¹ Василий Владимирович Исленьев (р. 1825 г.), штабс-капитан, «двоюродный брат моей матери» (п. С. А.).

² В письме от 30 ноября С. А. Толстая писала: «нынче..... утром я решилась наконец, так как надо же когда нибудь, начать обивать клеенку. Мы и переносились всё утро из детской в мою комнату. Всё почти перенесли, комнату внизу опростали совершенно». (ПСТ, стр. 35.)

³ См. следующее письмо.

⁴ С. А. Толстая писала в письме от 28 ноября: «[С. Н. Толстой] начал читать Диккенса «Наш общий друг», и ему очень понравилось. А я с своими «не умственными интересами» так и не прочла еще второй и третьей части».

⁵ Татьяна Львовна Толстая (р. 4 октября 1864 г.), старшая дочь Толстого. Художница. Ученица Репина. С 1899 г. была замужем за Михаилом Сергеевичем Сухотиным (1850—1914). В 1922 г. организовала школу рисования и живописи. В 1923—1925 гг. была директором Толстовского музея в Москве. С 1925 г. живет за-границей. Опубликовала ряд очерков, объединенных в книге: Т. Л. Сухотина-Толстая, «Друзья и гости Ясной поляны». М. 1923. Ей принадлежат статьи: «Как мы с отцом решили земельный вопрос» (TT I, стр. 45—62), «Sur la mort de mon père» [О смерти отца] («Europe», 1928, № 67, p. 395—472). При ее содействии и с ее предисловием вышел на немецком языке том избранных писем Толстого к С. А. Толстой: «Leo Tolstoj. Briefe an seine Frau. Herausgegeben v. D. Umansky. Eingeleitet von T. Suchotina-Tolstaja. 1925. Большая часть писем к ней Толстого опубликована в журнале «Современные записки» (Париж) 1928, XXXVI.

На данное письмо С. А. Толстая отвечала 9 декабря: «Милый друг Левочка, наконец утешительное, радостное письмо, что ты приедешь. Как я давно ждала этого и боялась вызывать тебя. Почти наверное знаю, что письмо это не застанет уже тебя, но пишу на всякий случай. Лева, мой милый, что это ты как духом упал; как тебе не стыдно, голубчик мой, это на тебя не похоже. Всё пройдетъ, всё это следствие хлороформа, — я это предвидела и говорила об этом с Сережей. Твои нервы все расстроены, а некому утешить тебя; народ такой там живет всё грустный, не бодрый. Бедные они все, бедная Таня, мама. Кажется, всех бы взяла в свой мир детей, моего счастливого intérieur, где играет забавный Сережа с двумя дудками в руках, и блестит глазенками моя Танюша, и где мне так хорошо и приятно, и легко живется, — когда только еще ты тут. А без тебя всё пусто, и трудно, и грустно. Я ужасно раскаиваюсь, что писала тебе письма в дурном духе, по крайней мере не обманывала тебя. Какая была, такая и тебе явилась..... Лева, милый, как мне грустно про роман твой. Что-то ты со всех сторон оплошал. Везде тебе грустно и не ладится. И зачем ты унываешь, зачем падаешь духом? Неужели сил нет подняться? Вспомни как ты радовался на свой роман, как ты всё хорошо обдумывал, и вдруг теперь не нравится. Нет, Левочка, напрасно. Вот как приедешь к нам, да вместо грязного, каменного Кремлевского дома увидишь наш Чепыж, освещенный ярким солнцем, и поле, усаженное смородиной, малиной и проч., и вспомнишь всю нашу счастливую жизнь, и пойдем мы с тобой на порошу и будем няньчить своих деток, и ты мне начнешь опять с веселым лицом рассказывать свои планы писанья, у тебя пройдет вся ипохондрия твоя, ты почувствуешь, как улетучится весь твой хлороформ из тебя, и нервы успокоятся, и всё пойдет хорошо. О руке я успокоилась более, чем прежде, может быть она и будет подниматься совсем хорошо. Скучно ждать, и как-нибудь сократим время. Ты будешь мне диктовать, мысли опять придут, стрелять нельзя, — ну это так и быть!» (ПСТ, стр. 52—53.)

