Кобылу! Уж Данила-то знает, куда ее гнать — волам поклониться и с телегой попрощаться. Вышел он во двор, схватил топор, вскочил на кобылу, и поминай как звали! Когда спохватился брат — ищи ветра в поле! Уже Препеляк у пруда, топор свой ищет; и тут-то припомнились ему слова брата: что, дескать ему бы, Даниле, монахом быть.
— Поставлю-ка я монастырь на этой лужайке, да такой, чтобы слава о нем по всему свету пошла, — сказал он. И тут же взялся за дело. Сперва крест смастерил и всадил в землю — место отметить. После в лес отправился, стволы подходящие высматривать: один для столба пригоден, другой для фундамента, третий на балку, четвертый на сваю, пятый на било; а пока он про себя бормочет да бормочет, вылезает из пруда черт и прямо к нему:
— Ты чего тут строить собрался, человече?
— Сам не видишь разве?
— Да ты погоди! Не валяй дурака. Пруд, и лес, и все это место — наше.
— Может, скажешь, что и утки на воде тоже ваши, и топор мой, что на дне озера? Вот я вас научу все на свете к рукам прибирать, отродье рогатое!
Что было черту делать? Бултых в воду, докладывает самому Скараоскому про человека божьего с норовом чертовым. Затревожились черти, посовещались меж собой, и Скараоский, чертов начальник, отправляет к отшельнику Даниле одного из них с буйволовым бурдюком, полным золота, только бы Данила убрался из этих мест.
— На, бери деньги! — говорит чертов посол Даниле, — сматывайся по добру-по здорову.
Глянул Препеляк на крест, глянул на черта, на золото… пожал плечами и говорит:
— Ваше счастье, нечисть поганая, что деньги мне дороже отшельничества, а то бы я вам показал!..
Отвечает черт:
— Не противься ты, человече, владыке ада; бери лучше деньжата и уходи восвояси.
Оставляет черт деньги и возвращается в пруд, а там Скараоский вне себя от утраты денег таких огромных, на которые множество душ купить можно.
Препеляк между тем думу думает, как бы деньги поскорее домой переправить.
— Ладно, — говорит Данила. — Как-никак, деньги такие на дороге не валяются. Монастыри надо строить, коли охота, чтобы черти тебя уважали, сами золото к ногам тебе клали.
Пока прикидывал он, как бы деньги домой свезти, является к нему из пруда другой черт и говорит;
— Слышь, человече! Передумал мой господин: надо сперва силами померяться, а уж потом деньги возьмешь.
«Вот так так!» — вздохнул про себя Препеляк. Но как говорится: молодой красив, а богатый сметлив. Нахватался уже Данила ума-разума.
— Померяться? А как же нам меряться-то?
— А вот как: перво-наперво, кто из нас двоих кобылу твою на спину взвалит и трижды пруд обежит, не передохнув и на землю ее не поставив, тому и деньги достанутся.
Сказал, кобылу себе на плечо вскинул, мигом трижды пруд обежал. Стало Препеляку от чертовой прыти не по себе, однако взял он себя в руки и говорит:
— Ну, Микидуца[9], я думал ты посильнее будешь. Ты кобылу себе на спину взвалил, а я ее меж ногами держать буду. — Вскочил он на кобылу и сразу же, без передышки, трижды вокруг пруда объехал. Подивился черт и — что было делать? — другое придумал:
— Наперегонки давай побежим.
— Микидуца, Микидуца! Ты с кем же это вздумал бежать наперегонки?
— А что?
— Иди-ка сюда, покажу тебе…
Пробрался он с чертом в кустарник, а там заяц спит.
— Видишь, маленький такой, спит, в клубок свернулся?
— Вижу.
— Это сынок мой меньшой. Ну, держись! Я его вспугну, а ты догоняй!
И как закричит:
— У-лю-лю! На-на-на!..
Вскинулся заяц, а черт за ним. Скачут, скачут, пока не потерял черт зайца из виду… Давно ли все над Препеляком смеялись, а теперь стал он над самим чертом потешаться. Стоит Данила, за живот держится, хохочет над чертовой глупостью, а тут и черт прибегает, весь запыхался:
— Ну, и проворен же твой сынишка, правду сказать! Только его поймать изготовился, а он возьми да исчезни из виду, поминай как звали!
— В батьку своего пошел маленький, — говорит Данила. — Ну, так как же, не прошла охота со мной тягаться?
