— Пойдем за ларек, — позвал я наследника. — Большие вещи притягивают взглядов больше.

Мы протиснулись в проход между задней стенкой ларька и до земли грязными окнами магазина, через которые виднелись вторые рамы. Раньше директором помещения с продовольственными холодильниками был Сурен. С началом приватизации армянин хотел, чтобы оно осталось за ним. Место приносило немалые деньги от оборота с утра до позднего вечера. Но нашелся солидный коммерсант, выкупивший площадь с содержимым, сразу начавший современный ремонт. Невозможно было смотреть, как Сурен переживал. Из отходов он слепил лишь хлебную палатку рядом бывшей вотчиной.

В нос ударил запах прокисшей мочи, разлагающегося говна вперемешку с блевотиной и пролитым вином. Бомжи, колхозники, поддатые горожане устроили здесь бесплатный туалет. Не отставали и женщины.

Сорвав газету, парень скомкал ее, пихнул под мышку. Извлек из сумки плетеную из серебряных проволочек конфетницу. Я взял вещь в руки, не опасаясь, что нас застукают. Сюда менты носа не совали. От вони покруживалась голова. Перевернув тяжеленькое изделие, нашел пробу, которая оказалась царской — восемьдесят четвертой. Ручка над конфетницей была сделана из толстой пластины с квадратиками на концах, из них выступали блестящие заклепки. Она ложилась на одну или другую стороны глубокого продолговатого ковчега с матовым дном тоже из одной пластины. Могла держаться посередине — так точно подогнали заклепки, даже время не разболтало их в отверстиях. Корпус отсвечивал тончайшим узором расходящихся из центров с боков витых веревочек, от небольших, похожих на гербы, сплошных пластинок с выгравированным орнаментом. Или буквенной вязью. Рядом с пробой всегда ставился год выпуска. Цифры чуть подтерлись, но все равно можно было различить, что конфетница одна тысяча восемьсот пятидесятого года выпуска, сработана московскими мастерами. Рядом вздыбился конь с Георгием Победоносцем, пронзающим копьем трехголового змия.

— По сколько возьмешь за грамм? — нетерпеливо спросил парень.

— Мы берем по рубль тридцать, — начал было я.

— Дурака надыбал? — наркоша забрал вещь. — Это цена лома. Если хочешь, по пять рублей за грамм.

— Я не договорил. Согласен взять по три рубля, — нахмурился я. — Больше никто не даст, сами продаем от трех до четырех рублей. В скупке примут по рубль тридцать, как лом, в ломбарде — по полтора, не дороже.

— Поэтому пришел, — озаботился клиент. — Старинная вещь, почти сто пятьдесят лет.

— Здесь богатых купцов не ищут. Купил — продал.

— Понятно… У меня еще поднос. Немного погнутый.

Длинными руками наркоша вытащил из сумки плоский, с небольшим закругленным выступом по кругу и мелким узором по верху поднос На дне была выбита тоже восемьдесят четвертая проба, тот же год. Скорее всего, обе вещи составляли единое целое, делал их один мастер. Но по внешней стороне дна провели длинную глубокую царапину, сам выступ в одном месте словно выворачивали клещами. Осмотрев изделие, я пришел к выводу, что ремонту оно не подлежит — слишком глубока царапина, больно пожеван край. Это лом. Клиент, наверное, консультировался, вел себя спокойно, не как при обследовании конфетницы. Вернув поднос, я покусал нижнюю губу:

— Оба изделия могу взять по два рубля на круг. В конфетнице граммов шестьсот?

— Шестьсот двадцать. В ломбарде взвешивали, — кивнул парень. — Если заинтересовался, уступлю по три. Общий вес килограмм четыреста восемьдесят граммов. К вам подруливают скупщики старинных изделий. Все равно навар сверх головы.

— Ты навар не считай, — посмотрел я наркоше в пустые глаза. — Поднос ломовой, конфетницу продать надо. Купцы со стороны заглядывают раз в год по обещанию, свои норовят дать дешевле, чем купил.

Парень долго рассматривал меня с макушки до носков ботинок. Он словно забыл о серебре, скорее, как бы оценивал обстановку. В голове мутилось от запахов, хотелось выбраться на свежий воздух. Я собрался послать его подальше, когда заметил блеск в глазах. Решил не торопиться, дать последний шанс.

— Какая окончательная цена? — выдавил из себя непутевый наследник.

— По два пятьдесят. Или шагай своей дорогой.

— Гони бабки.

— Товар, — скрипнул я зубами.

