¹⁷ Наталья Петровна Охотницкая, бедная дворянка, жившая при Т. А. Ергольской. После ее смерти поселилась в богадельне, учрежденной в Спасском Ив. Серг. Тургеневым, где и умерла, впавши в слабоумие. От имени Охотницкой Толстой послал И. С. Аксакову свое стихотворение в прозе «Сон» (см. т. 26).

1866 г. Ноября 15. Москва.

Кажется бы, не отъ чего, но очень усталъ, милая моя душенька, и напишу коротко.

Послѣ кофею пошелъ въ Румянцевской музей и сидѣлъ тамъ до 3-хъ, читалъ масонскія рукописи, — очень интересныя. И не могу тебѣ описать, почему чтеніе нагнало на меня тоску, отъ которой не могъ избавиться весь день. Грустно то, что всѣ эти массоны были дураки. —

Оттуда пошелъ на гимнастику.¹ Чувствовалъ себя сильнѣе прежняго. И обѣдать. Обѣдалъ Анке и Сухотинъ, пожиравшій все въ огромномъ размѣрѣ и болтавшій безъ умолку. Да еще Варинька Перф[ильева], к[отор]ой я и не видалъ отъ Сухотина. Вечеромъ пріѣхали Зайковскія² и Башиловъ и изъ типографіи. Суетня, крики Зайковскихъ, торопливость, неловкость — знаешь это чувство. Я очень радъ былъ, что меня звала княжна Элена,³ — я уѣхалъ къ ней, и вотъ сейчасъ отъ нея, гдѣ пробылъ съ ней en tête-à-tête часа 1¹/₂ и не скучно. Изрѣдка она очень пріятна, но все таки спать захотѣлось. — Варвинской былъ безъ меня и нашелъ тоже, что Разсвѣтовъ, хотя, по словамъ А[ндрея] Е[встафьевича] и Л[юбовь] А[лександровны], сказалъ, что бугорковъ еще нѣтъ, но могутъ быть. — Ждалъ во время болтовни Сухотина и писка Зайковскихъ все письма отъ тебя, но проклятая почта вѣрно завтра принесетъ два. Съ типографіей все некончилъ. И теперь является опять возможность сдѣлать картинки. Завтра навѣрно все рѣшу, а утро постараюсь кончить выписки и чтеніе, к[отор]ыя мнѣ нужны въ музеѣ. Прощай, милая голубушка. До завтра.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 60—61. Датируется на основании датировки следующего письма, которое должно быть отнесено к 16 ноября.

¹ Гимнастическое заведение Пуаре.

² Вероятно, Ольга и Эмилия Дмитриевны.

³ Кж. Елена Сергеевна Горчакова.

1866 г. Ноября 16. Москва.

Съ утра пошелъ въ Румянц[евскій] музей. Чрезвычайно интересно то, что я нашелъ тамъ. И 2-й день не вижу, какъ проходятъ тамъ 3, 4 часа. Это одно чего мнѣ, кромѣ Берсовъ, будетъ жалко въ Москвѣ. Потомъ зашелъ къ Башилову и съ нимъ домой. Обѣдали, болтали. Я ждалъ изъ типографіи отвѣта и наконецъ получилъ. Все уладилось. Катковъ проситъ напечатать 4 листа¹ съ тѣмъ, чтобы деньги эти пошли въ счетъ печатанія. Я этому даже радъ. — Вмѣсто того, чтобы идти къ Мещерскимъ,² куда на меня должны были собраться Сушковы и неизбѣжный Сухотинъ, просидѣлъ дома. Вопервыхъ, скучно и все извѣстно; во 2-хъ, пристали бы назначить день читать, и я бы не съумѣлъ отказать, а надо и хочется скорѣе, скорѣе къ тебѣ подъ крылышко. — Нынче было одно письмо от тебя, и письмо милое, но огорчительное тѣмъ, что оно заставило меня резонно упрекнуть себя.³ Вопервыхъ, я виноватъ, что не написалъ Англичанкѣ⁴ или Львову⁵ во 2-ыхъ, денегъ тебѣ мало оставилъ. Обойдется, навѣрно обойдется. Я счастливъ, что она тебѣ понравилась. И чувствуется мнѣ, что ты, писавши письмо, была усталая и не въ духѣ. Но и не въ духѣ ты мнѣ милѣе всего на свѣтѣ, и я злюсь на почту, к[отор]ая навѣрно задержала одно, а то и два твоихъ письма. Я бы сказалъ тебѣ кое что о деньгахъ, англичанкѣ и т. д., но уже думаю, что письмо это придетъ нѣсколько часовъ прежде меня. Мечталъ я выѣхать завтра, но едва ли успѣю. 1-е, надо переговорить съ Башиловымъ; 2-е поправить начало печатнаго и рукописи, чтобы оставить въ типографіи. Желѣзная дорога уже ходитъ,⁶ и я поѣду по ней въ пятницу, въ 5 часовъ, и къ утру въ субботу обойму и буду цѣловать тебя, мою милую голубушку. И съ англичанкой, и съ дѣтьми, и съ деньгами все будетъ хорошо. Прощай, душа, цѣлуй дѣтей и тетиньку. Таня, бѣдная, все плоха.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 61—62. Датируется на основании слов письма: «мечтал я выехать завтра, но едва ли успею..... я поеду в пятницу». Пятница — 18 ноября, следовательно письмо написано в среду 16 ноября.

