— Вы собираетесь хоронить его или кремировать?

Никки прерывисто вздохнула.

— Это будет решать Спенс, — ответила она.

Кристин кивнула.

— Вы примерно знаете, когда именно вам выдадут тело? — спросила она.

Сердце Никки обожгло жгучей болью. Этот вопрос был слишком тяжелым, но ей придется отвечать на такого рода вопросы, и потому она заставила себя сказать:

— Нет, еще нет. Я… Мы не знаем точно, у кого спрашивать.

Поскольку Кристин тоже этого не знала, они снова замолчали, пока Кристин не расплакалась.

— Прости меня, — простонала она, — просто я все время думаю, что для него это даже лучше, а затем чувствую себя такой виноватой! Он был таким милым и очаровательным, и все мы просто обожали его. Без него все кажется таким чужим.

Взгляд Никки оставался холодным и безучастным; она не знала, что сказать.

Вытирая слезы, Кристин поинтересовалась:

— И о чем полиция вчера тебя спрашивала?

Никки посмотрела на нее, а затем снова отвела взгляд.

— Хотели знать, что произошло, — ответила она, чувствуя, как у нее засосало под ложечкой. Никки уже не помнила большую часть того, что наговорила им, но они, разумеется, поняли, в каком эмоциональном состоянии она была, когда отвечала на их вопросы. Они постоянно имели дело с людьми в аналогичных ситуациях, и, значит, им как никому известно, как легко может создаться неправильное впечатление, когда человек находится в шоке.

— Но правда, что произошло? — настаивала Кристин. — То есть я знаю, что ты пошла наверх, чтобы прилечь, но…

Никки встала.

— Я не хочу снова говорить об этом, — заявила она. — Я просто хочу найти свой дневник.

Были времена, когда сержант уголовной полиции Хелен МакАллистер терпеть не могла свою работу. Конечно, работу с жертвами жестокого обращения с детьми увлекательной не назовешь, хотя аресты мерзавцев и негодяев, считавших, что им сойдут с рук издевательства над беззащитными детьми и даже убийства, приносили ей определенное чувство удовлетворения. Однако, когда речь шла о случаях, подобных тому, с которым ей пришлось столкнуться сейчас, она часто жалела, что не выбрала карьеру в компании Диснея, если уж так безумно любит детей, — или не пошла работать воспитательницей в детский сад, даже нянечкой — кем угодно, лишь бы это позволило ей отгородиться от столкновения лицом к лицу с чьей-то подлинной трагедией.

Она сидела в машине, возвращаясь из Лондона, где провела последние четыре часа, присутствуя при вскрытии тела Зака Джеймса. Это была вторая часть ее работы, которая ей не очень-то нравилась, но закон требовал, чтобы следователь присутствовал при аутопсии с целью удостоверения личности погибшего и наблюдения за процессом вскрытия, так что выбора у нее, по сути, не было. Она, возможно, послала бы туда Оливера Фримена, но он был очень нежным молодым человеком, и как-то раз, не успел патологоанатом сделать первый разрез, как бедолагу вырвало, что определенно не добавило веселья и без того не слишком увлекательному процессу.

Ожидая, когда он ответит на звонок, она нажимала кнопки на панели управления, перебирая волны радиостанций в поиске информации о пробках на дороге. Было еще только четыре часа, и, если на дороге не будет ремонтных работ и позволят погодные условия, она вернется в Бристоль в пять тридцать, самое позднее — в шесть.

Наконец, Фримен поднял трубку, но он, очевидно, еще не закончил разговор на другой линии, потому что она слышала, как он кого-то благодарит и говорит, что перезвонит, как только у него появятся новости.

— Привет, сержант, — сказал он, наконец переключаясь на нее. — Как все прошло у ПМ?

В другом мире эта аббревиатура означала бы, возможно, что она возвращалась из резиденции премьер-министра, что на Даунинг-стрит, а в их мире это означало всего лишь лабораторию, где лежали трупы и мозги в формалине. Только подумать…

— Кровь в носу и в легких, — начала перечислять она, вытесняя из головы неуместную аналогию, — кровоизлияние в сетчатку глаза, порванная уздечка языка, гематомы на лице… Другими словами, профессор вполне уверен, что наш ребенок был преднамеренно задушен.

