Истоки просветительского дела нужно искать в студенческом кружке по народной литературе, созданном членами ольденбургского кружка, а затем братства. Народное просвещение стало тем общественным служением, которое они взяли на себя помимо учебных обязанностей. Они влились в просветительское движение, которое, конечно, существовало и до них. Они предлагали много переводных и адаптированных текстов для издательства Сытина, печатавшего дешевые книги. То же самое делали для толстовского «Посредника», для чего познакомились с последователями идей и сотрудниками Льва Толстого В. Г. Чертковым и П. И. Бирюковым.

Сергей Ольденбург и Иван Гревс вошли в Петербургский комитет грамотности (и их молодые жены — тоже) и сразу оживили его деятельность, к тому времени несколько вяловатую. Под их воздействием комитет открыл две бесплатные народные читальни в Петербурге, названные именами Пушкина и Тургенева.

Приютинцы глубоко и серьезно изучали вообще постановку образования на Западе, и прежде всего университетского. Что есть университет? В архиве Вернадского сохранилась папка с выписками по истории английских университетов и по их современному состоянию. Он прочитал, судя по записям, огромное количество руководств, справочников, даже парламентских отчетов по высшему образованию.

Они собирали также сведения по народным университетам на Западе. Оказалось, они существуют всякие: воскресные, вечерние, разъездные, женские.

Все пригодилось позднее, например на женских курсах или в неправительственном университете Шанявского, созданном в Москве с участием Вернадского. А Краснов в Харькове открыл университет для рабочих.

Занятия народной литературой имели и побочное, но важное последствие: в кружок влились девушки. К ним пришли сестры Тимофеевы, одна из которых, Шурочка, стала женой Сергея. Сестры Зарудные Екатерина и Мария (жена Гревса) привели с собой в кружок Наталию Старицкую. Она хорошо знала языки и тоже искала «реального дела». В кружке и произошла ее встреча с Вернадским, и решилась их судьба.

В феврале 1884 года угас Иван Васильевич. После второго инсульта 1881 года он превратился в инвалида. Общение с отцом, ранее интенсивное, уже давно стало для сына невозможным. И тем обрывались семейные духовные нити. Ивана Васильевича уже не встретить на страницах студенческого дневника Володи Вернадского. Так что смерть была, в сущности, избавлением от страданий, все почувствовали облегчение. Мать тоже не стала другом и советчиком для сына. Сестры жили обычной жизнью дочерей профессора: выезды, балы, знакомства. Все их интересы вращались вокруг замужества.

Семейную теплоту до некоторой степени заменила дружба, потому еще такая горячая и благодарная со стороны молодого Вернадского, что дома уже не с кем было поговорить по душам. После смерти отца здесь его уже ничто не удерживало.

Как-то настойчиво продолжали вращаться мысли об эмиграции, о тропической природе, о «рыцаре научного образа». Мечты обретали уже некие реальные очертания. Дело в том, что с кончиной брата Николая ему отошло небольшое имение — хутор Шигаев в Тамбовской губернии, доставшийся в свое время Ивану Васильевичу в приданое за первой женой. Недавно они выделили из этой земли небольшой участок для постройки станции вновь проложенной Московско-Сызранской железной дороги. Станцию назвали по имени владельца Вернадовкой. Так стало называться и имение.

Собственно, капитал представлял собой землю в 500 с лишним десятин, сдаваемую в аренду окрестным крестьянам. Став совершеннолетним, Вернадский должен был вступить официально во владение имением, а уж затем распорядиться им так, как он хотел.

Он лелеял тайную мечту продать имение и на вырученные средства отправиться в тропики. Что-то вроде научной эмиграции. Он думал не только о многолетних исследованиях, но и хотел уехать, может быть и навсегда, из страны. Не видеть больше эту военную и полицейскую столицу, в которой трудно дышать, не слышать о постоянных унижениях. Освободиться от государственной тени, падающей здесь на каждого.

Покинуть сумрачную северную страну, к которой его южный организм никак не может привыкнуть. Чего стоят только эти ноябри и декабри, когда, казалось, и не рассветает, какие промозглые зимы, как коротко лето! Хотелось в иные, теплые и светлые края.

Наконец, хотелось бежать и от душевной неустроенности. Уравновешенный и дисциплинированный человек, с детства приученный к труду и любящий трудиться, он научился уже управлять собой, обуздывать свои желания и заставлять себя делать дело. Но иногда душа рвалась, охватывало почему-то отчаяние, жгучее недовольство собой. Душа не мирилась с окружающим миром и внутренним порядком — незрелым и несовершенным.

Дружба не может заменить любви. Ему уже двадцать два, и он еще никого не любил и его никто не любил. Так пусть же так и останется! Разве в прошлом мало было ученых-одиночек? Ученые-монахи, члены религиозных орденов, ученые-миссионеры, шедшие в самые глухие, самые гиблые и неисследованные места земного шара и работавшие там годами, десятилетиями. Почему бы ему не выбрать себе такую судьбу!

Между тем за него выбирали. Неслись к концу такие насыщенные университетские годы. В мае 1884 года его попросил зайти в минералогический кабинет молодой преподаватель Сергей Глинка. Он передал Вернадскому предложение Докучаева стать, как и он, Глинка, сотрудником минералогического кабинета, хранителем или, как тогда официально называлась должность, консерватором минералогического кабинета. Кабинет, собственно, еще только устраивается. Тем интереснее!

«Ввиду невозможности для меня теперь ехать за границу (не хотел оставлять мать) я согласился, хотя, м. б. [плохо] сделал. Придется заняться минералогией. У нас как-то узко понимается “минералогия” и считают ее чуть ли не за систематику. Мне кажется, что здесь спутаны 2 разных отдела знаний: 1) кристаллография — наука о строении твердых тел и 2) минералогия», — записывает он в дневнике, сразу осваиваясь с должностью и готовя самостоятельное поприще, выбирая специальность¹. После летних экспедиций и осенних экзаменов в декабре вступил в должность консерватора.

В сентябре 1885 года он защитил свое кандидатское сочинение, которое называлось «О физических свойствах изоморфных смесей». Чисто литературная работа, но полезная, как вспоминал он. И таким образом, он окончил университет со степенью кандидата наук по минералогии и геогнозии. Этот вышедший ныне из употребления термин означал землеведение.

Тем, кто знает Петербург, нетрудно представить себе цитадель русской науки — Васильевский остров, например, с левого берега Невы от Медного всадника или с Дворцового моста. Вот и красное здание университета с белым обрамлением окон, недалеко от знаменитой Кунсткамеры. Оно торцом выходит на Университетскую набережную. Три окна третьего этажа и есть минералогический кабинет университета, существующий там и поныне.

Если войти внутрь, пройти грандиозным и знаменитым коридором почти до конца и подняться на третий этаж, мы попадем в царство минералов. Это кафедра. Ни расположение комнат, ни оборудование их почти не изменились за столетие с тех лет, когда возглавлял кафедру Василий Васильевич Докучаев и приходил сюда молодой консерватор Вернадский.

Та комната, что смотрит окнами на Неву и на величественный купол Исаакия на том берегу, — хранилище минералов. В проемах окон и посредине большой комнаты — шкафы и витрины с цветными камнями. Рабочее место Вернадского — у окна с чудесным видом. Добротный стол, на котором стоит микроскоп (так и кажется, что тот же!). Над ним с полукруглого арочного проема спускается старинная лампа. Возможно, она без всяких изменений висит тут с тех пор, как провели сюда электричество, а Васильевский остров — одно из первых мест в России, где оно появилось.