1864 г. Декабря 7. Москва.

Вчера получилъ твое хорошее письмо, милый другъ. Вотъ ужъ 4-й день, что регулярно за обѣдомъ звонитъ почтальонъ и приноситъ твои письма.

Помни, душенька, что я расчитываю на то, что ты тотчасъ извѣстишь меня, ежели съ Сережей будетъ нехорошо. У него долженъ быть желудочный катаръ. Средства противъ этаго: гигіена, тепло и удобоваримая пища — молоко, супъ, и Анд[рей] Ев[стафьевичъ] совѣтуетъ очень телячьи ножки и саго. Саго я привезу тебѣ. Вчера я писалъ тебѣ о моихъ планахъ, о моей рукѣ и моей тоскѣ здѣсь. Все это точно такое же нынче. Воскресенье думаю быть у тебя; рукой заставляю Алексѣя дѣлать раза два въ день движенія и ношу повязку, к[отор]ая очень меня облегчаетъ. За дѣло ни за какое не могу приняться. — Вчера утромъ читалъ англійской романъ автора Авроры Флойдъ.¹ Я купилъ 10 частей этихъ англійскихъ не читанных еще мною романовъ и мечтаю о томъ, чтобы читать ихъ съ тобою. Вотъ бы ты съ Лизой занималась по-англійски. Потомъ опять противный Алекс[андръ] Мих[айловичъ], Кат[ерина] Ег[оровна],² Лиза. Даже и читать нельзя, угла нѣтъ. Только пошелъ походить до обѣда, и ни въ библіотекахъ, ни для покупокъ ничего не могъ сдѣлать, потому что воскресенье. Послѣ обѣда опять: «Погубилъ я свою молодость»,³ и въ 7 часовъ «Жизнь за Царя».⁴ Очень хорошо, но монотонно. Въ театрѣ была одна воскресная публика, и потому половины интереса наблюденій для меня не было. Но зато, вернувшись, мы были одни: Л[юбовь] А[лександровна], к[отор]ая очень, очень мила и хороша, Лиза, Таня и Петя, и было очень весело отчего-то. Вспоминали, разсуждали. Таня увѣряла, что она хочетъ однаго — жить въ одной башнѣ, высоко, высоко, съ гитарой. Л[юбовь] А[лександровна] доказывала, что въ башнѣ надо ѣсть и ходить начасъ, и Таня нервно и весело, какъ и тотъ разъ объ поповой дочери, расплакалась, и мы разошлись спать. Кромѣ того, Петя спалъ и вралъ, и я разсказывалъ, что я долженъ, несмотря на ревнивый характеръ жены, для очищенія совѣсти сознаться въ ужасномъ поступкѣ съ Анночкой.⁵ Снимая фракъ, я размахнулъ рукой въ то время, какъ она проходила, и⁶ рукой попалъ прямо въ ея грудь. Я вижу, какую ты сдѣлаешь мнѣ знакомую брезгливую мину... Ахъ, Соня, скоро ли пройдутъ эти 5 дней. Для очищенія совѣсти я хочу распаренную руку показать Нечаеву. Отъ Каткова и Любимова не получаю отвѣта и рукописи, и мнѣ досадно, a вмѣстѣ съ тѣмъ ѣхать къ Каткову не хочется. Въ архивѣ⁷ почти ничего нѣтъ для меня полезнаго. А нынче поѣду въ Чертковскую⁸ и Румянцовскую⁹ библіотеку. Очень мнѣ гадко и скучно, особенно эти два послѣдніе дни. Ты говоришь, чтобъ я ѣздилъ. Никуда не хочется. Одна мысль: какъ бы не забыть сдѣлать то, что нужно. Но, выбирая изъ двухъ праздностей — ухищряться разговаривать объ умномъ или жантильномъ, или шляться по Кремлевскимъ комнатамъ, безъ дѣла, все лучше послѣднее, особенно, когда нѣтъ Алек[сандра] Мих[айловича], к[отор]ый, я тебѣ разскажу почему, сталъ мнѣ такъ гадокъ, что я его видѣть не могу равнодушно, и умышленно обошелся съ нимъ такъ холодно подъ конецъ, что онъ не заѣдетъ къ намъ. Онъ уѣхалъ вчера, въ 5 часовъ. Всѣ черныя вашей семьи мнѣ милы и симпатичны. Л[юбовь] А[лександровна] ужасно похожа на тебя. Она на дняхъ дѣлала колпакъ для лампы, точно какъ ты, — примешься за работу и ужъ тебя не оторвешь. Даже нехорошія черты у васъ одинаковы. Я слушаю иногда, какъ она съ увѣренностью начинаетъ говорить то, чего не знаетъ, и утверждать положительно и преувеличивать, и узнаю тебя. Но ты мнѣ всячески хороша. Я пишу въ кабинетѣ, и передо мной твои портреты въ 4-хъ возрастахъ. Голубчикъ мой, Соня. Какая ты умница во всемъ томъ, о чемъ ты захочешь подумать. Отъ этаго то я и говорю, что у тебя равнодушіе къ умственнымъ интересамъ, а нетолько не ограниченность, а умъ, и большой умъ. И это у всѣхъ васъ, мнѣ особенно симпатичныхъ, черныхъ берсахъ. Есть Берсы черные — Л[юбовь] Ал[ександровна], ты, Таня; и бѣлые — остальные. У черных умъ спитъ, — они могутъ, но не хотятъ, и отъ этого у нихъ увѣренность, иногда некстати, и тактъ. А спитъ у нихъ умъ оттого, что они¹⁰ сильно любятъ, а еще и отъ того, что родоначальница черныхъ берсовъ была неразвита, т. е. Л[юбовь] А[лександровна].¹¹ У бѣлыхъ же Берсовъ участіе большое къ умственнымъ интересамъ, но умъ слабый и мелкой. Саша пестрый, полубѣлый. Славочка на тебя похожъ, и я его люблю. Воспитанье его съ угощеніемъ и баловствомъ мнѣ кое въ чемъ не нравится, но онъ вѣрно будетъ славный малый. Одинъ Степа, я боюсь, еще доставитъ всѣмъ намъ много горя. Онъ и самъ дуренъ отчего-то, а воспитанье его еще хуже его. Вчера, по случаю прѣнія о гувернерѣ, въ к[отор]омъ принимали участіе Таня, Петя и Володя, нападая на Гувернера, Л[юбовь] А[лександровна] рѣшила отдать всѣхъ, кромѣ Пети, въ заведенія. И я говорю: прекрасно, по крайней мѣрѣ ваша совѣсть покойна будетъ. А правда, что отца нѣтъ. Я говорю: коли я умру, одно завѣщанье оставлю Сонѣ, чтобы она Сережу отдала въ казенное заведенье. А я такъ и не сказалъ, за что ты умница. Ты, какъ хорошая жена, думаешь о мужѣ, какъ о себѣ, и я помню, какъ ты мнѣ сказала, что мое все военное¹² и историческое, о к[отор]омъ я такъ стараюсь, выйдетъ плохо, а хорошо будетъ другое — семейное, характеры, психологическое. Это такъ правда, какъ нельзя больше. И я помню, какъ ты мнѣ сказала это, и всю тебя такъ помню. И, какъ Танѣ, мнѣ хочется закричать: мама, я хочу въ Ясную, я хочу Соню. Началъ писать тебѣ не въ духѣ, а кончаю совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Душа моя милая. Только ты меня люби, какъ я тебя, и все мнѣ ни почемъ, и все прекрасно. Прощай, пора идти по дѣламъ.