<tab>— Так если мы откупимся от Лукиана, он же снимет этот знак!

<tab>— Всё равно. Это очень опасно. За белыми горами галлы и тевтоны — они свирепы и нецивилизованны, говорят, что они пьют кровь волков! — Я хмыкнул, вспомнив игрушечные образы Астерикса и Обеликса, и напыщенно заявил, гордо подняв подбородок:

<tab>— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — уж не помню, откуда эта фраза: то ли какая-то испанская коммунистка придумала, то ли Спартак в фильме Стенли Кубрика провозгласил, то ли Михаил Иванович на античной философии так озвучивал Тацита. Но, видимо, фраза подействовала воодушевляюще. Палла тоже сжал губы, сузил глаза, героически раздул ноздри — короче, приготовился к подвигу. Мы ещё не менее трёх часов просидели на деревянной кровати, разрабатывая диалоги и монологи для Лукиана и Иоаннеса. Я узнал подробности его пленения, познакомился заочно с домочадцами домуса: Палла смешно изображал жесты и мимику слуг, охранников, самого хозяина и его друзей. Всего три часа разговора, и я таял от его живых глаз, красивых губ, гибких рук, непонятных словечек и от того, как он хватался за мою коленку в пылу разговора. Коленка была не против.

<tab>В тот момент, когда я было совсем забыл, что нахожусь в какой-то фантастической реальности, в абсолютном абсурде и очевидной опасности, дверь отворилась, ухнув что-то по-римски, и появился Иоаннес:

<tab>— Пойдём, Фома, — он деловито мотнул головой. Я заметил, что Палла сглотнул и сжал губы. Стало не по себе: чувствовать себя отстранённо, как во сне, я не мог. Я же представлял, зачем меня зовут. Иоаннес, видя, что я не горю желанием подорваться ублажать этого Тавра-Минотавра, подхватил меня за плечо своей ручищей и поволок из комнаты, по коридору, через атриум в столовую, откуда раздавалось бренчание какой-то цимбалы и монотонная девичья песнь.

<tab>В комнате, куда меня впихнули, кареобразно стояли кушетки с полосатыми изголовьями, в центре низкий стол, на котором уже изрядно опустошённые блюда. Освещение не ахти: по четырём углам на высоких ножках масляные светильники, которые прокоптили белёный свод четырьмя дымными кругами. На кушетках возлежали пятеро мужчин: выделялись старик с позолоченным венком на лысой башке и Лукиан в белой тунике и зелёной тоге.

<tab>— Господин! Ваша покупка! — невесело возгласил Иоаннес за моим плечом. Все, кроме одного мужика, что явно дрых с куском мяса в руке, устремили взгляды на меня. Неприятно. Лукиан плотоядно улыбнулся и сделал какой-то странный знак рукой:

<tab>— Покажи нам его!

<tab>Мгновенно моя туника была задрана вверх услужливым надзирателем, я выпал из неё, не успев зацепить даже за горловину. Блядь! (Что я сразу же и выкрикнул.) Даже прикрыться нечем! От неожиданности я не мог сообразить, что нужно делать. Лукиан, продолжающий улыбаться, покрутил пальцем. Ручищи Иоаннеса покрутили меня. Блядь! Меня рассматривают как куклу! И тут же пришла мысль: «Как резиновую куклу!» Да ещё и Иоаннес заглядывал мне в глаза в каком-то винительном падеже.

<tab>— Хорош! Не так ли? — громко спросил у кого-то Лукиан. — Веди ко мне!

<tab>— Прошу тебя, не сопротивляйся, — шепнул Иоаннес, видимо почувствовав, как я напрягся, превращаясь в упрямое дерево. — Пожалуйста, будь терпелив. — Надзиратель поволок меня вокруг кушеток к этому х-х-хозяину… Голого! Под равнодушными взглядами его гостей. Вдруг всплыла мысль, что надо всё-таки проснуться. Я больно ущипнул себя за бок. Но необходимого результата не было. Хмельной взгляд Лукиана Тавра был уже напротив. Он ухватил меня за запястье и потянул вниз на себя, на кушетку. Я чуть не свалился, пытаясь не попасть в его тело.

<tab>— О! Я понимаю, что нам нужно будет вскоре удалиться! — воскликнул старик с венком. — Не рановато ли тебе его привели?

<tab>— Мне не терпится! Я его купил сегодня, случайно оказавшись в Классисе, на рынке. Он очень необычен, смотри!

<tab>Старик приблизил подслеповатые глаза ко мне, стоящему на четвереньках на их кушетке, между ними. Погладил меня потными руками по спине, сжал ягодицу. Я инстинктивно дёрнулся от него, прямо на Лукиана — по-моему, въехал затылком ему в подбородок, так как он зашипел. Но минотавр не растерялся, чуть подвинулся и обхватил меня одной рукой за шею. Может, если сопротивляться, меня убьют? И я очнусь? Но почему-то не хотелось это проверять…

<tab>— Да, необычный, — протянул увенчанный старикашка. — Кожа у него очень сухая и мягкая…

<tab>— И белая! — вякнул грязный мужик с соседнего ложа.

