Я помыл кружку, разделся и лег спать. Но сон был не такой, как раньше. Даже в пору напряженной работы над книгой, все-таки мог позволять себе расслабиться, уснуть, чтобы утром встать с более-менее свежей головой. Сейчас же кошмар следовал за кошмаром. Как ни старался отогнать страшные видения, забыться удавалось только под утро. Вот такие негативные изменения внесла в будничную до этого жизнь специфика нового увлечения.

Надвигался Новый год. За время, прошедшее с той злосчастной осечки с кавказцами и девушкой из Морозовска, я успел сколотить небольшое состояние. Теперь имел возможность купить не десять ваучеров по четыре тысячи за штуку, а почти сорок по пять тысяч за чек. Умелая манипуляция на перепадах цен, поиски самостоятельного, не через базарных перекупщиков, слива чеков в коммерческие сбербанки, которые давали не две, а все пять сотен рублей за ваучер больше, приносили неплохие доходы. Я по-прежнему держался на пакетном супе, отказывая себе почти во всем. Необходимо было набрать восемьсот тысяч рублей — столько денег требовали издательства для выпуска ранее написанных, отредактированных и отпечатанных на машинке произведений. А чтобы не бояться, по вечерам возвращаться домой в одиночку, подключил соседа по подъезду, только с третьего этажа, уволенного с завода за ту же пьянку, но успевшего оформить себе пенсию по вредной сетке. И это оказалось ошибкой, потом, много позднее, приведшей к непоправимому финалу. Сосед работал на моих бабках, своих у него, естественно не было. Надо сказать, что поначалу он старался на совесть. То сам схватит пяток — десяток чеков, то подгонит клиентов ко мне. Навар делили пополам. Данко с Аркашей сперва злобно косили в его сторону. Да и в мою тоже, потому что мы втроем держали весь пролет от угла рынка до главного входа в него. Никто из чужаков не мог пристроиться на жестоко контролируемом нами участке. Если пытались влезть, мы подходили, срывали с наглеца табличку, угрозами, а то и тычками заставляли исчезнуть из поля нашего зрения. А здесь получалось, что я сам нарушил неписаный базарный закон. Но сосед оказался понятливым. Мало того, что он промышлял подальше от нас, на отшибе, но еще брал только ваучеры. Клиентов с золотом и другим добром подгонял к тем же Данко с Аркашей. Вскоре они примирились с его присутствием.

В один из солнечных дней — до Нового года оставалась всего неделя — я, как всегда торчал на своем месте, терзая сапогами тонкий снежный покров. Чеков несли мало, народ наконец-то рискнул вкладывать их в инвестиционные фонды. Каждодневная реклама на телевидении, радио и в печати начала приносить плоды. Особенной популярностью пользовался «МММ-инвест». Да и ваучер на РТСБ в Москве упал в цене. Мы снова давали за него три с половиной тысячи рублей. А сливали по три восемьсот. До Нового 1993 года рассчитывать на повышение не приходилось. После праздника тоже неизвестно, что будет, чек мог упасть еще ниже. У меня набралось их шестнадцать штук. Знакомые перекупщики во главе с Пиджаком куда-то запропастились. И я терзался мыслью, что денежный запас скоро иссякнет. Как раз в этот момент подошли двое парней, по виду москвичи.

— Чеки есть? — озираясь по сторонам, спросил один из них, широкоплечий высокий русак. Второй, тоже крепыш, но низкорослый, торчал за его спиной.

— Есть, — торопливо ответил я. — По чем берете?

— По четыре тысячи, если больше десятка.

Это обстоятельство больше, чем устраивало, бабки возвращались с неплохим наваром. Значит, праздничные дни можно будет поработать на полную катушку. Ребята подозрений тоже не вызывали — чистокровные голубоглазые русаки, скорее всего московского замеса.

— Идет. У меня шестнадцать штук.

— Только давай отойдем в сторону. А то мы приезжие, побаиваемся ваших «крутых» и ментов.

— Как хотите, можно зайти в магазин, — пожал я плечами.

Беспокойство московских перекупщиков было знакомо, их не раз и не два накрывала ростовская шпана. Выслеживала, отбирала крупные суммы денег, пакеты ваучеров.

— Нет, — продолжая пугливо оглядываться по сторонам, запротестовал широкоплечий. — В магазине стопроцентная ловушка. Пошли на угол базара, там спокойнее.

Кивнув, я вслед за парнями направился к началу базара.

— У тебя только шестнадцать? Может еще, у кого прихватишь? У нас денег чеков на пятьдесят — шестьдесят.

— Данко, чеки есть? — проходя мимо цыгана, спросил я.

— Есть. По какой цене?

— По четыре тонны.

— Нормально. А купцы надежные? — Данко застриг черными глазами по толпе. Но москвичи, как я их окрестил, успели отойти на порядочное расстояние.

— Вроде грачи, всего боятся. Рассчитываться на месте отказались. Поканали, говорят, на угол.

— Может, мне с тобой пойти?

— Не стоит, если что — крикну.

— Лады, — Данко протянул десять чеков. — Будь повнимательнее. В случае чего зови своего напарника. Он где-то там, возле угла.

Я кивнул и побежал догонять перекупщиков. Они уже дошли до крайней палатки, за которой через трамвайные пути разинул широкий зев подземный переход.

— Взял? — насторожено спросил широкоплечий, не переставая ворочать толстой шеей в разные стороны. Скуластое лицо низкорослого тоже выражало крайнюю нервозность. Как ни странно, их натянутое состояние успокоило еще больше. Я вытащил ваучеры, пересчитал на глазах у перекупщиков и, зажав в кулаке, потребовал:

— Бабки вперед, сто четыре тонны.

Широкоплечий вынул деньги, тоже отсчитал при мне сто четыре тысячи. Затем свернул в трубочку, накинул на плотный рулончик резинку и положил на обложку книги, которую держал в руках. Его действия несколько шокировали. Я возмутился:

— Что ты там химичишь! В руки давай, чтобы я мог пересчитать.

— Хрен ты угадал, — заартачился широкоплечий. — Нас уже не раз кидали. Вот бабки, ты все видел. Давай чеки и получай по счетчику.

Я почувствовал, как от живота к груди потянуло неприятным сквознячком, но, пристально взглянув на «грачей», не заметил в настороженных лицах никаких перемен. Те же натянутые фигуры, беспокойные глаза. И все равно возникшая в груди тревога не проходила, словно внутренний голос пытался внушить, чтобы я уходил по добру — по здорову. Если бы не дурацкий характер, заставляющей поступать наперекор всему, я бы развернулся и отвалил тихой сапой. Надумал так и поступить, хоть раз послушаться разумного совета, когда широкоплечий предложил:

— Хорошо, давай сделаем так… Ты кладешь руку на наши деньги, я беру ваучеры, и мы сразу расходимся. Идет?

Я посмотрел на покоящийся, на обложке книги плотный валик купюр. В нем было восемь тонн навара. Данко за выгодный слив подкинет не меньше штуки. Да и бабки раскрутятся по новой, тем более, что базарные сливщики появятся теперь, скорее всего, только после праздников. Оглянувшись назад, заметив невдалеке повернувшегося в нашу сторону, видимо, предупрежденного цыганом, напарника, я решился. Протянув ваучеры, схватил деньги с обложки.

— Все о, кей, — сразу как-то успокоился широкоплечий. — Желаем удачи.

Шустро перемахнув через трамвайные пути, ребята исчезли в черной пасти подземного перехода. Недоуменно дернув щекой, я снял резинку с плотного валика, развернул его. И застыл слюнявым сусликом возле норки. Под «червонцем» с пятитысячной купюрой оказались сотенные с двухсотенными бумажки. Показалось, что прошла вечность, пока смог прийти в себя. Непослушными пальцами пересчитал пачку денег. Вместо ста четырех тысяч всего двадцать. Влет на восемьдесят тонн. Все о, кей, тупорылый, желаю удачи. Подошел напарник.

— Ну, как, нормально? А то цыган послал подстраховать.

— Пойдем-ка, дорогой, выпьем, — вместо ответа пошевелил я деревянными губами. — День сегодня замечательный, предпраздничный. Двадцать пятое число, в сумме получается «семерка».

— Какая семерка? А, ты навар подсчитываешь. Я, правда, уже дернул стаканчик, но не откажусь пропустить еще.

— Ну, вот и отлично. Отдадим цыгану сорок тонн и отвалим. Подсчитывать навар…

Заметив, что Данко сам спешит к нам, я полез в сумку за своими кровными.