— Озверел? — поправляя прическу, набросилась она. — Чуть половину лица не снес. Мудак.

— Спросил же кто, — развел я руками. — Ты промолчала.

— Сам ты промолчал, идиот. Кричать, что-ли? — Покрутила Маринка пальцем возле виска. — Я помахала рукой. Или хочешь, чтобы соседи сбежались?

Я не стал доказывать, что в глазок была видна только крайняя плоть самого глазка. Маринка сняла туфли, сердито сопя, села в кресло возле стола с печатной машинкой. Бросив на тумбочку подручный инструмент, я покосился в сторону кухни. Дверь с матовым стеклом плотно прижата к лудке. Сегодня у нас с Татьяной выпадал день отдыха. Впрочем, если бы что не так, Маринка все бы поняла. Как сейчас.

— Рассказывай, — облокотился я о край столешницы. — Опять залетела?

— А то не знаешь, — покривилась обиженная на грубую встречу молодая женщина. — Везет, блин. С мужем не хватаю, а с… мужем как чуть, так задержка месячных.

— Ты выскочила замуж? Можно поздравить?

— Ну… с сожителем, какая тебе разница. Все равно задержка.

— Давно бастуешь?

— Недели две. Своему не говорю, подумает, от него. На руках будет носить. А мне лишние хлопоты.

— Может, правда?

— Обалдел! А… не от ветра же. Но второй ребенок, сам понимаешь. С одним справиться не могу.

— Да еще черненький, — ухмыльнулся я.

— Что?

— Это я с собой. Учти, вино за твой счет.

— Видела, как в автобус втаскивались, — ревниво обследовала меня Маринка. Вот женщины, сами направо и налево, а кобелю поссать за углом не дают. — Принесла, в сумке стоит.

— Марочное?

— Три семерки. Хотела «Кокур», он послаще. Но толку нуль. От вермута нутро жаром схватывается. От «Кокура» лишь на горшок тянет.

— По тяжелому?

— По всякому. Что ты сегодня подначиваешь? — всмотрелась Маринка. — Перетрахался? Или старость напирает? Не желаешь помочь, скажи.

— Когда я отказывал. Ты тоже палочка — выручалочка.

— А то! Если никого вокруг, или забухал по черному, дорогу находил, — потеплела глазами любовница. — Помню, тебе под сорок, мне только двадцать, когда подруга свела. Кстати, Анку ты тоже оприходовал.

— Врет, — отнекался я.

— Анка меня не обманывала, как и я ее. Лапшу на уши вешать будешь кому попроще.

— Понял. Пора приступать к работе.

— Воды горячей нет?

— Могу нагреть в чайнике.

— Ладно, тащи бутылку. И любимый сырок. На закусь.

