…Нейрохирургическое отделение находилось на десятом этаже БСМП-2. Из окон нашей палаты хорошо просматривалось асфальтированное объездное шоссе, разделяющее одноэтажные домики Северного поселка с мощными корпусами современной больницы. Если широкими коридорами отделения пройти на другую сторону этажа, то с балкона открывался вид на пруд с резвящейся у берегов детворой, на разноэтажки Северного жилого массива. В палатах на той стороне было пошумнее. Или так казалось. А в нашей на шесть коек с пятью страдальцами с черепно — мозговыми травмами было тихо даже при раскрытых окнах. На дворе стояла вторая половина июля.

В субботу, ближе к вечеру, к нам привезли мужчину лет пятидесяти. Как потом выяснилось, споткнулся, ударился головой о бордюр. Для срочной операции потребовалась кровь для переливания. Ее не оказалось. Денег на закупку у пострадавшего тоже не было. Внешний его вид говорил о том, что это человек семейный. Больше суток он лежал на кровати, то чернея, то бледнея. На вопросы врачей лишь поднимал руку, говорить не мог. Потом его все-таки покатили в операционную. Приходили жена с дочерью. Утром медсестры сообщили, что мужчину вскоре после вскрытия отвезли в морг…

— Полчаса уже по сотовым телефонам долдонят, и никаких мер, а?

Стоявший у окна крепкий батайчанин под шестьдесят лет, строитель, хохотнул с сарказмом в голосе, безнадежно махнул рукой. Месяц назад после работы они отметили в бригаде знаменательную дату, он пошел домой пешком. На улице, почти в центре, проезжавшая машина зацепила бортом. Ребята остановились, погрузили бесчувственное тело в кузов, вывезли за город, ограбили и сбросили в придорожную канаву. Как очухался, сумел добраться до дома — вопрос, как говорится, не к людям. Они свое дело сделали.

— Кто? — не понял лежавший на постели молодой парень, бывший охранник. После избиения напавшими на охраняемый им объект преступниками, он с трудом двигался без посторонней помощи. Он еще на что-то надеялся, этот умный тридцатилетний мужчина, каждодневно — утром и вечером — посещаемый кормившим его, безраздельно любящим пожилым отцом.

— Бомж заполз на территорию больницы и лежит в скверике на дорожке. А тут ментовская машина, — пояснил строитель. — Двое сержантов брезгуют к нему подходить. Переговариваются по рации со своими. Из больницы ни одного белого халата.

— Мне из обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, — откликнулся плиточник из Александровки, свалившийся с наспех сколоченных строительных лесов на коммерческом объекте. По его словам, заработки там были неплохие. — Но на бомжей, на случайных без документов, здесь ноль внимания. «Труповозку» потом подгонят и… в общую могилу на Северное кладбище. Или сначала в морг. В морге, рассказывают, не продохнешь. Забит под завязку, электроэнергию за долги отключили. Холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают. Кому кто сейчас нужен…

— Да еще без медицинского полиса, — хохотнул один из двух милиционеров, несших службу в палате по охране широкоплечего, коротко стриженого парня. То ли из новых русских, то ли крутого, потерпевшего при разборке. Вскоре охрану с него сняли, перебросили на другого пациента, тоже поступившего в палату. Наверное, стриженый сумел откупиться. На некоторое время повисла тишина. Строитель отвернулся от окна:

— Менты уехали, — сообщил он.

— А бомж? — поинтересовался кто-то.

— Залез под лавку, собаки ноги обнюхивают. Отходился, видать.

