— Зак! — в отчаянии закричала она. — Я хочу, чтобы он вернулся, миссис А. Прошу вас, пожалуйста, верните мне его!

Миссис А. крепко обняла ее, пока сержант МакАллистер оставалась в холле, держась на приличном расстоянии от них, наблюдая и выжидая, когда пройдет приступ самого острого отчаяния.

— Я должна покормить его, — сказала Никки; в ее голосе звучали боль и смятение. — У меня молоко сейчас польется… Я… О боже, миссис А., я не знаю, что делать.

— Тш-ш, тш-ш, — успокаивала ее миссис А., утирая слезы, когда в комнату вошла сержант МакАллистер.

— Я понимаю, как вам сейчас тяжело, — вежливо сказала детектив, — но я вынуждена просить вас сохранить постель ребенка… Это простая формальность, — торопливо добавила она, увидев, что у Никки вот-вот начнется истерика. — Как только мы получим результаты вскрытия…

— Что, по-вашему, я могу с ней сделать? — прорыдала Никки. — Она принадлежит моему сыну. Я не могу просто выбросить ее.

Лицо МакАллистер не выражало ничего, кроме сочувствия, когда она ответила:

— Конечно, я понимаю.

Никки закрыла лицо руками.

— Простите, — задыхаясь, произнесла она. — Я просто… Я просто хочу вернуть его, и посмотрите на меня… — Спереди ее одежда буквально пропиталась молоком, вытекающим у нее из груди.

— Нужно сцедить, — мягко пояснила ей миссис А. и посмотрела на МакАллистер. — Это разрешается? — неуверенно спросила она.

МакАллистер кивнула и, решив оставить их, вернулась к своей машине. Она вполне могла позволить себе заняться сейчас чем-то другим, например собрать побольше информации об этом смертельном заболевании.

После того как детектив ушла, миссис А. помогла Никки сцедить молоко, и, хотя процедура была мучительной, она все же заставила себя дотерпеть до конца, а ближе к концу начала ощущать неимоверную усталость. Затем у нее в мозгу вспыхнуло видение крошечного тельца Зака, запертого в холодном, стерильном ящике морга, и она резко очнулась.

— О боже, о боже!.. — Она хватала ртом воздух, словно не могла дышать.

— Тш-ш-ш, — успокаивала ее миссис А., — тише, тише… Дыши… Вот так… Вдох-выдох, вдох-выдох… Молодец. — И как только приступ паники прошел, она прижала голову Никки к своему плечу, обнимая ее, как ребенка, и одновременно пытаясь примириться с тем, что произошло.

— Тебе нужно постараться что-нибудь поесть, — заметила миссис А. немного позже, когда Никки отстранилась от нее и выпрямилась.

Никки покачала головой. Во рту у нее по-прежнему было сухо, а желудок все еще скручивало ужасными спазмами.

— Я все время задаю себе вопрос: каким образом одеяло оказалось у него на лице, — хрипло произнесла она.

Миссис А. грустно улыбнулась.

— Такое иногда происходит, когда они сучат ножками, — ответила она.

Никки знала это, но если бы она была там, то, возможно, успела бы убрать одеяльце на место. Ее голова опустилась, словно груз вины в сердце тянул ее к земле. Все матери спят одновременно с младенцами, поэтому она не должна так мучить себя, но как она могла успокоиться, если ясно помнила, о чем думала еще утром? Она хотела, чтобы Зак умер: это облегчило бы не только его участь, но и ее тоже. Насколько это эгоистично и безнравственно!

Наклонившись вперед, она прижалась лицом к коленям и обхватила себя руками. Даже если это и неправильно, где-то глубоко в душе, хотя и совершенно четко, она чувствовала радость оттого, что он наконец свободен, но в то же самое время ей так хотелось вернуть его, словно кто-то вырвал у нее из груди сердце. Никки не знала, как она сможет жить в будущие дни и недели, но понимала, что прямо сейчас, в эту минуту, готова отдать все на свете за то, чтобы быть с ним, где бы он ни находился.

Прошло какое-то время, прежде чем Никки поняла, что, наверное, уснула, потому что, когда она открыла глаза, миссис А. не было рядом. Никки слышала, как она ходит на втором этаже, скорее всего, собирает вещи Зака. Никки охватила такая беспощадная тоска, что ей пришлось приложить всю оставшуюся силу воли, чтобы не побежать туда и не остановить ее.

