— Кинули, — подходя, уверенно констатировал цыган.

Подробно рассказал ему о сделке.

— Так он же книжку перевернул. Сверху положил полный расчет, а снизу была заранее приготовленная точно такая же «кукла».

— Но когда он успел перевернуть. Глаз не спускал, на секунду только оглянулся, чтобы в случае чего позвать на помощь.

— Этого больше, чем достаточно. Тьфу, мать честная, когда только научишься работать. Это ж фокус для детей, — возмущался Данко. — Короче, давай бабки за десять чеков и продолжай хлопать ушами дальше.

— Все правильно, — мотнул я головой. — Уши у меня длинные, настроение предпраздничное…

Всю неделю до Нового года я бухал. Жестоко, беспробудно, с редкими ночными вылазками в коммерческий ларек за «Амаретто» или другим заграничным напитком. Иногда, когда не в силах был дойти сам, посылал соседа, «друга» Андрюшу или кого-то из знакомых. Андрей, как восемь лет назад, в пору совместной работы во Дворце культуры вертолетного завода, сел на мою шею, так и не слезал до сих пор. Голос у него был неплохой, под Вилли Токарева, гитарные струны перебирал тоже хорошо. Так мы и балдели, перемежая совместное исполнение тягуче — сладостного «Поручика Голицына» с полуразборками на темы о его бывшей семье. Дело в том, что жену Андрею подыскал я. Вернее, познакомил его с Анкой, дочерью соседа с третьего этажа, с которым в последнее время работал на базаре. Жизни у них не получилось, вскоре разошлись, так и не расписавшись. От совместного ведения хозяйства остались две маленькие дочери, да еще неродная дочь от первого Анкиного брака. Андрей о детях печалился, особенно о Наташе, полной его копии. Но больше волновало другое, спал ли я с Анкой до него. На этот счет я имел собственное мнение. Ты любил ее? Любил. Любишь? Люблю. Так, сходись, начинай жизнь заново. А-а, теперь она хочет жить с тобой, потому что ты не расписываешься, не отдаешь деньги на пропитание, не записываешь детей на себя. В чем же дело? Какая, к черту, разница, спал я с ней до тебя или нет. Баб и без нее было море, и я уже не помню, кто был. Может, и спал, но не признаюсь, потому что это личное дело. Короче, пошел вон, козел.

Андрей обижался, уходил. И снова приходил, потому что идти ему было некуда. Во флигеле, который он перед разводом купил за девять штук, колыхались волны невыносимого одиночества.

За день до праздника я немного протрезвел. Съездил на площадь Ленина, купил елку. Когда принес домой, оказалось, что она с двумя вершинами. Попытка установить в гнезде крестовины не увенчалась успехом. Руки противно дрожали, пот заливал глаза. Бросив это занятие, я заглянул в холодильник. Выпивки не осталось, но на решетках лежали приличная палка колбасы, кусок голландского сыра, еще что-то из консервов. И я подался за шампанским, «Амаретто» и водкой. Праздник есть праздник. Когда возвращался обратно, натолкнулся на спешащую в магазин, давно замеченную молоденькую женщину. Это была черноволосая то ли узбечка, то ли туркменка, в общем, выходец из Средней Азии. Тонкие черты лица, точеный носик, миндалевидные с искорками в глубине черные глаза. Кажется, она обитала на нашем поселке. При редких встречах я постоянно пытался обратить на себя ее внимание. Она безумно нравилась. Я не знал ни ее имени, ни к кому приехала, ни с кем жила. И всегда она отвечала на мои стеснительные притязания скупой улыбкой, спеша поскорей пройти мимо. Но в этот раз девушка остановилась, окинула с ног до головы одним взглядом. Сердце затрепыхалось пойманной курицей. Да, если у шахов, или как их там, у падишахов в гаремах такие красавицы, то можно смело говорить, что они самые счастливые люди на Земле.

— Уже отмечаете? — с легким азиатским акцентом спросила девушка.

— Да, решил расслабиться, — ответил я. Указав глазами на шампанское с «Амаретто», предложил без особой надежды в голосе. — Не хотите ли составить компанию? Одному как-то скучно.

Она вся подобралась, незаметно оглянулась вокруг:

— Вы правда один?

— Один.

— А где ваша жена?

— Давно развелся. Живу в однокомнатной квартире вон в том доме. Средний подъезд, первый этаж, дверь как раз напротив входа.

— В этом? — не оборачиваясь, кивнула она в сторону моего дома.

— Да. Так что, милости прошу. Посидим, поболтаем, послушаем магнитофон. У меня японский, «Тошиба».