— Ого! — буркнул Фримен. — Так, значит, ничего общего с болезнью Тея-Сакса?

— Очевидно, нет, — ответила она. — Профессор абсолютно уверен в этом, так что, учитывая, что Никки Грант признает, что, кроме нее и ребенка, на тот момент в доме никого не было, и что у нас есть запись ее звонка в службу спасения, плюс повод, который мог бы заставить любую другую мать двигаться в том же направлении, — думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Да, сержант, — ответил он, судя по голосу, не менее взволнованный из-за неотвратимой необходимости сделать следующий положенный по закону шаг. — Я сам к ней схожу, — заявил он. — Полицейский участок находится на Броудбери-роуд. Вы хотите, чтобы я отвез ее туда?

МакАллистер попыталась сдержать стон.

— Можешь найти нам номер люкс в пятизвездочном «Отеле дю Ван», — рявкнула она. — И позаботься о том, чтобы кто-нибудь забрал постель ребенка и все, что, как они считают, может понадобиться. Криминалисты будут просто в восторге, — продолжала она, — ведь мы выдернем их из дому в самый разгар вечера, когда они, возможно, тупо смотрят телевизор. Конечно, много информации с места преступления они не выудят, учитывая, сколько народу там потопталось…

— Это вечная проблема с младенцами, сержант, — наставительным тоном сообщил ей Фримен, словно за четырнадцать лет работы она не поняла этого.

— Да, Олли, — сказала она, зная, что он очень не любит, когда его так называют. — Будь повежливее с нашей подозреваемой, — добавила она, — помни, мисс Грант все еще обездоленная мать. — И МакАллистер повесила трубку.

Никки лежала на кровати рядом со Спенсом, читая в его глазах растерянность и боль и словно пытаясь понять, что еще может происходить у него в душе. Хотя они много говорили и делились воспоминаниями о последних семи неделях, как если бы в них поместилось много лет, она хотела — нет, ей было просто необходимо — разобраться в некоторой сложности его эмоций: возможно, тогда она сумеет сблизиться с ним настолько, как никогда раньше не удавалось. Сейчас он стал для нее своеобразным спасательным кругом, и, возможно, она была тем же для него. Весь этот опыт — радость рождения Зака, любовь, которую они разделяли к нему, надежды и мечты, разбившиеся еще до его смерти, — всегда будет связывать их.

— О чем ты думаешь? — мягко спросил он. Голос его стал другим от такого количества пролитых слез.

Никки улыбнулась.

— Я спрашивала себя, о чем думаешь ты, — ответила она.

Они словно попали в дыру во времени, где все застыло, между тем как остальной мир продолжал жить своей жизнью.

Он устало вздохнул и перекатился на спину.

— Как ты считаешь, еще слишком рано звонить коронеру? — спросил он. — Готовы ли уже результаты?

Чувствуя, как ее горло постепенно сковывает сухость, она тоже легла на спину и слепо уставилась в потолок.

— Ненавижу это ожидание, — проворчал он. — Оно только продлевает муку. Что они думают обнаружить?

— Они должны это сделать, — ответила она, повторяя то, что ей сказали.

— Но зачем? У него и раньше были проблемы с дыханием… — Спенс резко сел и свесил ноги с кровати. — Это была «смерть в колыбели», — проворчал он, словно пытаясь убедить себя, а может, ее — кого именно, она не была уверена.

Никки закрыла глаза. Она пыталась не дать себе заразиться его дурными предчувствиями, но ее собственные страхи были так близки к поверхности, что она ощущала, как они постепенно прорываются наружу.

— Ник, прости меня, — внезапно сказал он, — но я должен спросить тебя: это ты? Ну… есть ли вероятность того, что… — Спенс повернулся к ней: его глаза потемнели от боли и отчаяния. — Я не стану тебя осуждать, если ты действительно это сделала, — искренне добавил он. — Бог свидетель, я и сам думал совершить нечто подобное…