумос положил на ее ясный белый лоб несколько голубых цветков, затем сел рядом и заиграл тихую дойну. Небо ясное, как море, жгучий шар солнца, благоуханье свежей травы и цветов усыпили девицу глубоко, и видела она ясные сны под сладкую мелодию флуера. Солнце достигло зенита, все вокруг молчало и Фэт-Фрумос прислушивался к ее спокойному дыханию, теплому и влажному. Он тихо склонился и поцеловал ее в щеку. Тогда она открыла глаза, из которых еще не исчезли видения сна, и, сладко потянувшись, спросила, улыбаясь: