— У тебя все будет хорошо, — потерся я носом о Налину щеку. — Главное, сделать шаг. И не оглянуться.

В магазине мы затарились всем, на что указала Наля. Я не скупился на маленькие удовольствия женщинам, последние редко требовали лишнего. Поужинав, мы посмотрели по телевизору ужастики очередного дня затянувшейся перестройки, затем по шкале магнитофона нашли расслабляющую мелодию. В молодости я не имел возможности уяснить, что в цивилизованном мире в моде длинные ноги с круглыми попками. Скинув одеяло на пол, легли на кровать. Как приятно подушечками пальцев ощутить бархат неизношенной кожи на поджаром животе, полных бедрах, на округлых выпуклостях смуглых грудей со вскочившими красно — коричневыми сосками. Никаких мыслей об урчании в скрытом слоем сала пузе, никаких резких, даже после душа, запахов пота, выделяющегося уже без напряжения, по собственной воле. Округлости, бархат, шелк. Неуловимые прикосновения губ, выпирающий лобок с незаматеревшим волосом, полуприкрывающим две вожделенные половинки не плоских, вызывающе припухших половых долей. Только раздвинь их, живых, зовущих, оросившихся пахучими сексуальными каплями, не надо самых в мире богатств. Как они тянутся навстречу, как набухают… Как бурно вздымается грудь с подпрыгнувшими сосками… Желание… Оно обоюдное…

Головкой члена я тревожу всхлипнувшую плоть. Как в первый раз в уже зрелом возрасте. Все понимая и ощущая с новой неистовой силой…

Несмотря на то, что разрешено было приходить в два часа дня, я появился в три, дабы отсечь завистливые взгляды и жадные речи коллег по работе о великом наваре по вечерам. С каждым годом ребята менялись в худшую сторону, словно их начал разъедать подхваченный на рынке вирус шизофрении. И застал Сникерса с невысоким лысым Андреем по кличке Лесовик, который банковал на пару с Усатым, скупщиком серебряных изделий, монет, орденов и прочего.

— Поджидаем тебя, — под хихиканье коллег объявил Сникерс. — Желаем посмотреть, сколько заработаешь и сколько отстегнешь Призраку.

— Тебе не стегануть? Твердым членом по дубовому лобешнику, — недобро покосился я на бывшего мента. — Или горбатого могила исправит?

— О, здесь начинают залупаться, — передернулся Сникерс. — Не рано ли почувствовал себя хозяином?

— Всегда был хозяином слова.

Я знал, несмотря на агрессивный вид, Сникерс трусоватый мужик. Наглости привила работа в ментовке, откуда ушел, конечно, не по доброй воле.

— Ваше время кончилось. Я пройдусь по рынку, а вы закругляйтесь, иначе домой придется добираться как мне — по тихим вечерним улицам, полным неожиданностей. Но если мало дневного навара, банкуйте рядом. Как сказал Призрак, веселее будет. Он давно понял, что говорить, чтобы добиться своего. Он почти как Сталин.

Закончив длинное выступление, я пошел на рынок. Нет сомнений, бригадира информируют немедленно. Маленькие люди — они маленькие везде. Поболтав с высоким — два метра — хорошо сложенным Геной, хозяином заваленного печеньем с конфетами прилавка, решил вернуться обратно. Четвертый час, когда работать.

— Правильно, — поддержал Гена. — Им никогда хватать не будет. А ты, тем более, терять не должен.

Начинал Гена, как большинство открывших дело, с привоза овощей и фруктов с периферии, продажи на килограммы с земли. Подкопив денег, вместе с женой перешли на пряники. Года через два старую машину решили обменять на новую. Одно время Гена выпивал. Я выговаривал. Парень нужных слов не пропускал. Двоих длинных сыновей кроме него воспитывать было некому.

На нашем участке никто не стоял. Я подумал, что Гена прав. Если бы не отвращение к обеливанию себя без вины за спиной, приезжал бы раньше положенного. Но представишь ежедневное купание в дерьме, желание отпадает само собой.

 Не успел купить пятьдесят долларов десятками, как увидел выбегающего из рынка Наполеона, такое прозвище он получил за поразительное сходство с молодым императором Франции.  Агрессией с манией величия, правда,  не страдал, а не спеша обходил валютчиков, скупая старые баксы, фунты стерлингов, дойчмарки, другие дензнаки в любом состоянии и делал из них конфетку. Иной раз порванную в нескольких местах грязную сотку невозможно было признать за свою, отданную ему на реставрацию.

     — Ничего из моего нет? — еще издали поинтересовался Наполеон.

     — Пока нет, — ответил я. — Вчера подсунули пару каких-то странных бумажек, можешь посмотреть сам.

     — Давай загляну.

     Расстегнув заплечную сумку, я вытащил не расшифрованные мною купюры достоинством по тысяче каждая. Наполеон сразу дал резкую отмашку, не притронувшись к деньгам:

— Старые песеты. Кому они нужны.

— Здесь номинал по тысяче.

— У них девальвация чуть не каждый месяц.

— У кого?

— У латиноамериканцев. Уругвай, Парагвай, Венесуэла, и так далее. Турецко — итальянский латинос, за миллион коробка спичек. Как в Белоруссии зайчики. Имеешь полное право подтереть задницу.

— Вчера предлагали грузинские лари.

— Катятся с горы бочкой с говном, как и сама Грузия. Армянские, таджикские, киргизские, кроме туркменских, херня.

— А Приднестровские суворики?

— Эти придержи. Исчезнет Приднестровье — а оно исчезнет — превратятся в нумизматическую редкость.

— У меня дома два доллара одной купюрой.

— Ну, писатель! «Двойку» выпустили в честь двухсотлетия принятия американцами декларации о независимости. В Америке она как советские рубли в честь столетия со дня рождения Ленина. У каждого ведро.

— В свое время, говорят, на китайской границе и в Таджикистане за десять рублей давали «жигуль», — проявил я осведомленность тоже. — Кто успел, тот не опоздал.

— Потом китайцев и таджиков этими юбилейными завалили, — засмеялся Наполеон. — Как Европу орденами с медалями. Все это чепуха. Не слышал о падении курса рубля?

— Тебе знать лучше, — напрягся я — Разговоры появились? Или надыбал что?

— Ничего я не разнюхал, — пожал плечами Наполеон. — В магазинах у кассиров крупные купюры стали исчезать. Затем снова появляются.

— А в банках?

Задал вопрос я специально. Все знали, что жена Наполеона работает в государственном банке. Отсюда его осведомленность о курсах валют, небоязнь связываться с неликвидом.

— В банках просвещают в последнюю очередь, — ускользнул от ответа тот. — Если интересное предложат — дай маяк.

— Само собой, — кивнул я. Заметив, что Наполеон собирается уходить, переспросил. — А с песетами что делать?

— За сколько отхватил? — с усмешкой обернулся тот.

— За червонец. Все равно жалко.

— За червонец и отдай. Пацанам.

Наполеон исчез. Сунув бумажки в боковой карман сумки, я покрутил шеей. Вообще, странно. Чем красивее разрисована купюра, тем меньше ей цена. Люди как нарочно берут пример с себя. Чем сильнее размалевана баба, тем больше уверенности, что мозгов как у курицы. Или чем усерднее укутывается дешевым сигаретным дымом мужик, тем виднее профессия каменотеса. Бывают исключения из правил. Черчилль, например, Мерилин Монро с метровыми ресницами. Краем глаза я схватил направлявшегося ко мне высокого неряшливого парня лет двадцати с хозяйственной сумкой. Прикинул, что несет или серебро, или сталинско — хрущевский столовый сервиз. Сумку тот бережно приподнимал над землей. Продукты так не носят.

— Серебро берешь? — без обиняков навис он надо мной.

— Показывай.

Пока длинный разворачивал сверток, я успел отметить, что взгляд неспокойный и жесткий. Наркоша на сухом пайке. Из газеты показался кусок ажурного плетения. Осмотревшись по сторонам, остановил парня вопросом:

— Не криминал?

— Какой криминал! — поднял он красные глаза. — Наследство от бабки. Еще такие есть. И однокомнатная квартира. Правда, в коммуналке.

— Отписала? — усмехнулся я.

— Пока на мать, — прищурился парень. — Додавлю. Бухает.

В других странах я не был — не выездной. Но у какого народа можно встретить подобное отношение к родным, к нажитому ими имуществу. Главное, изменить ничего нельзя. Этот же парень пройдет на базар, товар оторвут с руками. Даже если он окажется ворованным. Наркоша пока продавал свое. Если вещи стоящие, можно будет пристроить в хорошие руки.