Не знаю, что удерживало уйти в обратную сторону. Наверное, упрямство, необходимое в другом месте. Наркоша передал обе вещи, оловянными глазами уставился в переносицу. Я встряхнул холщовую мешковинку с ручками, запихнул серебро туда, нашарил калькулятор.

— Три тысячи семьсот рублей, — буркнул я.

— Давай, — эхом откликнулся клиент.

Расстегнув замок на сумке, я вытащил пачку сторублевок. Долго перелистывал купюры. От запаха в башке творилось невообразимое. Отдав положенное, оперся остатком денег о заднюю стену ларька. Черт дернул заволочь сюда. Мог бы сторговаться в магазине. Почувствовал, как потянули за ремешок. Среагировал мгновенно. В заднем кармане брюк носил шило с колпачком от авторучки на конце, чтобы не проткнуть кожу на заднице себе. Крутые валютчики имели разрешения на ношение огнестрельного, газового оружия. Другие держали складные ножи или заточки. Я обходился по старинке. Рука выстрелила к горлу противника, вдавила пергаментную кожу под челюстью. Парень отпустил ремень, неловко пошатнулся. Задышал неглубоко и прерывисто.

— Ну и реакция у тебя, — прохрипел он.

— Служили…

Надрывно кашляя, он затерялся в валившей через трамвайные пути толпе. Я положил остаток денег в сумку, задернул замок. Заметил, что колпачок будто прикипел к стальному жалу. Тряхнув плечами, невольно перевел дух. Подумал, что наркоша издыхает где-то от нервных спазм. Выйдя из-за ларька, вобрал полную грудь прожаренного воздуха, обыденно повел глазами по толпе. Наверное, отвык обращать внимание на подобные сцены.

Прошла неделя. Разговоры о падении рубля становились устойчивее. Крупные дельцы взялись переводить в доллары все подряд. Всплеск был спонтанным. Остальные банковали по прежнему, не думая о сдаче акций и продаже припрятанного золота с дойчмарками. Я стоял на углу ларька, разговаривал с Папеном. Как всегда, он ходил вокруг да около. Недалеко переминался Серж, муж сестры бригадира, приставленный для выяснения — сколько можно наварить за пару-тройку часов маяты в вечернее время. Пока я отстегнул на месяц вперед приблизительно. Сбитые копейки делил с Сержем, которому не нравилась временная миссия. Возле золотого «Кристалла» навар был гораздо весомее. Он бы давно сдернул, если бы мог ослушаться хозяина. Я похмыкивал, потому что пришел на рынок не за деньгами, скорее, за впечатлениями.

— Думаю, обвал рубля будет, — больше сам с собой рассуждал Папен. — Там кто его. Нефтяная и газовая трубы качают исправно. Дивиденды по акциям не выплачивались, и не выплачиваются. Зарплату с пенсиями заморозили. Ельцин дирижирует, камаринского отплясывает. Вечный отдых — Сочи, Байкал, Карелия. Сердце не выдерживает. Интересно, какое не ослабнет после литры выпитой. Передал бы пост, дело с концом.

— Некому, — пожал я плечами. — Все на одно крестьянское лицо.

Задавив смех, Папен крутнулся в ларек. Не дожидаясь Тамары, отправился домой. Острых тем он избегал. Выставив книги на прилавок, я облокотился о край. Сегодня народу было меньше — источник доходов иссякал? Или другое? Разговоры об операции на президентском сердце велись давно. Ее проведут в России на высшем уровне. И народного клоуна Юрия Никулина после Ельцина будут обслуживать те же врачи. Но клоун с операционного стола не встанет. Он политику не затрагивал. Как было написано на воротах Бухенвальда: каждому свое. К месту или не к месту выражение, но Судьба действительно не обращает внимания на лица. Придет время, будь хоть царем мира со всеми ценностями, Смерть неумолимо размажет как сопли по асфальту. Как ту кошку, которая попала под машину.

Кошка переходила проспект крадучись, не обращая внимания на пролетающие автомобили. Наверное, поступала так не первый раз, поэтому выбрала как бы продуманный способ передвижения. Машины скользили мимо нее. Она почти дошла до другой стороны, когда жигуленок на скорости втер ее в асфальт. Шофер дал по газам, помчался дальше, но кошка высоко взлетела — метра на полтора — плашмя впаялась в твердую поверхность. Опять взметнулась и шлепнулась с высоты. Казалось, так будет продолжаться нескончаемо долго, пока животное не вырвется из лап Смерти, не отползет на обочину. Там она сумеет зализать раны. Она подпрыгивала выше крыш автомобилей, которые сбавили скорость. Но высота прыжков становилась ниже и ниже. Затем кошка дернулась раздавленным телом на асфальте. И затихла. Навсегда.