Представив себе, как новый труп наводит панику на Во-ле-Девер, священник не смог удержаться от чувства симпатии, которое промелькнуло в его взгляде, брошенном на Реквиема, но Вуатюрье пришёл в ярость и принялся браниться своим тонким пронзительным голосом.

— Ах ты, олух царя небесного, ах ты, дурья голова! Ещё только тебя тут не хватало, чтобы рассказывать мне истории о Вуивре! Вот она где у меня сидит, эта твоя Вуивра! И начать с того, что она не существует. Нет её, понимаешь? Ты, осёл о двух копытах, подумай, очень мне надо, чтобы она и тебя скормила своим змеям! Ты что, всё ещё не понял, что с ней бесполезно пытаться что-то предпринимать? Бесполезно, говорю я тебе! И сделай мне удовольствие, успокойся. Я запрещаю тебе заниматься Вуиврой. Проваливай от меня куда подальше! Иди вон рой могилу Гюсту Бейя! Это поставит тебе мозги на место.

Кюре нагнал Реквиема на дороге и прошёлся немного вместе с ним.

— Я на Фостена не в обиде, — сказал Реквием. — Сегодня он, конечно, такой, потому что переживает. Но думать-то всегда надо.

— Господин Вуатюрье прав. Вам не стоит подвергаться слишком явной опасности.

— Ну да, я ничего не говорю, это опасно.

— Да-да, — продолжил священник, — я разделяю мнение господина Вуатюрье, что, впрочем, не мешает мне по достоинству оценить мотивы, которые подсказали вам ваше решение. Стремление оградить нашу молодёжь от судьбы, постигшей этого бедного Бейя — это отважная и благородная мысль! Воистину, друг мой, такие идеи рождаются только в благородных душах!

— Да, — заметил Реквием, — и это ещё при том, что я бываю сейчас в церкви разве что по случаю похорон… Так-то, господин священник, к тому, кто сумеет расположить меня к себе, тому от меня толк будет. Она вот как раз умела расположить меня. Она, вы же понимаете, это мадонна, настоящая райская принцесса. Но только в жизни иногда получается так, что приходится иметь дело с людьми невоспитанными. С такими, как всякие Бейя. Вы мне скажете, что Бейя — это вообще пустое место. Конечно.

— Поостережёмся выносить чересчур скорые суждения. Одному Господу дано читать в сердцах наших.

— Ну ещё бы! И всё-таки, что ни говори, а Бейя был свиньёй. Начать с того, что у меня с ним не могло быть согласия. Он ведь пил.

Оставшуюся часть дня священник тоже провёл в деревне, стараясь выпестовать в умах идею крестного хода, но блестящих успехов в этом предприятии не добился. На следующий день он сел утром на поезд, и сразу после полудня явился в епископат вместе с каноником Галлье. Он был не так прост, чтобы пойти и выложить сразу церковным чиновникам, что видел Вуивру и что в Во-ле-Девере поселился дьявол, ибо в этом случае они расхохотались бы прямо ему в лицо. Сначала он намеревался представить дело в виде борьбы за влияние между приходом и мэрией, борьбы, вспыхнувшей из-за некоего сказочного создания и чреватой последствиями для интересов веры. К счастью для кюре и для его замыслов, в пути к нему присоединился каноник Галлье, бывший его однокашник по безансонской семинарии, возглавлявший теперь приход в Полиньи. Каноник, который много лет проработал в епископате и пока ещё считался там немного своим, сжалился над сельской наивностью своего товарища. Он попытался разъяснить ему, что этим господам нет ни малейшего дела до того, чтобы обеспечить успех какому-то деревенскому священнику в его борьбе с мэром-радикалом, даже если бы в итоге ему удалось привести к причастию несколько десятков крестьян. На уровне коммуны радикалы, пожалуй, и в самом деле порой выглядят непримиримыми врагами. Для епископата же, где люди смотрят шире, радикалы остаются превосходными, крепкими католиками, чьи янсенистские тенденции давно захирели из-за любви к деньгам. Это именно они поставляют церкви её передовые отряды, которые перемалывают и растворяют все противящиеся власти церкви субстанции. Их задача состоит ещё и в том, чтобы распространять в немного развязной, немного схематичной, но лёгкой для усвоения форме духовные ценности католицизма, которые без их участия превратились бы в предмет пустопорожней конфиденциальной болтовни старых дам из высшего света и благочестивых девочек. Мир меняется, но у нашей святой матери церкви не переводятся монахи-проповедники, которых она вербует из среды оптовых бакалейщиков, честолюбивых адвокатов и преподавателей-вольтерьянцев. Священник из Во-ле-Девера понял из этих объяснений не слишком много, но всё же доверился своему бывшему однокашнику, чтобы тот представил в епископате его ходатайство. Каноник Галлье выполнил поручение с надлежащим тактом и обаятельным юмором. Вместо того чтобы всполошить главного викария мелкой политической ссорой, он поведал ему восхитительную историю о неком сказочном чудовище, благоухавшую сельской живописностью, юрским фольклором и наивной, крепкой верой. Слушая его, можно было подумать, что этот крестный ход станет чем-то вроде иллюстрации к какому-нибудь стихотворению Овидия. Погрузившись в литературу, очарованный викарий цитировал своих любимых латинских авторов и с нежностью говорил о том, как, питаемые древними языческими соками, на христианской почве вырастают изысканнейшие цветы.