Я встал с кровати, с трудом передвигая ноги, прошел на балкон. Голову стягивал слой бинтов. Под ним саднили шесть зашитых по живому дырок

… Конец июля 1997 года. Была середина дня. Я поднялся с лавочки перед подъездом, пошел домой. Вчера вечером товарищ все — таки достал, пришлось выпить в честь дня его рождения. За свой счет, естественно, напоить и его. В ногах ощущалась тяжесть. У самой двери прицепился один из беспредельщиков, которых было полно возле любой пивной или рюмочной. Видел его раза два. Краем уха слышал, что кличка Казак, что лагеря ему не в новинку. Войдя в квартиру попытался закрыть дверь. Но местный фраер рванул ее на себя. Я снова напрягся, стараясь замкнуться на ключ. Казак буквально вырвал дверь из рук. Я прошел в комнату, уверенный в том, что дома никто не тронет. Вдруг удары кулаками, ногами посыпались один за другим. Последовала подсечка, ботинки с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Я сумел оттолкнуть озверевшее животное, попытался подняться. Казак схватил одну из лежавших на полу пятикилограммовых гантелей, с которыми по утрам занимался зарядкой, прошелся по голове, вискам, надбровным дугам острыми железными дисками. Я осел мешком. Через время услышал злобно — нетерпеливый голос возившегося в шифоньере алкаша:

— Ты мне ска-ажешь, где спрятал деньги.

Я огляделся вокруг, машинально вывернул карманы. Кровь заливала глаза, с волос текла по щекам. За шиворот. На полу под ладонью раздавались слякающие звуки. Двести тысяч до-обменных, заработанных случайным трудом, рублей вывалились наружу. Я осознал, во что вляпался.

— Больше искать бесполезно, — прохрипел я. — Чулков никогда не имел…

Казак подошел, ударил гантелей так, что перед глазами возникла ярко — белая вспышка. Это был конец. Но в молнией сверкнувшем свете я вдруг увидел, что дверь осталась приоткрытой. Алкаш в спешке забыл ее захлопнуть. Свет блеснул как бы от окна за спиной. Рядом, в углу, висела икона. Казак направился в туалет. Там на полочке лежали пачка бритв, другие туалетные принадлежности.

— Ты же убиваешь, а я человек… Рекорды делал, очерки о людях писал, — негромко сказал я.

— Убиваю, — согласился Казак. — Писатель… говно хреново.

Как я сумел оторваться от пола, выдраться на лестничную площадку, не знаю. Силы придала высвеченная расщелина между дверной обивкой и лудкой. Позже не раз садился на то место, но так и не смог увидеть света от приоткрытой специально двери. Видны были только петли с внутренней стороны. Казак выбежал за мной, здесь я его уже оттолкнул, вышел на улицу. Когда он ударил меня в первый раз, затем сделал подсечку, я сумел подняться, схватить его за горло. Он захрипел, принялся дергать ногами. И я бросил, став беспомощным от мысли, что мог задавить слабее себя человека насмерть. Замешательством и воспользовалась гнида, снова сбив с ног, нанеся удары гантелей, чтобы больше не поднимался. Не могу найти ответ, почему нет и, сколько себя помню, не было злости на подобных подонков. Ведь я крепче, сильнее. Поднимаю руку, хочу врезать, а удар получается слабым. Жалко, потому что передо мной человек. Как все равно что осознал.

Остальное почти не запомнилось. Через некоторое время оказался дома, лег на кровать. Соседи вызвали «скорую», милицию. «Скорая помощь» ждала два часа, пока милиция пыталась проникнуть в запертую квартиру. Один из оперативников догадался выломать железную решетку на окне. След от сапога так и остался на странице лежащей на столе раскрытой Библии. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь…

С балкона открывался великолепный вид. В заходящих лучах солнца сверкали островерхие крыши дач — теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой во время гастролей в нашем городе мял широкую постель Филипп Киркоров. Но мысли были о другом — о валявшемся под лавкой на территории больницы человеке. Из палаты позвали на вечерние уколы. Крепко сбитая медсестра приказала заголять ягодицы.

— Помогли бы человеку, — кивнул я в сторону окна.

— Кому? — брызгая лекарством из шприца, не поняла молодая женщина.

— Бомж, или еще кто, на вашу территорию приполз, — с неловким смешком пояснил плиточник из Александровки. — Под лавкой лежит.

— Сто лет он мне, — даже оскорбилась краснощекая веселушка. — На каждого бомжа внимание обращать.

— Человек, не скотина, — попытался убедить я.

— Да нам зарплату с марта месяца не платят, — мгновенно завелась баба. — Жрать нечего, а он с какими-то бомжами, Поворачивайся, говорю.

Предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу: не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию: