Ясно, что каждый воробей старался, чтобы его «зона опасности» была как можно меньше. Прежде всего, он избегал находиться на границе стаи. Оказавшись с краю, он немедленно начинал пытаться переместиться к центру. К сожалению, кто-нибудь всегда должен находиться с краю, но каждый старается, чтобы этим «крайним» оказался не он. Происходила непрерывная миграция от периферии к центру стаи. Если стая шныряющих по помойке воробьев вначале казалась рыхлой и разбросанной, то вскоре она сбилась в плотную массу в результате внутренней миграции. Даже если изначально воробьи были рассеяны беспорядочно, то сейчас каждый из них был охвачен эгоистичным стремлением сократить свою зону опасности, пытаясь занять место в промежутке между другими воробьями. Это быстро привело к образованию птичьих групп, становившихся все более плотными.

Очевидно, тенденция к образованию скоплений в стае ограничивалась давлениями, направленными в противоположную центру сторону: иначе все воробьи сбились бы в одну, кишащую серую кучу.

Тем не менее, эта стайка воробьев представляла интерес для Самелина, так как она показывала, что даже исходя из очень простых допущений, можно получить расслоение по группам. Структура эгоистичной воробьиной стаи сама по себе не допускала кооперативных взаимодействий. В ней не было места альтруизму — только эгоистичная эксплуатация каждого воробья каждым другим воробьем. Хотя в реальной жизни получалось, что воробьи предпринимают конкретные активные шаги к охране других членов стаи от хищников.

Оказывается, есть много способов, с помощью которых эгоистичный воробей может извлечь пользу для самого себя, предупреждая своих собратьев криком тревоги, даже если подающий сигнал тревоги дорого платит за свой альтруизм.

Наблюдая за прыгающими беспечными воробьями, Самелин невольно пытался понять изменения, произошедшие с ним. Память и ощущение времени давали ему возможность думать — вспоминая, сравнивать вчерашний день с настоящим. Анализируя, он опирался на личный опыт, основой которого были характер и собственное представление о случившемся. Сравнивая, он хотел понять и оценить. Требовалась определить, было ли случившееся с ним хорошим или плохим. Но этого он не знал, как и не знал продолжения своей истории.

В 20 лет у тебя нет ни стажа, ни достойной профессии, но уже есть пенсия, назначенная государством из расчета среднемесячного заработка — в 1983 году она была у него около 120 рублей: он успел поработать перед армией на сдельщине. Но разве эти деньги были заменой тому, что он потерял? К этому времени женатый белый мужчина старше 40 лет уже не являлся уникальным товаром как на рынке труда, так и на рынке социальных услуг. Более того, в масштабе страны такие люди оказались социально неблагополучным большинством.

Прожив всего тридцать пять лет, Прицел почти десять из них существовал именно в таких условиях — кому в период кооперативного бума был нужен безногий инвалид с кучей декларативных (ничем не подкрепленных, кроме как на бумаге) льгот? Факт.

До 1990 года общее число сделанных ему операций составило тринадцать. Половина из них пришлась на период 1985-89 годов — это в среднем около двух операций в год: каждые два года он ложился в госпиталь, минимум на пару месяцев для протезирования. Прицел постоянно стеснялся своих протезов, походки, ему приходилось привыкать к новому быту. Проблемы в семье вообще — отдельная тема. Итог: раз в два года — госпиталь, новые протезы, месяцы привыкания и потом снова новые протезы. Культи усыхали, тело привыкало, искривлялся позвоночник, потертости перерастали в трофические язвы, которые не проходили, организм уже не реагировал на антибиотики и отдельные лекарства.

Мало кто мучился бессонницей из-за попыток хоть как-то облегчить жизнь Прицела. Все попытки помочь ему ограничивались наивными попытками людей, руководствующимися собственным представлением о трудностях жизни «безногого». Прицелу меньше всего хотелось, чтобы его благополучие зависело от настроения какого-то чинуши из администрации. Пятна ожогов, оставшиеся на его лице после подрыва на мине, белели словно посев страха — он боялся всего, что было бесплатно и благостно: одновременно и сразу для всех. Это он уже видел в Афганистане. Там тот, кто рисует на оперативной карте стрелки маршрутов засадных групп, для решения поставленной боевой задачи, использует весь доступный ему ОБЩИЙ РЕСУРС: вертолеты, танки, группы мальчиков с автоматами; а вот тот, кто оказывается на острие нарисованной стрелки, лежит в луже крови и с надеждой ждет вертолет, зная, что тоже имеет доступ через того, «кто рисует стрелки», к тем же танкам, вертолетам и группам таких же мальчиков с автоматами только в том случае, если сможет выжить в конкретной ситуации с помощью собственных навыков и опыта! Но все зависит не только от того, «кто рисует стрелки», от тебя самого тоже зависит многое — надо выжить сейчас, чтобы завтра спросить и взять свое. Мертвым уже ничего не надо, кроме памяти.

Государство технично «умыло руки», отдав на откуп инвалидам все проблемы социальной защиты. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Но Прицел лично тонуть не собирался!

— Но тогда, Государство, давай разберемся! Если ты так нагло несправедливо, давай разберемся, — решил Прицел.

Но правительство никогда не соизволит ответить на вопрос: если он, Прицел, подставлял свое индивидуальное тело и божественного происхождения душу под пули и осколки, то почему правительство не приравнивает его этот, пахнущий смертью труд к конкретному количеству акций нефтяной компании или гектаров земли? Конечно, в Государстве вопросы задает только Государство, оно присвоило себе это право самовольно, в одночасье, объявив выполненный Прицелом интернациональный долг очередной безнадежной дебиторской задолжностью государства. Обычный Bad debts, забудь об этом — никто никому не должен! Нельзя хотеть там, где ты не можешь.

У чиновника постоянный, полный доступ к ОБЩИМ РЕСУРСАМ, у тебя селективный доступ к ОБЩИМ РЕСУРСАМ. Допуском к этим ресурсам для чиновника служит его служебное положение, для тебя — конкретная жизненная ситуация, рожденная обстоятельствами и твоей собственной компетенцией. Он — уполномоченный государством чиновник, ты — гражданин этого государства. Чиновники — живут все в одном городе, работают в одном месте, для решения своих проблем используют безграничные государственные ресурсы, для этого имеют утвержденные формы согласования совместно принимаемых решений и совершенные каналы связи для обмена информацией. «Афганцы» — разбросаны по стране, для решения своих проблем используют собственные не бесконечные ресурсы, у них нет выработанных форм для принятия и согласования общих решений, у них нет общедоступных каналов для связи и для обмена информацией.

Отобрав некоторое множество факторов, влияние которых на уровень благополучия превышает некоторую пороговую величину, а также множество общественных процессов, влияние государства на которые наиболее значимо, «афганцы» построили собственную, сокращенную модель общественной системы. Факторные связи были полными — все входы и выходы были завязаны друг на друга. У идей всегда есть корни, а корни следует удобрять, но если переборщить — большая куча навоза становиться кучей дерьма.

В обществе почти безграничных возможностей (образца конца восьмидесятых) легко терялось ощущение стабильности. Общество дробилось на множество конкурирующих групп по интересам, по образу мышления, по уровню образования. Государство, рассуждало по логике комиссара: если человек умеет делать некоторое дело, значит именно он и должен уметь организовать деятельность в соответствующем направлении. Следуя этой логике, только лучший каменщик мог стать лучшим архитектором, лучший токарь — лучшим директором завода, а организовать систему социальной реабилитации сможет только тот, кто умеет лучше других жить без ног. После этого не следует удивляться тому, что организатор все поставил с ног на голову.