— Но зато когда человек совсем один, — возразил Юрбен, — то ему некуда торопиться.

— Торопиться-то некуда, но для каждого дела свой срок, и то, что упустишь, потом не наверстаешь. А работы у вас в доме столько же, сколько и в нашем. И первого сентября вам самое время приступить к ней. Для пользы дела лучше начинать его раньше, чем позже.

Старик принял дар без угрызений совести. Его новая жизнь шла, изумляя его на каждом шагу, и перед ним открывались всё новые зори. В ожидании момента, когда она сможет заняться на досуге обустройством его жилья, Луиза стала оборудовать для нового дома Юрбена кровать, причём не складную, как в конюшне, а настоящую деревянную кровать, на которой не стыдно будет и умирать. Как-то в четверг после обеда Арсен взялся перевезти к нему в ручной тележке постельные принадлежности. Старик побежал к себе домой, чтобы встретить его, приготовив ему сюрприз, бутылку вина за восемь франков, купленную утром у Жюде. Он также решил воспользоваться случаем, чтобы сказать ему то, что ещё с воскресенья, когда был построен дом, переполняло его благодарное сердце и всё никак не могло вылиться наружу. Но когда вино было уже в стаканах, он опять не нашёл в себе смелости дать волю словам. В Арсене совсем не чувствовалось той задушевности, к которой располагали место и время. Лицо у него как всегда было серьёзным, со сжатыми, словно от сосредоточенной мысли, губами и выражало что-то вроде холодного безразличия, а в позе проглядывала даже какая-то лёгкая агрессивность. Речь его была медлительной и немногословной, а отчуждённый взгляд маленьких серых глаз, казалось, смотрел не на предмет, на который был направлен, а куда-то за него.

— Ну, выпьешь ещё стаканчик?

— Нет, Юрбен, спасибо. Я не ломаюсь, и вино хорошее, но это было бы уже лишнее.

Если бы эти простые слова произнёс кто-то другой, они воспринимались бы как вежливый отказ, предполагающий, что будет предложено ещё раз. Но в устах Арсена они прозвучали так решительно, что настаивать было бесполезно. Оставалось только подняться из-за стола и идти. На улице стояла жара, дорога таяла в лучах августовского солнца, и воздух над соломенными и черепичными крышами был раскалён. Люди стремились подольше задержаться в прохладных кухнях, животные оставались в хлеву, и потому поля были ещё пустынны. Арсен ухватился было за ручки тележки, но тут же выпустил их и отдал Юрбену. Он увидел, как у куста за новым домом появилась Вуивра. Старик пошёл на ферму, а Арсен направился к ней. Она стояла в короткой тени от живой изгороди. Вуивра поджидала его с приветливой улыбкой, которая, однако, исчезла как только она разглядела выражение его лица, бледного, перекосившегося от гнева, который делал его почти безобразным. Он приближался к ней, не говоря ни слова и глядя ей прямо в глаза. Подойдя вплотную, он закрыл ей лицо ладонью подобно тому, как затыкают пасть собаке, чтобы она не лаяла, и принялся трясти её и обзывать:

— Воровка. Падаль. Дрянь.

Он держал её на расстоянии вытянутой руки, а она из-под заткнувшей ей рот ладони пыталась протестовать, с трудом выговаривая отдельные слова и неловко отбиваясь. Ярость Арсена, казалось, всё возрастала, он продолжал трясти её и ругать сдавленным голосом. Воровка. Стервятница. Изловчившись, она вцепилась в его ладонь зубами, и начала сжимать челюсти. Арсен, задыхаясь, продолжал поносить Вуивру ещё более рассерженным голосом, но от боли был вынужден выпустить её. Они стояли лицом к лицу, уронив руки, и смотрели друг на друга, как два бульдога.

— Что с тобой? Может быть, ты потрудишься объяснить мне всё это, — спросила она холодно, и в её зелёных глазах появился тот самый блеск раскалённого добела металла, который он однажды уже видел у неё.

— Это ты украла у Бейя его деньги.

— Бейя? Что это такое? — спросила она.

— Бейя — это тот парень, которого сожрали твои гадюки. Когда он умер, ты не постеснялась вывернуть ему карманы и украсть у него деньги. Дрянь.

