ста английских женщин, окруживших ракетную базу
в Грин-Коммоне, на последние шепоты голодающих
в Эфиопии. Но человечество начинается для нас с Ро-
дины. И лишь неутаивание и неумалчивание ни о чем
в своей родной стране дает моральное право всемир-
ности. Это и есть социалистическая гражданственность.
УРОКИ РУССКОЙ КЛАССИКИ
Только что вернувшийся с Великой Отечествен-
ной молодой Луконин когда-то написал:
А где,
когда,
на чем растут
хорошие стихи?
На этот нарочито детский вопрос нет ответа у
взрослых, и не к несчастью, а к счастью. Рецептуры
искусства нет и не может быть, как не может быть
рецептуры чуда. Научить быть талантливым нель-
зя. Если нельзя войти в одну и ту же реку дважды,
то нельзя дважды глотнуть один и тот же воздух ис-
тории, потому что он беспрерывно меняется — он и
по-другому отравлен, и по-другому свеж. Легкие се-
годняшнего двадцатилетнего человека нашей страны
не тронуты ни гарью войны, ни зловещими выхлопа-
ми пугающе незваных автомашин, но в них еще
попадает остаточная ржавчина все-таки необратимо
разрушенного железного занавеса, но в этих легких
с младенчества рассеяны частицы стронция, но в этих
легких меньше кислорода, потому что на планете ста-
новится все меньше зелени, о чем нам возвещает пе-
чальный набат экологии. В воздухе, которым дышат
сегодняшние двадцатилетние, нет приторного при-
вкуса нашей юной иллюзорности, за которую мы были
впоследствии наказаны, но иногда бывает сухо-
ватый, саднящий привкус скепсиса, за что будут на-
казаны они. Преимущество этого поколения — с дет-
ства усвоенное презрение к ложной гражданственно-
сти. Недостаток — это то, что презрение пассивно и
что боязнь впасть в ложную гражданственность при-
водит к боязни гражданственности вообще. Подмена
фальшивой романтики общественной отчужденнос-
тью —это подмена подделки другой подделкой. Любое
поколение неоднородно, и в нем есть и здоровое,
и нездоровое начало. Но печально, когда духовно здо-
ровое — бессильно, а нездоровое — полно сил. Когда
я вижу двадцатилетнего молодого человека — умно-
го, доброго, способного, но зараженного обществен-
ной инертностью, а рядом с ним — его ровесника,
завидно искупающего малоталантливость деловито-
стью, полного сокрушительной пробивной силы и со-
мнительной энергии, мне хочется воскликнуть: талан-
тливые добрые люди, не отдавайте гражданственность
в руки бездарных недобрых людей, доведите бездар-
ностей до того, чтобы они, а не вы были вынуждены
стать общественно пассивными!
Молодые писатели, помните, вы вдохнули в себя
новый воздух истории. Но внутри ваших легких этот
воздух перерабатывается. Завтрашний воздух будет
таким, каким будет ваш выдох. Если вы почувствуе-
те, что ничего не можете изменить в воздухе истории
вашим выдохом, писать бессмысленно и надо найти
в себе мужество заняться другим делом. Молодость
без надежд на изменение воздуха мира неестествен-
на. Конечно, есть многие сложности, на которые лег-
ко сослаться в оправдание своей невсемогущести. Из-
дательства наши преступно медлительны, и когда мо-
лодые писатели с пышными чубами приносят свои
рукописи в редакции, то получают авторские экзем-
пляры, уже втайне интересуясь средствами против
облысения. И все-таки в моменты отчаяния помните,
что отчаяние — непозволительно. Вспомните строки
Маяковского:
Это время —
трудновато для пера,
но скажите вы,
калеки и калскши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней и легше?
Когда за душой нет хороших произведений, нече-
го ссылаться на внешние трудности. Можно временно
помешать что-то напечатать, но невозможно помешать
это написать. За нами — великая история великой
страны, наполненная победами и трагедиями, и лите-
ратура не имеет права быть менее великой, чем дей-
ствительность. Быть русским писателем всегда было
нелегко, и нелегко им быть сейчас. Но у русского
писателя есть одно огромное счастье — нигде так,
как в нашей стране, не любят литературу. Нигде сло-
во «писатель» не было поднято настолько высоко, как
в понимании нашего народа. Чувство нашего счастья
должно превосходить с лихвой всю тяжелую, а иногда
и кровавую плату за благородное звание русского пи-
сателя. Хотелось, чтобы лучшие из вас, не впав ни
в коммерческую деловитость, ни в саморазрушитель-
ную общественную инертность, заслужили бы слова
Пушкина о поэте: «Никогда не старался он мало-
душно угождать господствующему вкусу и требо-
ваниям мгновенной моды, никогда не прибегал
к шарлатанству, преувеличению для произведения
большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом
неблагодарным, редко замеченным, трудом отделки
и отчетливости, никогда не тащился по пятам свой
век увлекающего гения, подбирая им оброненные ко-
лосья; он шел своею дорогой один и независим...» Ска-
зано на все века, пока будет существовать русский
язык и русская словесность. С той поры, когда это
было сказано, история преподала много новых уро-
ков, которыми не только не опровергла, но подтвер-
дила бессмертные уроки русской классики.
«Человек, рожденный с нежными чувствами, ода-
ренный сильным воображением, побужденный любо-
честием, исторгается из среды народныя. Восходит
на лобное место. Все взоры на него стремятся, все
ожидают с нетерпением его произречения. Его же
ожидает плескание рук или посмеяние, горше самой
смерти. Как же быть ему посредственным?» — так
определил когда-то Радищев моральную невозмож-
ность духовной посредственности для любого челове-
ка, который хочет именоваться русским писателем.
Другой наш классик — Салтыков-Щедрин — с го-
речью добавил: «Поэт! Если из миросозерцания свое-
го ты выжал последние соки, то замечу: ведь есть же
на свете миллионы людей, которые не написали
в жизни своей ни строчки, и живут же... отчего же
и тебе не последовать их примеру?»
Итак, по нашей классике посредственность есть
непозволительность, отсутствие миросозерцания долж-
но налагать вето на употребление чернил. Можно воз-
разить: «Не всем же быть гениями. Есть и честные,
скромные труженики пера». Но человек, называю-
щий себя писателем, хотя явно не может писать, уже
этим нескромен. Тем более такой человек нечестен,
если он ожидает похвал и наград за эту свою не-
скромность, которая иногда ханжески притворяется
скромностью. Нельзя требовать от каждого писате-
ля, чтобы он был гением. Но следует все гаки тре-
бовать от каждого писателя, чтобы он не был по-
средственностью, хотя в ряде случаев это необратимо
поздно. Посредственность чаще всего происходит от
невежества. Оставим в стороне невежество застенчи-
вое, простодушное, незлобивое, происходящее часто
не по собственной вине. Но не простим невежества
самодовольного, торжествующего, превращающего-
ся в нравственный лилипутизм, озлобленный на всех,
кто выше ростом. Торжествующее невежество порой
неплохо мимикризируе1ся, играя в образованность, —
у него всегда наготове хотя бы несколько цитат, —
но копни поглубже зазнавшегося неуча и увидишь,
что он никогда по-настоящему ничего не читал. Есть
более опасный подвид невежества — это невежество
образованное, глубоко начитанное, но за этой начи-