— Ты поступил отвратительно, — сказала Женя упавшим голосом. — И я жалею, что согласилась идти с тобой.

Она отвернулась от него и стала быстро укладываться в свой мешок.

— Женя… — обратился к ней Павел примирительным тоном.

Женя не отвечала.

— Ты хочешь меня выслушать?

Клапан мешка закрылся над головой девушки.

Павел с остервенением потер ладонями щеки.

— История… — сказал он сквозь зубы.

Борис подбросил топлива в огонь. Пламя осветило желваки на скулах и упрямо сжатые губы Павла.

— Ну, надо укладываться, — пробормотал он, не глядя на Бориса.

Дождь прекратился. Царило глубокое безмолвие, нарушаемое только треском костра. Борис сидел перед огнем, упершись подбородком в колени. Спать не хотелось, но блуждавшие в голове мысли были бесформенно-дремотными. Ему было досадно, что в этом деле он в глазах Жени оказался соучастником Павла. Еще более досадно было то, что он имел возможность помешать Павлу стать на путь анархической погони за славой, но не сделал этого. Тогда он не понял этого, не оценил как следует мальчишеской выходки Павла. Досада вызывала ощущение какой-то тревоги, чувства чего-то несовершенного или совершенного не так, как надо. Он смотрел в огонь, бессмысленно повторяя про себя:

— Напрасно, напрасно… Напрасно, напрасно…

В ушах тонко звенело, в унисон атому слову: "Напрасно, напрасно…"

Он подумал, как медленно будет течь время этой бессонной ночью. Закрыл глаза, томимый беспокойными, тягостными ощущениями… И вдруг проснулся, точно от резкого толчка.

Он поднял голову. Было совсем светло. Перед ним правильным кругом лежал серый пепел сгоревшего костра. Уходил далеко вокруг частокол сушняка, помятый и поломанный за ночь. Из одного спального мешка виднелось хмурое лицо Павла с вздрагивающими при дыхании губами. Другого не было. Борис оглянулся по сторонам в недоумении. Сквозь стволы растений пробивался розовый свет восходящего солнца, отражаемого снеговыми вершинами. Второй спальный мешок отсутствовал. Не было и знакомого зеленого рюкзака. Женя исчезла!

Павел проснулся не скоро. Борис долго толкал и тряс его неподвижное, сонное тело, пока он не стал проявлять признаков жизни.

— А, что? Моя очередь дежурить? — сказал Павел, не открывая глаз.

— Женя пропала, пойми ты! — крикнул Борис ему в ухо.

Павел открыл глаза и сел. Его маленькие, опухшие от сна глаза обежали тревожным взглядом вокруг костра.

— Как пропала? — прошептал он хрипло. — Ты шутишь?

— Не видишь разве, что ее нет? — сердито закричал Борис. — Очевидно, она ушла.

— Одна? — вскочил на ноги Павел, — Быть не может.

Он повернулся направо, налево, стремительно осматриваясь по сторонам.

— Ушла, — сказал он с убеждением в голосе и добавил мрачно: — А это на нее похоже.

Его рука машинально вытащила из кармана бумагу, пальцы торопливо скрутили папиросу. Но он не закурил. Рука со скрученной папиросой медленно опустилась вдоль туловища. Лицо его выражало какое-то странное напряжение.

Борис посмотрел на часы. Было начало седьмого.

— Ну, только что рассвело, — сказал он успокоительным тоном. — В темноте она уйти не решилась бы, это ясно. За какой-нибудь час она далеко забраться не смогла. Надо идти вдогонку.

— Да, надо идти вдогонку, — повторил Павел, — но куда идти? — Он вопросительно посмотрел на Бориса.

Тот оглянулся. Их окружала чаща высокого сушняка. За метелками, венчающими сухие стебли, не было видно ничего, кроме далеких гор, обступивших плотным кольцом долину. Борис показал на запад.

— Мы пришли оттуда. Но она, конечно, пойдет по руслу потока. А мы можем двинуться ей наперерез…

— Через курай?

— Да.

И снова сухие стебли затрещали под их ногами. Они шли, не задерживаясь, раздвигая плечами колючие ветки, цеплявшиеся за одежду. Солнце взошло и жгло им спины и шеи. Воздух был неподвижен и быстро терял ночную прохладу.