¹ Очевидно, в «Русском вестнике». Однако печатание «Войны и мира» в «Русском вестнике», ни отдельным изданием у Каткова не состоялось.

² См. прим. 12 к письму № 58.

³ С. А. Толстая писала в своем письме от 12 ноября 1866 г.: «Милый друг мой Лева, вообрази, нынче перед обедом вдруг является длинная англичанка Львовых с своей сестрой — нашей англичанкой. Меня даже всю в жар бросило, и теперь еще все мысли перепутались, и даже от волненья голова болит. Ну, как тебе всё это передать. Она такая, какою я её и ожидала. Очень молода, довольно мила, приятное лицо, даже хорошенькая очень, но наше обоюдное незнание языков — ужасно. Нынче сестра ее у нас ночует, покуда она переводит нам, но что будет потом — бог знает, я даже совсем теряюсь, особенно без тебя, мой милый друг. На этот раз вспомнила твое правило, что надо подумать, как всё это покажется через год легко и ничтожно. А теперь это даже очень трудно. Дети обошлись, Таня сидела у нее на руках, глядела картинки, сама ей что-то рассказывала, Сережа с ней бегал, говорил, что «она как со мной играет!» Потом Таня представляла в детской, как Егличанка говорит, и вероятно, всё это образуется, — но покуда как-то всё это очень неестественно, тяжело, неловко и страшно. Тебя я как-то всё душой ищу, как свою опору, но пускай и без тебя; может быть скорей обойдется. Одно просто ужасно, что мы совсем не понимаем друг друга. Я думала, что буду лучше понимать. Сестра ее, т. е. Львовых англичанка, смотрит на всё как-то недоверчиво и недоброжелательно, а наша, кажется, добродушна и старается подделаться. Вот завтра напишу тебе, как будет без иереводчицы-сестры. Дети мои здоровы, только один Илюша кашляет, а Таня совсем перестала. Все веселы, не капризны, и спали днем. Я как-то очень сильно жила нравственно нынче всё утро; была очень нервно раздражена, но теперь всё это перековеркалось, и все нити ума и сердца направились на англичанку. [Здесь рисунок.] А нравственно меня с некоторого времени очень поднимает твой роман. Как только сяду переписывать, унесусь в какой-то поэтический мир, и даже мне покажется, что это не роман твой так хорош (конечно, инстинктивно покажется), а я так умна. Пожалуйста, ты не смейся надо мной, у меня очень голова болит, и я могу даже от этого врать. Только я, ей-богу, ничего не лгу, так стараюсь обо всем точно выражаться. — Левочка, теперь напишу тебе о том, что ты не любишь, но, право, необходимо. Дело в том, что ты мне оставил 50 р., и у меня почти всё разобрали на веревки, сани, жалованья, дорогу в Москву и проч. И всё, говорят, граф приказал, необходимо нужно. Так что мне не на что будет жить; а пшеницу, будто бы, граф приказал послать, когда придут новые работники, о которых, конечно, ни слуху, ни духу. Уж не знаю, как я пробьюсь. Лучше всего поспеши, всё-таки, если можно, скорее приехать. Так я запуталась. И хозяйство, и дети, и англичанка, и всё это».

Ханна Егоровна Тарсей (Hannah Tarsey) (р. около 1845 г.), дочь Садовника Виндзорского дворца, приехала из Англии в 1866 г., пробыла воспитательницей детей Толстых с 1866 г. до 1872 г., когда, вследствие слабого здоровья, уехала в Кутаис с Кузминскими гувернанткой детей Татьяны Андреевны. Через два года вышла замуж за кн. Дмитрия Георгиевича Мачутадзе. О ней см. Воспоминания Т. А. Кузминской, III, стр. 110—111, и Илья Толстой, «Мои воспоминания». М. 1914, стр. 12.