— Держи карман шире!.. Лучше давай в борьбе померяемся.
— В борьбе? Что ж, давай, коли жизнь надоела. Мэй! слыхал я от стариков, что, мол, черти себе на уме, а погляжу на тебя, ну чем не круглый дурак? Слушай. Есть у меня дядя, старый-престаренький. Девятьсот девяносто девять лет ему и пятьдесят две недели. Сможешь его побороть, тогда и со мной потягаешься. Только я так считаю, что утрет он тебе нос.
С этим словами пошел он, сделав черту знак следовать за ним.
Отшельником будучи, в поисках диких кореньев и малины, обнаружил Данила как-то — в глубине леса, под большими камнями, медвежью берлогу. Вот подходят они к той берлоге, и говорит Данила:
— Здесь живет мой дядюшка. Входи смело. Он там в золе дрыхнет, нос в головешку уткнул. Говорить только не может, зубы у него выпали лет тыщу с лишним назад.
Черт, когда делать ему нечего, известно, что делает… входит в берлогу, хвостиком закрученным перед носом у дядюшки водит. Этого не хватало Топтыгину! Как взъярится, как выскочит из берлоги, хвать чертяку под мышку и так прижал, что из бедного черта едва дух не вылетел, глаза на лоб вылезли, словно две луковицы.
— Ну, вот! Не искал беды, а нашел, — говорит Данила, поглядывая издали и давясь со смеху.
Извернулся чертяка, изловчился невесть как, — выскочил из лап Топтыгина. Как увидел Данила черта живым-невредимым… кинулся якобы вызволять его.
— Оставь, человече; отстань, не прикидывайся. Знал ведь, какой грубиян у тебя дядя, зачем послал меня с ним бороться?
— А что? Не понравилось? Теперь со мной давай!
— С тобой, и только с тобой, в гиканье тягаться будем. Кто громче гикнет, тому и деньги достанутся.
«Ладно, — думает Данила, — уж я тебе гикну!..» А сам говорит:
— Мэй, Микидуца, гикни-ка ты сперва, послушаю, как у тебя получается.
Раскорячил чертяка ноги, одну на восток упер, другую на запад, руками намертво за хляби небесные ухватился, разинул рот шире ворот и как гикнет — содрогнулась земля, ахнули долины, заклокотали моря и рыбы в них переполошились: чертей из пруда высыпало видимо-невидимо, и еще немного — раскололся бы свод небесный. А Данила сидит себе верхом на бурдюке, набитом деньгами, и в ус не дует:
— Ишь ты! Hеужто громче не можешь? Почти тебя и не слышно. А ну, гикни еще разок!
Гикнул чертяка еще страшнее.
— Теперь еще меньше тебя слышу. Еще разик давай!
Гикнул черт в третий раз, да так, что едва не надорвался.
— А теперь и вовсе не слышно… Мой, что ли, черед пришел?
— Вроде, твой…
— Мэй, Микидуца! Теперь, когда гикну я, непременно оглохнешь, мозги из черепа выпрыгнут. Понятно? Но поскольку я тебе друг, послушай моего совета.
— Какого совета?
— Дай-ка завяжу тебе полотенцем глаза и уши, коли еще пожить охота…
— Что хочешь и чем хочешь вяжи, только бы не умереть мне!
Стянул Данила черту накрепко глаза и уши повязкой, будто в жмурки играть, схватил дубовую толстую палку (потому что, хоть он и отшельник, Данила, а все-таки больше в дубину верил, чем в святой крест) и бац его, черта, по правому виску!
— Ой, хватит, больше не гикай!
— Нет, Сарсаила, шалишь! Ты разве не трижды гикал?
И трах его по левому.
— Ой, ой, довольно!
— Нет, не довольно! — и еще разок во имя отца дает.
— Ай, ой! — истошно завопил черт. И как был, с завязанными глазами, жалобно стеная, извиваясь змеей, кинулся в пруд, а там уж поведал самому Скараоскому обо всем происшедшем и что, мол, с этаким колдуном шутки плохи.
А Данила сидит у своего бурдюка и тяжко вздыхает. Ума не приложит, как бурдюк тот домой доставить. Но вот к нему третий черт является. В руках у него булава огромная; грохнул он булавой о земь и говорит:
— Мэй, человече! Теперь погляжу на тебя, каков ты есть. Кто из нас булаву эту выше подбросит, тому и деньги достанутся.
9
Микидуца — так называют чертенят в молдавских сказках.