<tab>— Я даже на севере таких не видел, — неожиданно прозвучало мне в ухо. — И волос на теле нет! И пахнет необыкновенно! Какой-то, видимо, диковинный народ! Продавцы говорили, что он учёный вдобавок!

<tab>— Это тебе вряд ли понадобится! — заржал старикашка. — Сделай из него птичку или рыбку. Как у цезаря Тиберия было! В зад хвост павлиний вставь, в клетку посади, пусть песни поёт! Или в воду с плавниками опять же… пусть развлекает и услаждает!

<tab>— Меня более всего услаждает человеческое тело, а не павлиний хвост! — с облегчением услышал я от Лукиана. Он же вдруг развернул меня на спину, прижал собой, нависая сверху, потянулся к столу. Поднёс к моему рту что-то. Кормит? — Кушай, это сладко.

<tab>Я открыл рот и попробовал, видимо, древнеримские конфеты: скорее всего, это фаршированные орехом финики. Масляные глаза Лукиана пристально изучали моё лицо, от него пахло потом и ещё чем-то знакомым… Рабовладелец скормил мне штук пять фиников, я послушно открывал рот. Но, вообще-то, было страшно и мерзко, прежде всего потому, что рядом находилось ещё несколько человек, а у стены стоял Иоаннис с кнутом в руках.

<tab>— Балуешь ты раба: кормишь со своего стола, будет и этот тобой крутить! — опять съехидствовал старик.

<tab>— Друзья, оставьте нас-с-с… — просипел Лукиан. Гости мгновенно поднялись с кушеток и безмолвно поковыляли к выходу. Один прихватил со стола шмоток мяса.

<tab>— Господин, Фома может быть опасен и вам, и себе, — подал вдруг голос Иоаннис. — Мне остаться?

<tab>— Нет! Ты забываешься! Я справлялся и не с такими! Уходи! И пусть накормят Паллу!

<tab>Надсмотрщик, недовольный, вышел вон. По комнате разливалась похоть, источаемая этим телом надо мной.

<tab>— Ты и вправду учён? — шёпотом спросил Лукиан.

<tab>— Да, учусь на философском, — думаю, это особенно ему важно сейчас.

<tab>— Значит, я не зря тебя купил. Запомни, я люблю нежных… — и дальше уже не говорил. Впился в меня своими зубами и стал мучить губы, шею, плечи, шарить по мне, мять, сжимать. В движениях чувствовались такая власть и напор, что я опасался даже пискнуть. Да что там! Дышать забыл как! Он обращался со мной именно по-хозяйски, впивался пальцами в мою трепыхающуюся плоть, давил на меня тяжестью. Ладони ощущали его маслянистую кожу, я понял, что от него пахнет оливковым маслом. Крутил меня, как кулинар ощипанную тушку дичи на разделочном столе. В какой-то момент уселся сверху и скинул с себя и гиматий, и тунику, предъявив тёмное, рельефное, покрытое в правильных местах волосами тело. На животе, на плече, на бедре уродливые шрамы.

<tab>— И ещё я люблю активных. Двигайся! — приказал хозяин положения. Хотя какое «двигайся»? Он и без моей активности готовый на все сто: не испорчен, видать, порносайтами, не пресыщен прелюдиями и играми. Veni, vidi, vici! Его орудие к бою готово, пышет от нетерпения. Он мои ноги вверх подкинул и оказался классически сверху. И без церемоний и предупреждений вонзил в меня своё копьё-о-о-о! Аж искры их глаз! Что ж я камешком-то не приготовил себя? У этого изверга гримаса на роже образовалась — тоже, видимо, не ожидал, что будет не по размерчику. Только не кричать, не хныкать, не просить! Палла говорил, что тот звереет, а мне и этого зверя достаточно. Уф-ф-ф! Как бы попридержать-то его? Сдерживался из последних сил, только шипел сквозь сжатые зубы. А этот воин озабоченный начал двигаться рывками, безжалостно напирая, тараня то, что ему не принадлежит. Бедный я! Вспомнил, как Палла увещевал, осторожно руками обхватил его твёрдые плечи, завёл ладони на спину, ходившую буграми, погладил даже (заметил при этом улыбку зверя). Спустил руки на его напряжённые ягодицы, сжал, как будто дикого коня сдержать пытался за такую необычную узду. Конь отреагировал сразу: выгнулся дугой-лодочкой на мне, упираясь членом мне чуть ли не в гланды, вскрикнул что-то воинственное, ухватил меня за щиколотки и как начал долбить меня, рыча и тяжело дыша. Это он так растаял? А что тогда происходит, если он на полную катушку агрессивен? Надо совпасть с его дыханием, пф-ф-ф… Надо перетереть, приноровиться… Я смог даже чуть удобнее лечь. Мельком увидел на столе что-то типа лопаточки для еды, с сожалением успел подумать, что ни ножа, ни вилки рядом нет, чтобы вонзить этому ездоку в какое-нибудь уязвимое место, чтобы ему было так же больно.