Присутствовавший при этой беседе во-ле-деверский священник, когда соизволили заметить его присутствие и предложили ему высказаться, едва не испортил всё дело, начав рассказывать про брюзгу-Вуатюрье. Главный викарий, почуяв неладное, забеспокоился, и канонику Галлье стоило большого труда сгладить неприятное впечатление от неосторожных речей своего однокашника. В конце концов ему разрешили провести крестный ход по согласованию с мэром коммуны в один из религиозных праздников, к примеру, 15 августа, что позволило бы в случае чего задним числом посвятить его Пресвятой Деве и отрицать какую-либо причастность Вуивры к этому делу.

Не успела закончиться жатва, а Юрбена уже было не удержать на ферме. По десять раз на день он удирал к себе домой, где ему случалось даже забывать об ожидавшей его работе. Покинув конюшню, он перенёс к себе все свои пожитки, сложил их в одной из пустых комнат без пола и потолка, и спал там, не раздеваясь, на скверном тюфяке. Во время еды старик вёл себя как нетерпеливый ребёнок, спешащий встать из-за стола, чтобы пойти поиграть, и уходил, даже не успев как следует поесть. Это отсутствие прилежности в работе, столь удивительное в человеке, который вот уже тридцать лет находил в ней смысл жизни, тотчас стала ощущаться на ферме, причём не столько в самой уборке урожая, сколько в разных крупных и мелких делах по дому, за которыми он следил тщательнее чем кто-либо другой. Теперь все заметили, какое место он занимал в доме. Виктор несколько раз проявлял недовольство. В разговорах с домочадцами он настойчиво высказывал мнение, что все рассчитывали на помощь Юрбена до самого конца осени, а теперь вот окажутся в затруднительном положении из-за того, что по собственной глупости слишком рано построили ему дом. Это послужило поводом для перебранки между братьями. К счастью, Луиза всегда оказывалась поблизости и ей удавалось утихомирить сыновей.

В разгар жатвы у Луизы было слишком много дел, чтобы заниматься обустройством дома Юрбена, да и невозможно было пока ещё к этому приступить, так как каменщик и столяр только-только начали заниматься внутренней отделкой дома. Вдохновляемая чувством дружбы, она часто думала о том, как ей будет приятно подобающим образом обставить жилище Юрбена и как она сама будет в некотором роде царить в домашнем хозяйстве этого одинокого мужчины. Занимаясь своими делами, она откладывала для старика, то и дело совершая насилие над собственной скупостью, кухонную утварь, простыни, тряпки или семена для огорода. Однажды она, задержав его на кухне, предложила ему свободу, начиная уже с первого сентября. Он засомневался и, не смея принять предложение, что-то забормотал, стал что-то возражать.

— Нельзя сказать, что мы не почувствуем вашего отсутствия в доме, — сказала Луиза. — Если честно спросить себя, то нам, конечно, не хочется, чтобы вы так быстро уходили. Но когда живёшь одной жизнью, не можешь одновременно жить другой. А теперь все ваши мысли уже там, в доме, который вы построили. Когда вместе живут несколько человек, то тогда, даже если кто из них и уйдёт, оставшиеся примутся за работу засучив рукава, и в конце концов доделают всё до конца. А вы, Юрбен, вы один, и если вы не сделаете какой-нибудь работы, то её никто за вас не сделает.