Глаза ее подернулись легким туманным облачком, из которого так и посыпался звездный дождь. Щеки порозовели, губы чуть приоткрылись. Я почувствовал, что теряю контроль над собой. Все припасы готовы были выскользнуть из рук. Передо мной стояла Шахерезада из «Тысячи и одной ночи», которая вместо того, чтобы презрительно фыркнуть и уйти прочь, на полном, серьезе обдумывает мое предложение. Господи, взмолился я, не выбивай из-под ног последний кусок земли, дай хоть на время облегчить душу с прекрасным твоим созданием. Неужели и на праздник достанется слушать пошлую грубую болтовню потенциальных алкашей!

— Я уже слышала о вас. Вы, кажется, писатель? — тихо спросила девушка, снова незаметно оглянувшись вокруг.

Утвердительно кивнув, я проглотил застрявший в горле тугой ком.

— Хорошо, я сейчас приду. Только дверь оставьте открытой, чтобы…. В общем, так удобнее.

Она взмахнула черной шалью волос и исчезла, словно неуловимое видение, оставив вместо себя обещающий взгляд черных глаз и чуть смущенную улыбку. До дома я дотащился как в тумане. Приоткрыв дверь, как она просила, торопливо направился на кухню, сорвав пробку с бутылки водки, сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Затем разделся, приготовил закуску, фужеры, рюмки и отнес все это на журнальный столик в комнате. Включив магнитофон, упал в кресло, закурил любимый с некоторых пор «Кэмел». Пачку «Море» бросил на противоположную от себя сторону.

Девушки не было долго. Я уже начал подумывать, что встреча с ней привиделась, что это была обыкновенная галлюцинация. Неспокойная отметина на бутылке с водкой опустилась почти до половины. Скоро со своего «Ростсельмаша» придет Андрей и пьянка продолжится. А затем притащится проспавшийся сосед с третьего этажа, потом еще кто-то, которых я так и не вспомню. Часть денег пропадет, что-то исчезнет из вещей… А и пусть. Грязь, подлость, общение с ограниченными людьми осточертели до рвоты, до тоскливого душевного воя. Ничего не получается, ни-че-го…. Ни денег подкопить, ни найти подходящую женщину, ни издать то, что хочу сам, без якобы для моего блага указок и якобы всего лишь предложений «дебилов от литературы». Эх, Господи, на все твоя воля.

Я снова плеснул в рюмку, проглотил водку одним глотком. Закусывать, как всегда, не хотелось. Курить почему-то тоже. Я встал, переменил кассету в магнитофоне, походил по комнате взад-вперед. Ладно, завтра придет Людмила. Я обещал ей встретить Новый год вместе. Если останусь, жив после пьяной вакханалии, если не убьют потерявшие рассудки собутыльники, или наоборот, я кого-нибудь не замочу в припадке ярости. Я закроюсь дня на два, на три и буду трястись на кровати, обливаясь потом до тех пор, пока не встану, как после тяжелой болезни, на ватные ноги и не проглочу с усилием жиденький наварчик от вчерашнего супчика, сваренного все той же, преданной как собака, Людмилой. А до этого момента она молча будет гладить по мокрым волосам, по вздрагивающему телу и переживать, переживать. Какая же я все-таки скотина. Пусть не люблю ее, пусть она ничего не умеет делать, ни зашить, ни постирать, ни сварить хотя бы простой борщ. А ведь окончила кулинарное училище. Лентяйка, какой свет не видывал. А может, не хочет? Зачем, когда мама — старуха приносит даже хлеб, когда тринадцатилетний сын Антон сберегает для нее единственную конфету, данную ему друзьями или купленную на оставшиеся от школьных обедов медяки. Но такая вот она. Только любовь, ласки да секс, больше ничего на свете не существовало. Однажды, много позже, когда у нас уже родился сын Данилка, я буквально за неделю отвалил ей около полумиллиона рублей. Она отдала деньги Антону. Тот мигом слетал на рынок, купил у китайцев костюмы ей, себе, семидесятилетней старухе — теще. Когда я, гордый своей щедростью, спросил, на что потратила бабки, Людмила резко ответила, что это не мое дело. Я начал настаивать, в голове возникла мысль, что она вновь стала принимать у себя соседа — алкаша, ее бывшего любовника, высасывавшего из нее последние копейки. Мы жили каждый в своей квартире, потому что всей семьей не поместились бы. Да и сквозняки зимой гуляли по полу, словно по городским улицам. А Данилка только родился, У нее же была крохотная комнатушка в трехкомнатной коммунальной квартире на четвертом этаже в центре города. Сухо и тепло. Короче, в тот день дошло до скандала, до слез. Я во что бы то ни стало, хотел убедиться, что деньги не ушли налево. Наконец она бросилась в другую комнату, где спали ее мать с Антоном, выхватила из шкафа злосчастные тряпки, которые костюмами любой нормальный человек назвал бы с трудом, и бросила мне в лицо. Повертев их в руках, я в сердцах бросил: