— Отползла бы…

— Ага, вцепился… Но теперь все будет в порядке.

— До следующего раза, — перевел дыхание я.

— Ужасно боюсь таблеток, тем более абортов. — откинула голову Маринка. — Они действуют на сердце, на организм, который не железный.

— Заставь предохраняться любовников. Хотя бы вовремя спрыгивать.

— Ты соскакиваешь?

— Сейчас нет, потому что пришла подзаряженная. А так беспокоюсь о вашем самочувствии. Женщина — здоровье нации.

— Все бы так рассуждали, — вздохнула Маринка. — Теперь кто бы сподобил найти трусы. Недавно купила…

Наступил момент, когда в отношении книги появилась надежда. Я решил издать не роман о жизни рынка, а собранное под одной обложкой лучшее из написанного. Не покидала надежда, что роман опубликуют все равно. Приближалась юбилейная дата, надо было отметить, если представлялась возможность.

С пленками, дискетами я появился на пороге самой типографии. Без посредников. И удивился цене, объявленной за печать тысячи экземпляров. Она составляла половину от требуемой самодурами изначально. Книга обходилась не в шестьдесят пять — семьдесят рублей, а в сорок. Объемом в пятьсот двадцать страниц убористого шрифта. Я сразу согласился с условиями. Хрен с ними, с тысячью с лишним баксов, неважно, что опять придется перебиваться на подачках. Я принадлежу к клану людей, которые мысль, напечатанную в форме книги, считают дороже всех богатств на свете. Руль иномарки, дача в экологически чистом районе, шикарная квартира, возможность отдыхать в любой точке земного шара — хорошо. Но дело не в вещизме, не в славе, а в другом. Я сказал свое слово. Я ВЫРАЗИЛ СЕБЯ!

В июле получил из типографии всю тысячу экземпляров. Нанял шофера из народной среды. Когда выгрузились рядом с углом дома, в котором жил, произошел маленький казус.

— Ты добавь, — требовал мордастый водитель. — Что это, паршивый стольник. Задницу подтереть.

— Я подарил книгу. Не хочешь читать, продай за пятьдесят рублей, — не соглашался я, не переставая передвигать сотню пачек ближе к подъезду. Хорошо, первый этаж. Шофер подруливать отказался. — За подвоз ты получил.

— На хрен мне книга. В туалет сходить?

— Зачем выпрашивал? Верни.

— Забери, добавь деньгами.

— Мы договорились за сто рублей? Они у тебя.

— Ты ж писатель, деньги лопатами гребешь. Если бы пронюхал — за тысячу не согласился бы.

— Я работал по черному, чтобы издаться за свой счет.

— Пошел на хер, за свой счет… У вас бабок куры не клюют.

— С тебя гаишник, от которого спас я, не сотню содрал бы, а пятьсот. Забыл, что договор дороже денег? — подхватив кусок трубы, я попер на мордастого. — Вытаскивай мою книгу, иначе и харю, и стекла расшибу.

Водитель выкинул том, нажал на стартер. На сидении я заметил целую пачку. Рванул дверцу отъезжающей «Газели», сдернул плотный квадрат.

— Ты можешь не уехать. Козел…

Амбал терзал баранку, едва не выкручивая из колонки. Еще бы немного, встречная машина перегородила путь. Тогда бы поговорили. Он это понимал, вонзаясь в просвет. Из дома вышел сосед помочь перенести пачки, на которые косились лет по четырнадцать — пятнадцать подростки из соседних хрущоб. Подоспела Татьяна. Втроем мы быстро затащили тираж, подбрасывая упаковки до подъезда, до порога квартиры. Татьяна складывала.

— Что собираешься с ними делать? — когда работа была закончена, покосилась любовница на стопку в углу.

— Продавать, — ответил я. — Часть разнесу по валютчикам. Давно намекают, что произведений моих не видели. Часть постараюсь сбагрить сам. Поставлю возле себя ящик и буду предлагать.

— С автографом, — усмехнувшись, поправила волосы любовница. — Думаешь, валютчикам нужны твои сочинения?

— Спрашивали. Кто хочет посмотреть, о чем пишу, найдутся.

— Найдутся, — неопределенно сказала Татьяна. — Побежала. Когда думаешь поехать за стиральной машиной? Я остановила выбор на «Боше».

— Почти двенадцать тысяч рублей.