Вскоре сушняк стал редеть. Казалось, совсем близко сквозь его стебли просвечивали красно-бурые скалы, ярко освещенные утренним солнцем. Но Борис знал, как обманчиво сокращаются расстояния при оценке на глаз в прозрачном воздухе гор. До этих скал, если принять во внимание скорость вчерашнего передвижения, было не менее пяти-шести километров. Наконец последние стебли курая раздвинулись — и перед глазами путников раскинулось широкое пространство предгорья.

Борис, шедший впереди, определил дальнейшее направление. Он решил, что нужно идти по крутому склону, на пересечение с руслом потока, которое резкой чертой наискось пересекало поверхность скал. Потом он перевел взгляд вниз, на раскинувшееся перед ним пространство, и его глаза широко раскрылись от изумления.

Куда ни падал взор, бурая, каменистая почва была покрыта странными, никогда им не виданными растениями. У самых его ног вздувалась, словно фантастическая подушка, зеленая гигантская шапка, густо покрытая светлыми тарелками цветов. Немного дальше распластал на земле огромные ветви колючий травянистый кустарник, поднявший на два метра мощные столбики цветочных стеблей с яркорозовыми метелками. За ним раскинул широкие саженные листья гигантский цветок о желтой головкой, напоминавший подсолнечник. От этих странных, чудовищно больших растений поднялся густой, дурманящий запах, от которого кружилась голова.

— Постой, мы не спим? — услышал Борис хриплый от волнения голос Павла. — Ты знаешь, что это такое?

— Сад Черномора! Откуда же мне знать? — пробормотал Борис, медленно продвигаясь между удивительными растениями.

— Это же альпийская растительность… — говорил Навел, торопливо трогая дрожащими пальцами стебли, листья и цветы. — типичные высокогорные растения… астрагалы. камнеломки, анемоны, проломники… только увеличенные во много раз. У меня такое ощущение, что я смотрю на них через лупу. Я же все эти растения прекрасно знаю. И не могу понять, чем обусловлено скопление в одном месте такого количества гигантских форм.

— А я начинаю понимать, — сказал Борис, пораженный пришедшей ему в голову мыслью. — Может быть, именно в этом разгадка…

— В чем? — рассеянно спросил Павел, опускаясь на корточки перед исполинской розеткой красного растения, опушенного длинными блестящими волосками.

— Дело в том, что состав здешней почвы… — начал Борис, но не закончил фразы, удивленный внезапной переменой в лице Павла.

Голова его вытянулась на удлинившейся шее. Глаза побелели. Губы шевелились, не издавая ни звука.

— Что с тобой? — спросил Борис тревожно.

Павел вскочил и помчался гигантскими прыжками, возбужденный чем-то увиденным впереди. Борис бросился за ним. Павел остановился. Тяжело дыша, оглянулся на своего спутника. В глазах его светилось нескрываемое торжество.

— Вот он! — сказал Павел задыхающимся голосом.

Его пальцы, словно лаская, пробежали по упругим зеленым стеблям, увенчанным желтыми шапками. Цветы были удивительно похожи на головки одуванчика, рассматриваемые через увеличительное стекло. Стебли выходили из огромной розетки распластанных на земле вырезных листьев. Это было поразительно и невероятно — одуванчик, увеличенный до размеров гигантского лопуха! Но тем не менее удивительное растение было видимым и осязаемым фактом.

— Тараксакум гигантеум! — торжественно произнес Павел.

И сейчас же торопливо стал отстегивать лопатку, висящую у него на поясе.

Первым опомнился Борис.

— А Женя? — спросил он с испугом.

Они осторожно посмотрели друг другу в глаза.

Павел вытер рукавом пот с внезапно побледневшего лба. Глаза его остановились. Но он продолжал нетерпеливо отстегивать лопатку. Какая-тo пуговица упорно не поддавалась, но рванул и освободил лопатку от чехла. Протянув ее Борису, твердо сказал:

— Я пойду, а ты копай, но осторожно, не повреди корень.

С этими словами он сбежал с крутого подъема, низко пригнувшись. Борис посмотрел вслед его коренастой фигуре, тo появляющейся на высоких местах, то скрывающейся в лощинах, и принялся за работу.