³ Нил Александрович Попов (1833—1891), профессор русской истории в Московском университете.

⁴ В письме от 8 декабря С. А. Толстая писала: «Так-то ты с Анеточкой свиделся. Мне было смешно, но приятно. Она такая добрая и счастливая, что всегда невольно заражаешься ее добротой и счастьем. А за что она меня так полюбила, уж и не знаю, я получила от нее самое нежное письмо, и еще не отвечала» (не опубликовано).

⁵ Место действия «Войны и мира» (1 том). С. А. Толстая писала 28 ноября: «Не встретил ли ты где Австрийца? Думаешь ли о поездке в Австрию?»

⁶ Вероятно от 30 ноября и от 1 декабря.

⁷ 30 ноября С. А. Толстая писала: «После обеда собрались мы с Лизой (Варе и Машеньке нельзя) гулять. Пошли на скотный двор сначала..... Ну, а потом вдруг мы с ней расхрабрились и отправились в мелкий Заказ, оттуда низом к броду, кругом; потом на гору, и мимо Чепыжа домой. Шли так скоро, как будто нас ветер нес, и всё болтали. Уже совсем смеркалось, немного жутко и хорошо было..... Лиза всё понимала, в ней поэзия есть; так хорошо она говорила и любовалась Засекой и природой, и тоже ей было немного жутко. Домой пришли, уже было совсем темно». (ПСТ, стр. 35—36.)

⁸ «Николай Васильевич Нечаев (1818—1877), доктор-хирург ординатор Голицынской больницы в Москве.

1864 г. Декабря 6. Москва.

Ныньче получилъ твое, въ дурномъ духѣ написанное, письмо, но и оно для меня радость и успокоеніе. Издалека я тебя даже и такою люблю, да и вблизи тоже, другою я тебя не могу представить, какъ съ твоими измѣненіями живости и нѣжности и изрѣдка того состойнія, въ которомъ ты писала письмо, которое изрѣдка находитъ на тебя и которое я отношу всегда къ физическимъ причинамъ, за что ты на меня всегда сердишься. Такое же бываетъ твое расположеніе духа, когда ты вдругъ вздумаешь ревновать, какъ, помнишь, незадолго передъ моимъ отъѣздомъ. Сейчасъ уѣхалъ Василій Исленьевъ;¹ онъ имѣетъ видъ добраго малаго и простъ; но что то есть въ немъ, какъ будто у него на душѣ много стыднаго и гадкаго; такое онъ мнѣ дѣлаетъ впечатлѣніе и раздражаетъ меня. Кромѣ того, тутъ Алекс[андръ] Мих[айловичъ], который просто противенъ; и съ тѣхъ поръ, какъ онъ тутъ, мнѣ еще тяжеілѣе становится здѣсь.