— Так вот, оказывается, в чём дело. Как ты говоришь, я обокрала Бейя. Ну и что? Я сделала только то, что в таких случаях делаю всегда. Эти деньги иногда бывают мне нужны для того, чтобы съездить куда-то на поезде или купить себе какие-нибудь тряпки — развлечение на пару дней. Я, право, совсем не понимаю, чего мне стесняться.

— Вот потому-то и не понимаешь, что ты просто стерва и воровка.

Он стоял, нахохлившись, словно собираясь наброситься на неё опять. Вуивра посмотрела на него с жалостью. Этот взгляд смутил Арсена и немного остудил его гнев.

— А даже если воровка, как ты говоришь. Для меня ни эти слова, ни само это понятие ничего не значат. Ведь я свободна, свободна так, как ни один из вас даже в мыслях не может быть свободным. Мне не нужно бояться ни смерти, ни жандармов, не нужно ни с кем ничего делить, не нужно согласовывать мои права с правами равных мне существ, потому что я одинока. Я брожу по равнинам и горам, и мне нет до вас дела, и когда мне случается встретить кого-либо из вас, то я вовсе не обязана разбираться в ваших различиях между «твоим» и «моим».

— Всё это так, одни разглагольствования, — сказал Арсен. — Никто не имеет права воровать, и ты тоже.

— Какой ты всё-таки скучный, Арсен. Ты всё меряешь своей ничтожной меркой приговорённого к смерти. Вы живёте во времени, а у меня нет ни начала ни конца, я существую вечно. Ваши мелкие делишки имеют для меня не большее значение, чем ваши мелкие личности. Ну вот, скажем, я в тебя влюбилась, но как бы ни развивались события, от этого всё равно ничего не останется. Многие годы спустя после того, как твой скелет превратится в прах, я буду всё так же купаться в пруду Ну и ты будешь для меня не больше чем рябью на воде. Так что можешь себе представить, как мне мало дела до твоего Бейя. Жизнь человека вроде него — это даже не минута моей жизни, это меньше. По правде говоря, его жизнь для меня не значит ровным счётом ничего, так же, как и его деньги. Я совершила и массу других краж, если тебе угодно это так называть. Начать с того, что рубин я тоже украла.

— Надо же, и рубин тоже ворованный, — усмехнулся Арсен. — То-то я бы удивился, если бы это было не так.

— Это произошло примерно две тысячи лет назад. Однажды я лежала на гальке, на берегу реки Ду, и тут подъехал всадник, чтобы напоить в реке коня. Это был Тевтобок, король тевтонцев. Его только что разбил на юге некий Марий, уничтоживший всё его войско, и он пытался пробраться в свои земли за Рейном. Я до этого видела его один раз, когда он шёл на юг через Секванию во главе своих войск. Представь себе эдакого двухметрового детину с густыми белокурыми волосами. Рассказывали, что когда он напивался, то забавы ради таскал на себе коня, правда при мне он этого не делал. Пока Тевтобок поил своё животное, я его разглядывала. Одежда на короле была разорвана, в грязи, а сквозь дыры виднелись раны и шрамы, чёрные от запёкшейся крови. На боку он носил пристёгнутую к поясу сумку из кожи рыжего цвета, и я сразу же подумала, что он хранит в ней своё личное сокровище. Он тоже краем глаза наблюдал за мной и, хотя очень торопился, всё-таки задержался и изнасиловал меня. Отбиваясь от него, я сунула руку в его кожаную сумку и достала оттуда рубин, который с тех пор, куда бы я ни шла, всюду ношу с собой. Тевтобок заметил пропажу почти сразу, но было слишком поздно. Я уже добралась до середины Ду и плыла по течению, а он размахивал на берегу руками и обзывал меня, как и ты, воровкой. Я узнала, что несколько дней спустя его схватили недалеко от Мандера и потом выдали римским эмиссарам. А какой всё-таки он был красивый парень, этот Тевтобок.

— Плевать мне на твоего Тевтобока, — сказал Арсен. — Меня интересует только то, что ты украла деньжата у Бейя. И что ты хвалишься этим.

— Опять! Да шут с ним, с этим твоим Бейя. В конце концов, это же он первый начал. Если бы он не попытался меня обокрасть, с ним ничего бы не случилось.

Арсен почувствовал, что спор оборачивается не в его пользу. После того как Вуивра напомнила о разделявшей их дистанции, ему стало не по себе, и он взглянул на неё совсем другими глазами.