— Накопила, заняла… Старую пора выкидывать. Так когда?

— Как скажешь. На книгу не добавила. Полгода назад бы выпустил, и деньги бы вернул.

— Побыстрее раскручивайся. Твои слова, если куплю стиральную, повезешь на море за свой счет.

— Я не отнекиваюсь.

— Докажи, что мужчина.

На следующий день я загрузил в две сумки восемь пачек, потащил на базар. С трудом доволокся до участка перед воротами в рынок, на котором вертелись валютчики с нашего угла.

— О, писатель, — встретили они дружными возгласами. — Переквалифицировался? На чем бабки делаешь?

— Книгу издал, — через силу прохрипел я. — Принес продавать. Вам первым.

— На хрен она нужна, — как обухом по голове отрезвил Хроник. Маленький лысый Лесовик отошел в сторону. — Неси на центральный проход. Там валютчиков много.

— Нужна, нужна, — похлопал по плечу Сникерс. — Распаковывай, посмотрим, что нацарапал.

— Только к магазину сдвинься. Клиенты мимо проскакивают, — поморщился бывший мент Хроник. — Иди к Папену или Склифу, они начитанные.

Я прочухался за жестяную бочку, сорвал бумагу на одной из пачек. Обида собралась в горле комком. За то, что мудохался, сочиняя произведения для народа, обливаюсь потом в надежде пристроить труд именно народу, запросто можно получить от народа пинка под зад. Блин, самая читающая страна в мире, гоняющаяся за писателями в надежде заполучить автограф. Не успел измениться строй — не люди, не общество, недоразвитый социализм поменяли на зачаточную демократию — и полезла из всех щелей дремучая безграмотность. Она словно ждала часа, чтобы сбросить навязываемую образованность, интеллигентность как ненужную тяжесть, мешающую набивать желудок ливерной колбасой.

На своем углу я продал лишь три книги. Бывший сотрудник уголовного розыска Склиф пытался распознать мою сущность. Сникерс отнесся с интересом. Жан Луи Папен с Тамарой приобрели из жалости. Такая картина ждала и на центральном проходе. В понимании обывателя писатель, надумавший промышлять своими произведениями сам, по рангу опускался ниже бомжа, выпрашивающего мелочь на бутылку бормотухи.

Но я не сдался. Каждый день приезжал на работу с набитой сумкой. По рынку поползли слухи, что если бы продолжался сталинский режим, за написанное в книге меня поставили бы к стенке. Это добавило веса. До отъезда с Татьяной на берег Черного моря, продал около ста пятидесяти томов. Книгу назвал «Добровольная шизофрения». До кого дошло, отмечали, определение вошедшим в книгу произведениям дал точное. Испокон веков Россия была населена добровольными шизофрениками.

Через полтора месяца поезд Москва — Адлер уносил меня с Татьяной в лазурно — солнечное Лазаревское. Отношения испортились бесповоротно. Я мечтал, чтобы она не поехала. В последнее время, когда прогуливались по центру, начала вздрагивать от едва не всякого сигнала автомобиля. Подумалось, что снова встречается с бывшим любовником, имеет с ним дела, от которых получает определенный процент. Пару раз обозвала его именем. Этого было достаточно. Для них деньги не пахли, я же был всего лишь писатель. Татьяна клялась, что ничего быть не может. Обманул, бросил, поменял на молодую. Я очень хотел отдохнуть один. Но она пришла вовремя.

Мы поселились у прежних знакомых, радушно принявших, не спросив паспортов.

— Как доехали? Что нового в Ростове? Написали еще книгу? — засыпала сноха хозяйки вопросами. — Мы хвалимся отдыхающим, что каждый год к нам приезжает писатель.

— Спасибо, Леночка, — под настороженным взглядом Татьяны поцеловал я светлоглазую женщину. — Я литератор, каких много.

— Да бросьте вы! Вашу книжку про приемный пункт стеклопосуды курортники зачитали до дыр, — Лена наклонилась к уху. — Не женились?

Я отрицательно помотал головой.

— Зачем тогда везти, деньги тратить? — зашипела она. — Своих девать некуда. Помнится, как перчатки меняли. Недели две после отъезда продолжали приходить, про вас спрашивать.

— Преувеличиваешь, — неловко ухмыльнулся было я. — Сюда много не водил.