Вино Маринку обволакивало сразу. Если другие женщины умудрялись держаться, то она превращалась в мягкую минут через пятнадцать. Губы полнели, глаза увеличивались, груди приподнимались выше. Возникало озарение, мол, природа, не захочешь — возбудишься. Вчера на ее месте сидела Татьяна, и уже невмоготу. Рука ныряла под прикрывающую бедра темно- синюю юбку, пальцы оттопыривали края трусиков, нащупывали лобок с половыми долями. Принимались ласкать бугорок клитора. Маринка опускала подбородок на мое плечо, устилая спину волосами. Дыхание учащалось. Она ловила мои губы, всасывала их, прижимаясь к вспотевшему телу. Другой рукой я обхаживал соски на как у пятнадцатилетних девочек грудях, когда летом протискивались они по проходу автобуса, ненароком протягивая ими по обнаженному плечу. Персты массажировали дольки, один сползал по ущелью к туннелю с вовлекающим входом. Скользил вверх — вниз, пока смазки не становилось достаточно. Пока не начинал слышаться слякающий звук, заставляющий напрягаться член. Маринка расстегивала ширинку, обхватывала головку, подушечкой большого пальца промокая капельку липкой жидкости. Значит, готов и я. Кожа на члене расправлялась, уздечка звенела струной. Если поначалу Маринка могла накатывать ее на головку, то теперь лишь гладила лоснящийся, шелковый фаллос. Прикосновение кончиков пальцев приносило нетерпеливое наслаждение, готовое сорваться тетивой, вытолкнув струю спермы. До этого доходить было рано. Поводив языками по полости ртов, половив набухшие губы, мы расслаблялись. За обмякшие плечи я разворачивал любовницу. Задрав юбку на выпирающую попку, стаскивал трусики, и, направив член, на котором можно было дотащить ведро воды на пятый этаж, погружал в призывно играющее мышцами влагалище. Начиналась мучительная работа, когда волосы на яйцах становились дыбом, когда невозможно к ним прикоснуться из-за невыносимой щекотки. Когда свербило в заднем проходе, словно вокруг бегал маленький язычок. Партнерша опиралась руками о край стола, охала, ахала, захлебывалась сладострастием. В зеркало сбоку было видно, как с уст ее капала слюна, пламенели щеки, как не в силах была она распахнуть глаза, трепеща ресницами, словно попавшими в паутину бабочками-махаонками. Локоны обрамляли лицо, прилипая к щекам, к углам жаркого рта, к влажным, жадным губам. К груди за неожиданно распахнувшейся кофточкой, к высокой шее. Соски скользили по поверхности стола, снова взлетали. В голове проносилась мысль: а был ли лифчик? Прижималась к моему лобку попка, терлись не переставая полные бедра. Какое это счастье, заниматься любовью с длинноногой женщиной. Это не капризная девушка. То мешает вес тела, то дыхание. То морщится, что не в ту сторону качаю, вообще не туда попал. А когда притрешься, оказывается, она способна лежать как сосна, дожидаясь зарождения оргазма. А когда он захлестывает, испуганно таращить глаза с немым вопросом: не кончается ли в данный момент она сама, и не пора ли закругляться. И хочется спросить, чем располагаешь, дура, что ставишь из себя секс бомбу? Ты у меня случайная, как и я у тебя. Не о сексе мне мечталось, а… Короче, проехали.

Тем временем Маринка оборотилась передом. Я содрал с нее трусы, приподняв ногу, поставил ступней на подлокотник кресла. Когда пил и курил, или быстро кончал, или кончить не мог. Оргазм бывал разный. То от боли, сладости сознание меркло. То словно через член из яиц вытянули соплю, сползла она на головку, измазала ее. Бросил вино с сигаретами, лишь первое время ощущения оставались неяркими, затем так разошелся, что бабы прекращали заниматься сексом, с беспокойством наблюдая за кувырканиями возле. Но стоило Маринке повернуться передом, больше пятнадцати минут не получалось. Вид половых органов с сексуальными звуками, запахом рыбы, давили на спусковую кнопку сильнее. Вот и сейчас я ощутил себя мужчиной, овладевшим женщиной по первобытному закону природы. Расстегнув на кофточке последние пуговицы, раздернул ее. Груди отвисли сосками вниз, намекая о земном тяготении. Я припал к твердым комочкам губами, лаская их кончиком языка. Я целовал шею, живот, высасывал пупок, не замечая, что партнерша откинулась на поверхность стола, змеей извиваясь по нему, обхватив ногами мой зад, а руками теребя волосы на затылке. Мои уши горели, плечи были исцарапаны. Отодвигалось кресло, скрипел подаренный на новоселье письменный стол. А мы трудились до маслянистого пота, до горячих его струй. Инстиктивно отметив, что партнерше кончать уже нечем, что и сам теряю чувствительность, я поднапряг мышцы живота.

— Кончаюсь…, — сумела вытолкнуть резиновые буквы и Маринка. — Давай располза… ться…

Поймав начало короткой волны, которыми дышит Вселенная, краски я взгромоздил на ее гребень. И обрушил в неведомую дыру, кувыркнувшись туда и сам. Так, наверное, в положенный срок зарождаются звезды, планеты, солнца. Галактики. Метагалактики. Сама Вселенная, когда приходит момент обновляться. Впаявшись низом живота в лобок Маринки, я взорвался испариной, забился в конвульсиях, подгребая под себя мокрую попу, едва не влезая в нее весь. Наступило время «Ч»…

Когда начали возвращаться мысли, организм стал бороться за выживание с их помощью. Пробуждалось желание дать возможность женщине перевести дыхание. Заметив, как бьется в животе сердце любовницы, я уперся локтями в край стола, свалился боком в кресло. Громко застонал стол, пара планок выскочила из гнезд. Я успел подхватить Маринку за талию, приобретенная в разгар строительства коммунизма мебель сложилась. Партнерша плюхнулась мне на колени.

— Живот разболелся. И спина, не могу, придурок, — она облизала распухшие губы. — О край стола…