Боюсь тебя обмануть, но черезъ недѣлю вѣрно буду ужъ съ тобой вмѣстѣ переноситься изъ дѣтской на верхъ.² Вчера и ныньче былъ въ ваннѣ, и ванны, натиранья и повязка Нечаева производятъ на руку пріятное впечатлѣніе, будто она здорова. Въ ваннѣ, сидя въ водѣ, я поднимаю и верчу ею, почти какъ здоровой рукой... Каждое утро я заставляю Алексѣя подымать ее, и она безъ боли поднимается совсѣмъ кверху. Стало быть, если мускулы получатъ силу, чтò всѣ мнѣ обѣщаютъ, то нѣтъ причины, чтобы я не владѣлъ ею; только съ тою разницею, что при движеніяхъ по верху правое плечо будетъ подыматься выше лѣваго. Сейчасъ говорилъ это Танѣ, и тебѣ долженъ сказать, хоть и совѣстно. Я ужасно нравственно опустился эти послѣдніе три дня; ничего не дѣлаю, даже не съѣздилъ въ библіотеки,³ куда мнѣ нужно, ни къ Каткову переговорить о романѣ, а съ утра до вечера шляюсь по комнатамъ, и уныло слушаю невеселыя, 50-ія шуточки Александра Мих[айловича]. Все это, можетъ быть, хорошо, но мнѣ здѣсь одному, т.-е. безъ тебя, не вынести еще столько же. Съ завтрашняго дня намѣренъ твердо ходить въ струнѣ, хоть не писать, a передѣлать здѣсь всѣ нужныя дѣла. Въ понедѣльникъ, вторникъ и среду взять по ваннѣ, призвать Нечаева, спросить его, что онъ можетъ теперь сдѣлать и наставленіе на будущее. Въ четвергъ и пятницу остаться и въ субботу ѣхать, чтобъ въ воскресенье обнять тебя, милую, хоть лѣвой рукой, но обнять и цѣловать, цѣловать. Нѣтъ, неловко мнѣ писать черезъ Таню, я все пишу отъ души, но все какъ-то не то. У меня еще горе — я начинаю охладѣвать къ моему [писанью], и, можешь себѣ представить, ты, глупая, съ своими неумственными интересами,⁴ мнѣ сказала истинную правду. — Все историческое не клеится и идетъ вяло. Я утѣшаюсь, что отъ этаго нейдетъ впередъ. Я расклеился. Оправдываю себя тѣмъ, что это отъ положенія руки, к[отор]ое опять стало неопредѣленно. И досадно.

Мнѣ такъ было хорошо послѣ попытки вправленія, когда я ходилъ съ забинтованной рукой, ожидая отъ нея сюрприза; но сюрпризъ не пришелъ, и я все еще не привыкъ къ терпѣнію, съ которымъ надо ожидать медленнаго улучшенія. Ежели я тебѣ мало пишу о дѣтяхъ, Сережѣ и Танѣ,⁵ то ты изъ этаго не заключай, чтобъ ихъ положеніе мнѣ было мало интересно; напротивъ, все, до малѣйшихъ подробностей хотѣлось знать о нихъ, а въ нынѣшнемъ письмѣ ты пишешь, что у Сережи поносъ опять, а не описываешь подробно, въ какой степени. Нынче, поутру, около часу диктовалъ Танѣ, но не хорошо спокойно и безъ волненія, а безъ волненія наше писательское дѣло не идетъ. Потомъ поѣхали на коньки, и съ дѣдушкой, сидя на лавочкѣ, любовался на успѣхи Тани и Пети. Послѣ обѣда — доказательство упадка духа часа два игралъ въ ералашъ и выигралъ 8 р. у несчастнаго Ал[ександра] Мих[айловича]. Потомъ баня, неловкій Вас[илій] Влад[иміровичъ], прот[ивный] дѣдушка, дѣятельная Лиза и плаксивая Таня, и спящій Петя, и никуда негодный твой мужъ, когда онъ безъ тебя и безъ дѣтей, я теперь это чувствую. Благодарю и цѣлую Машеньку за ея письмо; я ей напишу завтра, и Зефиротамъ тоже. Надѣюсь быть въ струнѣ.

Печатается по подлиннику, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 32—34. Письмо писано под диктовку рукой Т. А. Берс. Середина письма — со слов: «чтоб в воскресенье обнять тебя» кончая: «И досадно» — рукой Толстого. Датируется шестым декабря на основании слов следующего письма: «вчера я писал тебе о моих планах, о моей руке и моей тоске здесь..... пошел походить до обеда и..... ничего не мог сделать, потому что воскресенье». Воскресенье же было шестого декабря. В ПЖ датировано 7 декабря.

Письмо Толстого является ответным на следующее письмо С. А. Толстой от 2 декабря: «Ждала, ждала из Тулы Ивана Ивановича, который должен был привезти письмо, так и не дождалась, и села писать тебе, милый друг мой Лева. Нынче такой что-то скучный день. У Сережи опять понос, девочка что то весь день кричит, а у меня болит зуб, и горло, и голова. Я вся распростудилась. Вот что значит восемь недель сидеть дома, а потом выйти на зимний воздух. Гулять, видно, надо подождать, жаль, так приятно было гулять. Как только немного легче станет, опять унывать не буду. Нынче целый день всё думала с какою-то грустью и нежностью о тебе. Вспоминала, как ты обо мне всегда заботился, когда у меня что болело, сам грел для меня припарки, растирал опотельдоком горло, а теперь осиротела, и пожалеть-то некому, я и молчу, пожаловаться некому, если что и больно. Как твое нездоровье? Право, этот Иван Иванович очень поступает неделикатно. Взял Барабана [лошадь], два дня пропадает и не везет мне, главное, письма. Дай бог, милый мой голубчик, чтоб ты был теперь здоров, это так важно и нужно для работы твоей, для меня, для детей, для всего решительно. Я всё думаю, хорошо ли тебе, что у тебя на душе, о чем думаешь. Уходит ли тебя Таня? Я на нее надеюсь, она такая добрая и славная. Бедная, я и о ней много думаю. Нынче мне тебе и рассказать-то ничего нет интересного. Хожу целый день как шальная от зубной боли. Вечером одолел народ к Николину дню, денег просят. Отказывать не могу, очень просят, а финансовые дела плохи, так что-то много выходит денег. Староста пришел как к хозяйке ко мне доложить, что сани все изъездились, и надо купить новые, а кожи какие-то продать. Я в этом ровно ничего не знаю и не понимаю, и ужасно боюсь распоряжаться. Еще говорит он, что барды часто не бывает, завод ломается, я только сказала, чтоб он смотрел хорошенько, чтоб поили скотину, а умнее ничего не выдумала. Внизу у нас работают, пол обтягивают. Завтра будет готово, а я опять перейду вниз в субботу, с детьми. Здесь им холодно. Пол чудо как вышел хорош. Только столяр меня всё злит, такой глупый, и болтун, и ленивый. Уж я его как лошадь целый день погоняю, чтоб он работал и не разговаривал. Нынче ночью шел снег, немного. Верно была пороша; так жаль, что я не могла гулять, а то пошла бы искать зайцев. Вчера Дракон, Дора и Веселый выгнали зайца в лесу, ужасно визжали, но я так и не видала зайца. — Чем же ты теперь занимаешься, милый Левочка? Верно нашел писаря и диктуешь ему, если только рука не очень болит и если ты сам весь здоров. А у меня-то нет теперь работы, сижу и себя обшиваю теперь, чтобы к твоему приезду быть опять свободной и списывать тебе. Нынче не в состоянии много писать тебе, потому что болит зуб довольно сильно. По своему расположению духа совсем бы не следовало писать тебе, да ты велел всякий день, непременно; теперь и прощай мне и дурные письма. А нынче я чувствую, что пишу тебе дурное письмо, которое тебе будет неприятно. Только я не сердитая нынче, а так, грустно, больно, скучно без тебя. Всё стараюсь о тебе меньше думать, а то всякий раз как очень задумаюсь, непременно перейду на мысль, что если б в карете, да с Таней, так ничего бы и к тебе съездить. Только ты этого не бойся, я такого сумасшедшего поступка не сделаю, мало ли что в голове бродит. И ты нe спеши домой, это я тебя очень прошу; не береди своей руки, а то теперь, когда разбередишь ее, уж вправить нельзя будет. Что делать, много терпели, теперь осталось еще немножко. А это всё была прегрустная и неприятная история..... Иван Иванович всё не возвращается,.... видно, я уже не дождусь его нынче. Какой он, право, гадкий! Прощай, друг мой милый; целую тебя крепко в кусочки на руках, и в макушку. Будь осторожен, здоров и весел, а меня всё помни и люби. Иван Иванович вернулся, а писем нет. Это очень, очень грустно. Что, душенька, милый мой Лева, не пишете вы мне чаще? Я получила три письма от тебя и одно от Тани, а написала вдвое. Ну, бог с вами, теперь кончаю письмо. Очень скучно, что нет от тебя известий, такой нынче несчастный день. Твоя Соня» (не опубликовано.)