Говоря себе, что нужно помочь миссис А. или, по крайней мере, переодеться, Никки заставила себя встать и, когда волна головокружения прошла, уже собиралась пойти вверх по лестнице, когда внезапно услышала звук подъехавшей к дому машины.

«Пожалуйста, пусть это будет Спенс!» — молча взмолилась она и, подойдя к окну, увидела, что от дома отъезжает такси, а в ворота входит Дэвид. В парадной двери повернулся ключ, и несколько мгновений спустя она оказалась в объятиях Спенса, который с такой силой прижал ее к себе, что они не могли сделать вдох, чтобы зарыдать, или поговорить, или сделать что-то большее, чем просто прижаться друг к другу, словно без этой поддержки они неизбежно рухнут.

Той ночью, страстно желая увидеть сына в последний раз, Спенс взял с собой Дэвида и отправился в морг, а миссис А. и Никки остались дома. Никки просто не могла заставить себя снова идти туда. Если бы это было возможно, она бы заблокировала в памяти прошедшие двадцать четыре часа, чтобы помнить Зака живым и здоровым, дрыгающим ножками на кровати или мирно лежащим у нее на руках, комично размахивая кулачками и изучая этот мир.

Когда Спенс вернулся, он помог ей пройти через ужасный процесс сцеживания молока, и, когда все было сделано, они молча полежали на кровати, глядя на фотографии и крепко прижимаясь друг к другу, а слезы абсолютного горя текли у них по щекам. Наконец Никки приняла таблетку валиума, выписанного ей педиатром в реанимации, и сумела проспать большую часть ночи. Спенс тоже спал, а проснувшись утром, испытал сильное чувство вины и стыда. Он не мог понять, как он оказался в состоянии так отключиться, словно это была самая обыкновенная ночь.

Часам к десяти приехали Дэнни и Кристин, такие же потрясенные, как все остальные. Поскольку ничего нельзя было предпринимать, до того как станут известны результаты вскрытия, они просто сидели без дела, пристально рассматривая фотографии, разговаривали и плакали, иногда даже смеялись, особенно когда вспоминали любимый фокус Зака. В дом постоянно заглядывали друзья и соседи, чтобы выразить им свои соболезнования, и, хотя всеобщая доброта и поддержка несколько ослабили у Никки мучительное чувство утраты, приступы неудержимой тоски становились все более длительными.

В середине дня она пошла наверх, чтобы поискать дневник, а Спенс, Дэнни и Дэвид отправились к Норд-стрит немного подышать свежим воздухом, а заодно заказать пиццу, потому что все они весь день ничего не ели.

— Ты что-то ищешь? — спросила ее Кристин, входя в спальню и обнаружив Никки на коленях рядом с кроватью. — Я могу помочь тебе?

Никки с озадаченным видом окинула комнату взглядом.

— Я знаю, что еще вчера утром он был здесь, — сказала она, — но сейчас его нет. — Осознав, что Кристин не понимает, о чем идет речь, Никки объяснила ей. Раздался звонок, и она достала телефон из кармана джинсов. Увидев, что это звонит их общий друг с «Фабрики», очевидно, желая выразить соболезнования, она подождала, пока его переключат на голосовую почту, и попробовала вспомнить, что только что делала.

Сев на край кровати, Кристин заявила:

— Я так понимаю, теперь ты переедешь в Лондон.

Никки встретилась с ней взглядом, и, хотя она все слышала и даже все поняла, ей не хотелось отвечать, потому что она была не в состоянии заставить себя думать о таком далеком будущем. Ей это казалось предательством по отношению к Заку, словно она была рада, что он больше не стоит у нее на пути, и она теперь может продолжать вести обычную жизнь; а это было так далеко от правды, что Никки почувствовала, как ее глаза вновь наполнились слезами при одной только мысли об этом.

— Прости меня! — поняв, пробормотала Кристин. — Это было так глупо с моей стороны. Очевидно, еще слишком рано говорить об этом.

Никки снова опустилась на колени и вытерла слезы рукавом.

Прошло несколько минут, а они все еще молча сидели, глядя в пустоту. Наконец Кристин спросила: